ии у Сергеевых, ловит для продажи птиц. Был Алексей и продавцом в иконной лавке, работником в иконописной мастерской.
В иконописной мастерской Алексей впервые почувствовал себя в коллективе — пусть ремесленном, а не рабочем, пролетарском. Он часто читает вслух «богомазам», скрашивая их нудную и скучную, далекую от всякого творчества работу.
Затем Алексей — десятник на строительстве ярмарки, статист в ярмарочном театре.
2
Повар на пароходе «Добрый» Михаил Смурый, в прошлом гвардии унтер-офицер, у которого Алеша был посудником, сумел заставить его на всю жизнь полюбить книгу. Теперь мальчик доставал книги у кого только мог и читал их везде и всегда, как только появлялась для этого малейшая возможность.
Какие же книги читал он тогда?
Как ни враждебно относилось мещанство к знаниям и книге, литература проникала в мещанскую среду — главным образом переведенные с иностранного литературными поденщиками или состряпанные отечественными «писателями» низкопробные книги откровенно развлекательного содержания — о благородных графах, князьях и баронах, их «красивой» жизни, злых негодяях-простолюдинах, искусных сыщиках.
«Завлекательные» названия многих таких книг достаточно ярко характеризовали их содержание: это и «Битва русских с кабардинцами, или прекрасная магометанка, умирающая на гробе своего мужа», и «Руки полные роз, золота и крови», и «Огненная женщина», «Золотая грязь», «Живая покойница», «Бочонки с золотом» и т. д.
Книги эти были далеки от реальной жизни, уводили читателя в сказочную даль, навевали на него «сон золотой». Но — и это признавал позднее сам Горький — их влияние было не только отрицательным. Они развивали в подростке любовь к чтению, поднимали его над «свинцовыми мерзостями» окружающей жизни.
Влияние мещанского «чтива» отразилось и в первых произведениях писателя, в которых отчетливо видны следы безвкусного и претенциозного стиля обывательской литературы. Так, в первой публикации известного «Челкаша» мы читаем:
«Все эти звуки сливаются в оглушительную симфонию трудового дня…»
«Он… пораженный ужасом, ударившим его, как бич, закрыл глаза и свалился с лавки».
«Лодка помчалась снова, бесшумно и легко лавируя среди судов. Вдруг они выбрались из их лабиринта…»[3]
«Все эти звуки сливаются в оглушительную музыку трудового дня…»
«Он… пораженный ужасом, ударившим его, как плетью, закрыл глаза и свалился с лавки».
«Лодка помчалась снова, бесшумно и легко вертясь среди судов… Вдруг она вырвалась из толпы…»
При редактировании «Песни о Соколе» Горький устранил такие слова, как «меланхолично», «фантастически».
Мещанская литература о «красивой жизни» дала писателю материал для мастерского воссоздания речи людей, воспитанных на подобной литературе: «Не смей… оскорблять гнусным языком святыню моего сердца!» («Варенька Олесова»).
Но интересы пытливого и любознательного подростка не ограничивались мещанским, обывательским чтивом. Он полюбил и оценил книгу, которая учила и заставляла думать, — произведения Пушкина, Гоголя, Бальзака, Флобера, Золя.
«…Дама вынесла маленький томик в переплете синего сафьяна.
— Это тебе понравится, только не пачкай!
Это были поэмы Пушкина. Я прочитал их все сразу, охваченный тем жадным чувством, которое испытываешь, попадая в невиданное красивое место, — всегда стремишься обежать его сразу. Так бывает после того, когда долго ходишь по моховым кочкам болотистого леса и неожиданно развернется перед тобою сухая поляна, вся в цветах и солнце. Минуту смотришь на нее очарованный, а потом счастливо обежишь всю, и каждое прикосновение ноги к мягким травам плодородной земли тихо радует».
Книги не заслоняли от Алексея жизни, но изменяли ее, делали ярче, значительнее, интереснее. «Книга для меня — чудо», — писал Горький в 1926 году, и этот восторг перед книгой он пронес через всю жизнь — с плавания по Волге со Смурым до последних дней жизни.
3
Мечта учиться все больше овладевала юношей. По совету знакомого гимназиста в 1884 году Алексей едет в Казань — ведь там университет. Но учиться ему не пришлось: жить было не на что. Будущий писатель проходил свой университет на пристанях, в ночлежках, в студенческих нелегальных кружках, где читали Чернышевского и Маркса.
Алексей живет среди босяков и оборванцев, так же, как и он, перебивающихся случайными заработками.
«…Иногда я… — вспоминал Горький, — не находя работы, добывал кусок хлеба, нарушая «священный» принцип мещанства — принцип собственности: выкапывал картофель на полях, овощи в огородах, питался горохом, случалось свернуть голову курице».
Окружающая среда, влияние прочитанных авантюрных романов привели к тому, что юноша, — как признавался позднее Горький, — «чувствовал себя вполне способным на преступление не только против «священного института собственности» (т. е. не только кражу. — И.Н.). Тем более, что из рассказов деда можно было сделать вывод: «если преступление не удалось — тогда это преступление, достойное кары; если же оно ловко скрыто — это удача, достойная хвалы».
Спасли юношу от скользкого преступного пути хорошие книги, которые возбуждали стремление к интересной и содержательной жизни, и хорошие люди, которых он знал.
В числе его знакомых — рабочие казанских заводов и фабрик.«…У меня еще в юности возникло сознание — вернее чувство — органического родства с рабочим классом», — писал он в 1927 году.
Одно время Алексей жил с состоявшим под тайным надзором корректором Гурием Плетневым, скоро арестованным за организацию тайной типографии. Познакомился он и с Н. Е. Федосеевым — «одним из первых, — по словам В. И. Ленина, — начавших провозглашать свою принадлежность к марксистскому направлению… Федосеев пользовался необыкновенной симпатией всех его знавших, как тип революционера старых времен, всецело преданного своему делу…» Но, к сожалению, знакомство Горького с Федосеевым было недолгим и поверхностным.
Горький родился через семь лет после отмены крепостного права, его духовное созревание происходило в эпоху напряженных идейных исканий русского общества, когда уходили в прошлое старые народнические идеи, когда начинало созревать социал-демократическое рабочее движение, когда Россия подходила к усвоению марксизма.
Духовный рост будущего писателя был быстрым. Он прочел Чернышевского, Добролюбова, Писарева, народника Лаврова, Плеханова, «Манифест Коммунистической партии». Сильное впечатление производили на него философские книги.
В личной библиотеке Горького до сих пор хранится купленная им в молодые годы книга немецкого философа Шопенгауэра «Афоризмы и максимы» с многочисленными пометками.
Его внимание привлекли и книги по естествознанию — в частности «Рефлексы головного мозга» И. М. Сеченова. Интересовала история — труды Соловьева, Костомарова, Ключевского, не раз перечитывал он многотомную «Историю упадка и разрушения Римской империи» Э. Гиббона.
В кружках казанской молодежи будущий писатель любил слушать рассказы о вожаках крестьянских восстаний — Т. Мюнцере, Пугачеве, Разине, о замечательных деятелях Великой французской революции — Марате, Дантоне, Робеспьере.
Алексей на этих собраниях впервые увидел «людей, жизненные интересы которых простирались дальше забот о личной сытости, об устройстве личной, спокойной жизни, — людей, которые прекрасно, с полным знанием каторжной жизни трудового народа, говорили о необходимости и верили в возможность изменить эту жизнь».
В то время, когда Алексей Пешков ходил в казанские студенческие кружки, их посещал и студент Казанского университета Владимир Ульянов, но Пешков и Ульянов тогда не встречались.
В Казани Горький прожил около четырех лет, работая садовником, дворником, поденщиком. Осенью 1885 года он нанялся в крендельную Семенова подручным пекаря.
Работать у Семенова приходилось по 14–17 часов в сутки — за три рубля в месяц. Алексея удивляла патриархальная покорность рабочих-крендельщиков, вчерашних крестьян, которые видели в хозяине-кровопийце «своего брата» только более удачливого, чем они. Надо благодарить хозяина за то, что не дает умереть им с голоду, думали рабочие, а то, что эта «забота» продиктована исключительно стремлением нажить капитал, что Семенов обирает их, — было еще неясно. В условиях ремесленного производства работники не дорастали до четкого понимания непримиримости противоречий хозяев и рабочих, до классовой пролетарской солидарности. Эти противоречия быстро осознавались на фабрике, на заводе, именно там возникло чувство пролетарской солидарности, единства всех угнетенных.
Алексей нередко читал рабочим, рассказывал им о виденном и прочитанном, пытался вызвать у них чувство протеста, даже поднять на стачку — но безуспешно.
«Меня марксизму обучали лучше и больше книг казанский булочник Семенов и русская интеллигенция», — писал Горький о роли своих жизненных «университетов».
От Семенова летом 1886 года Алексей перебрался в булочную Деренкова. Доходы от нее шли на пропаганду среди молодежи передовых, неугодных правительству идей. При булочной была нелегальная библиотека из запрещенных книг — произведений революционных демократов 60-х годов и народников. Запрещенными были также «Капитал» Маркса, сочинения Лассаля, «Исторические письма» Лаврова.
У Деренкова часто собирались студенты — обсудить прочитанные газеты и книги, события в городе и университете, поспорить. По сведениям Казанского жандармского управления, деренковская булочная служила «местом подозрительных сборищ учащейся молодежи, занимавшейся там между прочим совместным чтением тенденциозных статей и сочинений для самообразования в противоправительственном духе, в чем участвовал и Алексей Пешков».
Хотя Алексей был у Деренкова «своим человеком», работать ему приходилось много, и заработок был невелик. Беспросветная нужда, изнуряющая работа усугублялись тяжелыми личными переживаниями. Из Нижнего писали, что в феврале 1887 года умерла бабушка