– А показалось, так перекрестись! – вступил в разговор лорд Хронь. Он сделался оживлен и добродушен.
Питер Счахл с горечью посмотрел на него и зашелся в приступе мучительного кашля. Откашлявшись в платок, он посмотрел на него и молча, укоризненно продемонстрировал присутствующим алые пятнышки крови на платке.
– Продолжайте, капитан, – сказала фрау Маргрет, несколько одухотворенная этим зрелищем. – Не будем горячиться, но и переливать из пустого в порожнее тоже не будем. Ведь у всех нас есть свои дела: у вас – свои, у меня – свои, а у лорда Хроня – свои.
Лорд Хронь молча занялся своим делом, и капитан продолжал:
– Много лет назад буря выбросила на берег одинокого скитальца. Время не пощадило отшельника, однако сохранило часть его трагического наследия, изъеденного, как я уже упомянул, к несчастью, плесенью.
Не буду говорить о мытарствах и невзгодах (связанных с непослушанием родителям), испытанных беднягой с момента рождения до роковой случайности, оборвавшей цивилизованный период жизни горемыки. Да, собственно, и про жизнь на острове что говорить долго?
Двадцать лет шлендал он по острову, то впадая в свойственное меланхоликам нетерпение, то принимаясь неторопливо налаживать быт.
Почти каждая запись в его дневнике начинается фразой «тщательно все обдумав». Это постоянное «тщательно все обдумав», касающееся вещей очевидных, могло бы вызвать улыбку, но осторожность бедняги, наказанного судьбой, понятна, простительна и трогательна.
Даже миновавшая опасность неизменно вызывает у него ужас: после единственного землетрясения несчастный так и не решился залезть в пещеру за своими нехитрыми пожитками. Искупаться в море он боялся из страха перед бурями, отливами и морскими чудовищами. Лодкой, имеющейся у него, он не пользовался ни разу. На огнедышащую гору горемыка и посмотреть боялся и, уж конечно, ни разу к ней не подходил.
Вот, например, одна из записей:
«С утра грянул сильный гром. Упав в испуге, пролежал два дня без движения».
– А почему вы нашли его лежащим в гробу?
– В последние, наиболее тягостные годы одиночества он все чаще сетовал на то, что, мол, «некому меня, несчастного, схоронить». Полгода напряженного труда ушло на постройку гроба, после чего бедняга задался вопросом: кто же его туда положит после смерти? Единственный выход заключался в том, чтобы подолгу лежать в гробу и ждать смерти. Дневник последних лет пестрит записями типа: «5 октября. Весь день лежал в гробу, но смерть нейдет».
Несчастный сосредоточился на похоронной теме настолько, что некоторые записи я склонен приписать его расстроенному воображению. Например: «10 мая. У меня на острове родилось три сына…»
– Как? – вскричал Питер Счахл, мучительно закашлявшись.
Капитан строго взглянул на Питера и продолжил:
– «…три сына, три здоровых молодца. Первого я назвал Не Кит А Кот, второго – Не Кот А Кит, третьего – И Кот И Кит. Но рано я радовался, все равно некому будет меня схоронить: всех троих кау-кау антропофаги-антропософы».
– Что такое «кау-кау»?
– «Кау-кау» по-туземному – сожрали.
– Судя по именам, это были сыновья от туземки?
– Фрау, в дневнике нет больше ни слова, проливающего свет на этих сыновей, нет ничего и про антропофагов-антропософов. Конечно, несчастный очень боялся туземцев и, защищаясь от них, перегородил весь остров, но ни разу он не упоминает о том, что кого-либо видел, за исключением странной записи: «20 мая. Боже, как мне надоела эта пьяная матросня!»
Судя по этим словам, можно предположить, что остров все же посетило по крайней мере одно цивилизованное судно, но вы же знаете нравы матросов нашего торгового флота: высадившись на берег, все страшно перепиваются, и общение с островитянами, в том числе жителями необитаемых островов, сводится к выяснению вопроса о том, где достать бражки или самогону. К мольбам о помощи они совершенно глухи, и более чем вероятно, что на просьбы несчастного представить его капитану матросы отвечали пьяным гоготом и пожеланиями «сидеть, где сидишь», «не рыпаться» и т. д.
Следующая запись поражает своей безысходностью: «27 мая. Господи! Опять никого, никого! Хоть бы инопланетяне какие-нибудь пожаловали! Я настолько одичал и опустился, что сегодня, выйдя из дому, не застегнул штаны. – (При этих словах фрау фон Моргенштерн бросила выразительный взгляд на лорда Хроня. Однако лорд, убаюканный речью капитана, уже давно прижал уши и спокойно уснул.) – Так я дойду до того, что буду купаться голым и мочиться под кусты!»
Надо сказать, что туалет был первой постройкой бедняги по прибытии на необитаемый остров. Тогда он был полон сил, замыслов. Записи отличались краткостью. Вот одна из первых: «Январь – июль. Строил надежный туалет. Тщательно все обдумав, сделал пока только одно очко».
– Все это бесконечно поучительно, капитан, но неужели весь ваш доклад будет иметь только общеобразовательный характер? Надеюсь, вам понятно, что лорд Хронь не может, просто не имеет права отдавать столько времени выслушиванию бесплодных побасенок?
– Сейчас вы убедитесь, фрау, что мой доклад имеет исключительное прикладное значение. Перехожу к главному.
Много лет назад буря разбила о скалы еще один корабль. То есть сам корабль оказался совершенно цел и стал скромным подарком судьбы злополучному отшельнику, но весь его экипаж, до последнего человека, разбился или утонул.
Цитирую дневник: «Тщательно все обдумав, я вошел в каюту, которая по всем признакам принадлежала капитану, – об этом свидетельствовало ее убранство и богатство отделки. На стенах висело несколько картин в богатых золотых рамах. Одна из них даже изображала обнаженную нимфу и сатиров. Судя по всему, картины стоили дорого, но я с горечью подумал, что мне, в моем положении, их все равно некому продать. А стало быть, они являются для меня бесполезным хламом. На шифоньере красного дерева, который я впоследствии перетащил в пещеру, стояло несколько книг на незнакомом языке, по-видимому на португальском. Тщательно все обдумав, я прихватил и их, надеясь со временем изучить язык (забегая вперед, должен признаться, что, сколько бы раз впоследствии я ни брался за книги, понять языка так и не смог. Таким образом, единственной книгой на английском языке у меня была Библия, но читать ее было недосуг).
Открыв шифоньер, я увидел полдюжины рубах тонкого голландского полотна, которые впоследствии мне очень пригодились, и поставец с дюжиной бутылок хорошего портвейна, который мне очень пригодился немедленно. Еще в шифоньере лежал большой мешок с золотыми монетами – соверенами, дублонами, дукатами и реалами. „Бесполезный хлам! – с горечью подумалось мне. – Я отдал бы тебя весь за бутылку“. Однако, тщательно все обдумав, я прихватил эти деньги с собой».
– Любопытно узнать, где они? – быстро спросила фрау фон Моргенштерн.
– Терпение, фрау, терпение! Терпение, терпение, терпение и еще раз – терпение! «В глубине шифоньера стоял небольшой ящик, взломав который я на минуту лишился дара речи: в нем лежал знаменитый алмаз Карбонадо!»
– Где же он? – обретя дар речи, вскрикнула фрау Маргрет.
Лорд Хронь, вздрогнув, вырвался из объятий Морфея и испуганно посмотрел на присутствующих. У леди Елизабет нижняя челюсть отвисла до ключиц, а бедняга Питер Счахл зашелся в приступе мучительного, нестерпимого кашля.
Через минуту почтительная тишина восстановилась, и капитан торжественно продолжал:
– «Да! Мои глаза не обманывали меня: передо мной лежал знаменитый алмаз Карбонадо! Алмаз ослепил меня своей величиной и блеском, я едва мог удержать его в одной руке. „Боже мой! – с горечью воскликнул я. – И подумать только, что этот алмаз, поисками которого занят весь цивилизованный мир, достался мне – мне, для которого он является всего лишь бесполезным хламом!“ Карбонадо! Алмаз, оцененный в свое время в пятьсот золотых мараведи, лежал в моей руке!»
– Чего-чего? Что за… мандула? – осведомился лорд Хронь.
– Мараведи. Такая большая денежная единица.
– Это сколько же будет рублей?
– Сколько… сколько… Пятьсот! Золотых! Мараведи!.. – страстно прошептала фрау фон Моргенштерн.
– «Тщательно все обдумав, – продолжает читать капитан, – я решил прихватить алмаз с собой и закопать в надежном месте рядом с деньгами…»
– Где же он сейчас? – тревожно спросила фрау Маргрет.
– Закопан в надежном месте, фрау, – спокойно ответил капитан, отведя глаза от рукописи.
– И вы не выкопали его из надежного места?
– Бедняга испустил дух, не открыв нам тайны. Целый месяц моя команда вскапывала и перелопачивала остров, но все поиски остались тщетны. Никакого надежного места мы не обнаружили. Понадобятся усилия большой группы людей – на мой взгляд, было бы целесообразно привлечь к такому делу негров. Итак, я продолжаю: «Ящик, в котором хранился алмаз, заключал в себе еще и объемистую рукопись, представляющую собой, так сказать, биографию алмаза, начиная с его появления на рынке, что случилось во Флоренции в XVI веке…»
Звучит жуткая, тревожная итальянская лютневая музыка, и застывший в значительной позе капитан заслоняется титром:
КОНЕЦ ПЕРВОЙ СЕРИИ.
Глава втораяВысокое Возрождение
Люди, пришедшие на смену великой эпохе Средневековья, были настолько низки, что отказали ей в названии культуры.
Г. К. Честертон
Возрожденческое мирочувствование, помещая человека в онтологическую пустоту, тем самым обрекает его на пассивность, и в этой пассивности образ мира, равно как и сам человек, рассыпается на взаимоисключающие точки – мгновения.
П. Флоренский
На следующий день совершенно трезвый и злой Валера Марус, сделав коммунальную уборку, включил телевизор аккурат перед началом «Папуаса из Гондураса».
(На экране прекрасная Италия в конце периода Высокого Возрождения. Кубы золотых на закате крепостей виднеются на отдаленных холмах. Между желтыми хлебами по дороге скачут два всадника в черном.)