упругов Клышко, сыгравших немалую роль в его жизни.
Николай Клементьевич Клышко (1880–1937) происходил из православной польской семьи. Рано включился в революционную работу, примкнул к большевикам, не раз арестовывался и в 1907 году уехал в Англию. Там он, как и Литвинов, на время забросил партийную работу и устроился менеджером в известную фирму «Виккерс». Неплохой доход и приятная внешность позволили ему жениться на рыжеволосой красавице Филис Фруд, дочери бакалейщика. Они снимали квартиру на Хай-стрит в районе Хемпстед, который называли лондонским Монпарнасом из-за обилия здесь людей «свободных профессий». Литвинов часто навещал Клышко, обсуждая под пиво с бифштексом общие дела – по-русски, чтобы не догадалась Филис.
Шейнис пишет, что он «уже был секретарем Лондонской группы большевиков и держал в своих руках связь русских эмигрантских организаций в Англии не только с Россией, но и со всеми эмигрантскими большевистскими колониями в Европе и Америке»[142]. О таких полномочиях нашего героя документы умалчивают, но к 1912 году он и правда возобновил сотрудничество с большевиками. Еще до этого, в 1910-м, он стал одним из создателей русского Герценовского кружка и его секретарем. Кружок собирался в здании международного Коммунистического клуба на Шарлотт-стрит недалеко от Британского музея. И. Майский пишет: «Герценовский кружок был культурно-бытовым центром эмиграции. Это было место, где люди разных партий и убеждений, объединенные лишь горечью хлеба изгнания и тоской по родине, могли в непринужденной обстановке встретиться, поиграть в шахматы или домино, посидеть вместе за чашкой чая или кружкой пива, найти русскую книжку или газету, послушать русскую песню»[143].
Кружок устраивал лекции, концерты и любительские спектакли – в одном из них, по словам Майского, Литвинов играл Татарина в пьесе Горького «На дне». Не менее важно, что при нем была касса взаимопомощи, где в трудную минуту эмигранты могли перехватить немного денег. Организуя работу кружка, Литвинов занял важное положение в русском Лондоне, и Майский писал: «Он успел хорошо овладеть английским языком, приобрести много местных связей, ориентироваться в деловой и политической обстановке столицы.
Николай Клышко. Фото из полицейского дела
Он был «своим» человеком в этом семимиллионном муравейнике. И как-то само собой вышло, что, несмотря на разницу во взглядах (Литвинов был большевик-ленинец, а я в то время был меньшевиком), в первые, наиболее трудные месяцы моей жизни в Англии Максим Максимович стал моим руководителем и патроном»[144].
«Патронат» Литвинова признавали многие эмигранты, окружившие его ореолом уважения. Тот же Майский, приехавший в Лондон в конце 1912 года, восхвалял в мемуарах качества друга: «Сильный и трезвый ум, твердый характер, умение быстро и глубоко схватывать сущность вопроса, не теряясь в мелочах, острая саркастическая складка, глубокая ненависть к фразе и на редкость организованная деловитость. В противоположность многим эмигрантам, страдавшим от хронической безалаберности, Максим Максимович как-то успевал делать все: и зарабатывать на жизнь, и заниматься общественной деятельностью, и читать книги, и следить за политикой, и по воскресеньям ездить на велосипеде за город»[145].
Майский часто навещал друга на Харрингтон-стрит, куда тот переехал, повысив уровень дохода. Вместе они бывали в Герценовском кружке, в гостях у Клышко или другого большевика, Платона Керженцева[146]. Обсуждали международную обстановку, которая постоянно накалялась. Крупные державы усиленно вооружались, спеша захватить еще не поделенные куски суши; в странах помельче вспышки национализма вызывали войны и восстания. Оформление двух крупных военно-политических блоков – Антанты и Четверного союза – делало мировую войну все более реальной. Осенью 1912 года в Базеле состоялся чрезвычайный конгресс II Интернационала, участники которого призвали использовать будущую войну для «свержения господства капиталистов». На самом деле социал-демократические партии, благополучно вписавшиеся в политическую жизнь своих стран, поддерживали общую военную истерию.
Иван Майский. (Из открытых источников)
Ленин наблюдал за приближением войны из местечка Поронин в австрийской части Польши, где отдыхал летом 1913 года. В июне он выехал оттуда в Швейцарию в связи с болезнью жены, которой в Берне сделали операцию. У постели больной Ильич не засиделся, а умчался в Женеву, чтобы выступить перед русскими эмигрантами с чтением реферата по национальному вопросу. К выступлению, назначенному на 10 июля, в город приехал и Литвинов – вероятно, по приглашению самого Ленина. Большевичка Татьяна Людвинская вспоминает: «Литвинов пришел в косоворотке с пояском, производил впечатление типичного большевика-профессионала… После реферата Владимир Ильич попросил товарищей выступить с сообщениями. Слушал внимательно, иногда записывал, задавал вопросы, старался выжать из них все, что они знают или должны знать о положениях в своих странах. Литвинова Владимир Ильич попросил сделать подробное сообщение о настроениях английского рабочего класса, его лидерах, о положении в Международном социалистическом бюро, с которым Литвинову уже приходилось иметь дело»[147].
После этого Ленин с Литвиновым долго говорили о чем-то с глазу на глаз. Вероятно, первый сделал второму предложение быть представителем большевиков в упомянутом бюро – оно было исполнительным органом II Интернационала и собиралось несколько раз в год в разных городах. Каждую социалистическую партию представляли по два делегата, причем РСДРП с общего согласия делегировала в бюро одного большевика и одного меньшевика. Литвинов должен был сменить там самого Ленина, который предвидел, что в случае войны Интернационал неминуемо распадется, но все равно хотел сохранить в его руководстве своего человека. Им также двигала необходимость борьбы против меньшевиков – после Пражской конференции 1912 года единство партии окончательно стало фикцией и обе ее части пытались заручиться поддержкой зарубежных коллег. К тому же многие меньшевики стали сторонниками «ликвидаторства» – движения за переход русских социал-демократов на исключительно легальные методы борьбы, к которому на Западе относились вполне сочувственно.
Встреча с вождем еще больше подняла авторитет Литвинова среди эмигрантов. По возвращении к нему явились супруги Клышко, и Шейнис пишет: «Филис была шокирована видом конуры, в которой жил Литвинов, и тут же предложила ему переехать к ним на Хай-стрит»[148]. На самом деле, по свидетельству Майского, литвиновская квартира была вполне удобной, хоть и скромной, и забота супругов диктовалась, вероятно, желанием угодить влиятельному «патрону». Вскоре среди эмигрантов поползли слухи о романе Фи-лис с ее квартирантом, на которые намекает и Шейнис, говоря (несомненно, с чьих-то слов) о ее «навязчивом внимании». Слухи ходили и позже – о том, что этот роман продолжился в Москве и сын Клышко Давид, родившийся в 1929 году и ставший позже известным советским физиком, был на самом деле сыном Литвинова. Так это или нет, сказать невозможно, но в 1920-х годах Николай Клышко, прежде друживший с нашим героем, стал относиться к нему враждебно, а вот Давид еще долго поддерживал дружбу с литвиновской семьей.
Переехав на Хай-стрит, Литвинов сразу же сообщил Ленину свой новый адрес, и 28 ноября туда пришел документ о назначении его официальным представителем ЦК РСДРП в Международном социалистическом бюро. Ильич даже заботливо спрашивал, на какую фамилию выслать мандат – Гаррисона или Литвинова. Выбрана была последняя, окончательно ставшая с тех пор официальной. В октябре Ленин провел в Поронине совещание с партийными работниками, на котором призвал к усилению революционного движения. В том же ленинском послании Литвинову было поручено организовать перевод решений совещания на иностранные языки и распространить эти документы на заседании МСБ. Оно открылось 1 (13) декабря в Лондоне с участием всех «китов» социалистического движения – Карла Каутского, Жана Жореса, Камиля Гюйсманса, Эмиля Вандервельде, Розы Люксембург и других. Россию, кроме Литвинова, представляли меньшевик Николай Чхеидзе и эсер Илья Рубанович.
О ходе заседания, продолжавшегося два дня, Литвинов подробно информировал Ленина в письмах, опубликованных в журнале «Новая и новейшая история» (1966. № 4). Вот что он написал в первый день:
«13 декабря 1913 г. Суббота, 2 ч.
Дорогие друзья, пишу во время ленча. Р[оза Люксембург] не явилась. Очевидно, вопрос объединения не встанет, если кто-нибудь другой не поддержит предложения Р[озы]. Присутствуют Жорес, Вальян, Каутский, О. Бауэр (Адлера нет), Раковский (Румыния), весь Ex. Com.[149], Рубанович, Днепров (Мартынов), он просит в печати называть его Днепровым, Семковский – бундовец, латыш, Чхеидзе и Скобелев. Перечисляю на память. Итальянцев нет, стало быть, нет и Балабановой. Кто будет представлять О.К.[150], Днепров или Семковский – еще неизвестно. Они еще совещаются. При перекличке вызывали только Плеханова и Каменева. Вместо Чхенкели откликнулся Чхеидзе. Я заявил, что от фракции (б-ки) выбран не Чхеидзе, а другой товарищ, который не мог явиться по случайным причинам. Гюисманс заявляет, что представительство от фракции согласно Уставу имеет только большинство. На это я возразил, что, не желая в данный момент вызывать дискуссию по этому вопросу, я оставляю за собой право коснуться его beieiner anderen gelegenheit[151]