1) Чтобы Вандервельде, Гед и Самба немедленно вышли из буржуазных министерств Бельгии и Франции.
2) Чтобы бельгийская и французская социалистическая партии порвали т. наз. «национальный блок», который является отречением от социалистического знамени и служит прикрытием для справляемых буржуазией оргий шовинизма.
3) Чтобы все социалистические партии прекратили свою политику игнорирования преступлений русского царизма и возобновили свою поддержку той борьбе против царизма, которую ведут рабочие России, не останавливаясь ни перед какими жертвами…»[158]
Топотом и свистом его согнали с трибуны, но текст декларации он разослал во все ведущие социалистические издания. Полученный от Ленина вариант он существенно изменил и теперь беспокоился за реакцию на это вождя. 18 февраля он писал в Цюрих: «Посылаю Вам несколько экземпляров своей декларации. Послал в Америку, Международное социалистическое бюро, Александру[159] и в Голландию. В BSP[160] сильное движение против политики вождей (Гайндмана и K°). Был ряд районных конференций. Лондонская заняла анти-шовинистическую позицию, вынеся порицание и Центральному комитету и «Justice». Результат провинциальных конференций еще неизвестен, но, по-видимому, резолюции хуже лондонских. Когда будете писать в Ц.О. о конференции, не забудьте упомянуть, к нашей декларации всецело присоединился ЦК с. д. Латышского края… Сообщите, что думаете о конференции. Если б заранее знал точно порядок дня, я дополнил бы декларацию, начав с ответа по пунктам порядка дня, и тогда удалось бы прочитать ее всю…»[161]
Литвинов переживал напрасно – в своей статье, опубликованной 29 марта в «Социал-демократе», Ленин высоко оценил его выступление: «Печатаемая нами декларация тов. Максимовича, представителя Центрального Комитета РСДРП, дает полное выражение взглядов партии на эту конференцию… Товарищ Максимович выполнил задачу, сказав определенно об измене немецких социалистов». В новом письме Ленин попросил донести до всех русских эмигрантов антивоенную позицию большевиков, а также издать в Англии его брошюру «Война и социализм». Литвинов 28 июля ответил: «Брошюру на английском языке советовал бы издать в Америке, в Англии рискованно, да и будет стоить массу денег»[162].
То ли по приказу Ленина, то ли по собственной инициативе он взялся за поиск в английском обществе сил, настроенных против войны. Ходил, например, на собрания Фабианского общества, участники которого выступали за мирный переход к социализму. Возможно, с той же целью вернулся к преподаванию русского языка, которое в годы войны стало еще более востребованным. Это был и способ подзаработать, поскольку сельхозтехника приносила гроши, а партия, находившаяся в отчаянном финансовом положении, ничем не помогала своему бойцу. Клиентов ему поставлял Федор Роштейн, который тогда сотрудничал с британским МИДом и разведкой. Одним из первых учеников стал начинающий дипломат Рекс Липер[163], сыгравший позже важную роль в жизни Литвинова.
Рекс Липер. (Из открытых источников)
Эта активность (а возможно, и антивоенная позиция большевиков) привлекла к нему внимание полицейских. Летом 1915 года Фи-лис Клышко вызвали в отдел уголовных расследований лондонской полиции, где его начальник Томпсон настойчиво расспрашивал о ее жильце. Естественно, она дала ему самые лучшие рекомендации (позже она уверяла, что вообще не знала, что Литвинов и ее муж состоят в большевистской партии). Через несколько дней в полицию вызвали уже самого Литвинова, спрашивая про его дела с Клышко. Он туманно отвечал, что не занимается ничем запрещенным, а его борьба против царского правительства никак не нарушает английских законов. Об этом допросе Литвинов тут же написал Ленину и Крупской: «Дорогой друг! Вашу открытку получил вчера, т. е. на 11-й день… Меня вызывал главный начальник местной полиции, допрашивал о моих взглядах, прошлом, переписке с Вами»[164].
Вскоре, в начале сентября, Ленин принял участие в международной конференции в швейцарской деревне Циммервальд, где собрались 38 социалистов, настроенных против войны. Как обычно, разгорелись бурные споры: если одни делегаты выступали просто за прекращение войны, то другие – за ее перерастание в революцию. На конференции удалось создать немноголюдное Циммервальдское движение, но главный результат для Ленина заключался в том, что от меньшевиков удалось отколоть левое антивоенное крыло – «интернационалистов» во главе с Мартовым. На сторону противников войны перешел и живший в Англии Чичерин. Об отношении Литвинова к этим событиям мы ничего не знаем – он на время ослабил партийную активность, а его переписка с Лениным замерла до конца 1916 года. Причина была проста – наш герой влюбился и впервые задумался о браке.
Айви Лоу в годы знакомства с Литвиновым. (Из книги Дж. Карсуэлла)
Его избранница Айви Тереза Лоу родилась в Лондоне в июне 1889 года. По отцу она была внучкой венгерского еврея Максимилиана Лёва, покинувшего родину после подавления революции 1848 года. и взявшего в Англии фамилию Лоу. Женившись на дочери раввина, он, однако, сделал все, чтобы его многочисленные (11 человек) дети забыли веру и обычаи предков. Один из его сыновей Уолтер Лоу, окончив Кембридж, стал переводчиком и публицистом, другом знаменитого впоследствии Герберта Уэллса. В 25 лет он женился на дочке полковника индийской колониальной армии Элис Бейкер, вскоре у них родилась Айви (что в переводе значит «плющ»), а потом – еще две дочки, Летиция и Олив.
Айви было пять, когда отец умер от менингита, а через два года мать снова вышла замуж. Отчим, сотрудник Британского музея Джон Херберт по прозвищу Сэнди, был специалистом по средневековым манускриптам, человеком ученым, но сухим и равнодушным. Айви была недовольна тем, что он занял место ее обожаемого отца, и всячески бунтовала, бросаясь то в католичество, то в социализм. В рассказе «Такая любовь» (1969), описывающем историю ее отношений с Литвиновым (он выведен там под именем Давида Белкина), она пишет: «Мой отчим ужасный реакционер. Когда мне было шестнадцать, он заставил меня выучить названия всех книг Библии, и я почувствовала такое унижение, что решила оставить дом, как только получу деньги, которые оставил мне отец»[165]. Когда это случилось, девушка сняла комнату и купила пишущую машинку. В ее голове роились туманные мечты о свободной любви и писательской славе. В 24 года она выпустила первый роман под названием «Боли роста» («Growing Pains»), а через год второй – «Зверь рыщущий» («Teh Questing Beast»). Она была замечена в богемных кругах, свела знакомство с такими знаменитостями, как Бернард Шоу и Дэвид Герберт Лоуренс. Хорошо знала не только английскую литературу (ее кумирами были Диккенс и Троллоп), но и русскую – Литвинов изумлялся, что она прочла больше книг Толстого и Чехова, чем он.
Рассказ, как и все произведения Айви Лоу, соединяет подлинные черты ее биографии с художественным вымыслом. Там сказано, что она (точнее, ее героиня Эйлин) познакомилась с будущим мужем, нанявшись к нему для перепечатки писем. Однако в более документальных воспоминаниях Айви в журнале «Новый мир» сказано, что на самом деле ее наняла бывшая соученица Филис Клышко: «В школе мы были едва знакомы, но когда ее мужу понадобилась английская машинистка, она вспомнила, что за последние два года у меня было опубликовано два романа, и, рассудив, что начинающий автор должен, по всей вероятности, обладать пишущей машинкой и нуждаться в деньгах, решила меня разыскать»[166]. В доме Клышко и произошла ее встреча с Литвиновым, который сперва показался ей похожим на добродушного мистера Пиквика. Филис под именем Беатрис Пейдж присутствует и в рассказе, где Белкин-Литвинов тоже живет в ее квартире, а она советует подруге завести с ним роман: «Он, конечно, совершенный хам. С другой стороны, я подозреваю, его можно приручить»[167].
Они вместе навещали знакомых, ходили на лекции Фабианского общества, беседовали по душам: «Я впервые услышала о тайных типографиях, о тюремных голодовках, о социал-демократах и социал-революционерах, большевиках и меньшевиках, и новизна этой жизни и терминов меня ошеломляла. Со своей стороны я могла лишь рассказать о сугубо личных переживаниях, выпавших на мою долю: ранняя смерть обожаемого отца, трудные отношения с чуждым мне по духу отчимом, детство, проведенное во второразрядном пансионе, на смену которому пришли годы корпения над бумагами страхового агентства»[168]. Ее краткие воспоминания сохранили интересные свидетельства о Литвинове: что его вечная ирония вызывалась «душевной ранимостью», заставлявшей прибегать к юмору, «как к защитной мере». Или что его любимым занятием было составление планов и маршрутов, дающее иллюзию контроля над течением жизни.
Рассказ добавляет к портрету Литвинова новые штрихи. Когда Айви впервые решилась поцеловать его, он проворчал, что это «негигиенично», а потом добавил: «В моей стране девушки целуются, только если готовы на все». Приводится и неожиданная, казалось бы, высокопарная фраза, сказанная ей: «Ты храбрая девушка. Ты доверилась чужаку, иностранцу. Ты не пожалеешь. Мне доверено много денег, жизни многих товарищей, и я никого не подвел. Со мной ты будешь в безопасности… но когда прозвучит набат Революции, я должен буду пойти за ним, где бы я ни был»[169]. Сказано и о сомнениях героя по поводу женитьбы: «Во-первых, брак против моих принципов, и я поклялся никогда не жениться на девушке из буржуазной семьи. И потом, ты такая неряха…» Однако без