брака им в Англии не позволили бы жить вместе, а этого они «хотели больше всего на свете». Кончается рассказ так: «Они нашли квартиру на верхнем этаже шестиэтажного дома с видом на пруды и рощицы Хэмпстед-хит и стали мужем и женой в ратуше Хэмпстеда в некий февральский день 1917 года, когда с русского фронта уже целую неделю не было никаких известий. Еще не закончился месяц, как прозвучал набат Революции, и все случилось так, как они и загадали: муж последовал этому зову, а жена пошла за ним»[170].
Лоу-Литвинова и тут «подправляет» реальность: на самом деле их свадьба состоялась 22 февраля 1916 года, незадолго до сорокалетия жениха (невесте было 26). До последнего он скрывал от знакомых близкую свадьбу, объясняя это так: «Понимаете ли, она – буржуйка…» В итоге на скромной гражданской церемонии присутствовали несколько его друзей, Рекс Липер и родственники Айви. З. Шейнис пишет, что ее мать «никак не хотела видеть ее женой полунищего эмигранта из России», однако Элис, занятая только собой, мало беспокоилась о жизни дочери, а Литвинов ей даже понравился – чувствовалось, что он далеко пойдет. Новобрачные сняли квартиру в том же Хэмпстеде, на Саузхилл-парк, 86: «Вечерами там иногда собирались друзья, обсуждали политические новости, потом разгорался спор, переходивший в ожесточенную перепалку. Айви всегда казалось, что ее муж и его гости вот-вот начнут драться стульями. В самый разгар спора, когда он достигал точки кипения, в комнату из кухни входила Айви и сообщала, что готов чай или кофе. Спорщики умолкали, и начиналось мирное чаепитие»[171].
Айви с маленьким Мишей. 1917 г. (Из книги Дж. Карсуэлла)
Материально супруги жили трудно: Литвинов продолжал торговать сельхозтехникой, но это приносило все меньший доход. Жена уже ждала ребенка и думала только об этом – революционной деятельностью мужа она не слишком интересовалась и очень удивилась, когда потом, уже после революции, выяснилось, что он знаком с Лениным и Троцким. Зато в работе она ему помогала, перепечатывая письма покупателям и исправляя ошибки в его английском (этим она будет заниматься еще много лет). Он, в свою очередь, учил ее русскому, обещая, что скоро они поедут в Россию. Но и сам не очень в это верил – на новый, 1917 год у них собрались друзья, и кто-то из них пошутил, что после революции Максим будет послом новой власти в Лондоне. Это вызвало общий смех.
В середине февраля Литвинов на такси отвез Айви в больницу, и 17-го числа она родила здорового сына, названного Михаилом. Навещая жену, счастливый отец непременно заходил потом в Герценовский кружок, пытаясь узнать что-то о положении в России, однако там царила тишина. Но 16 марта к нему прибежали друзья с газетами – в Петербурге произошла революция, царь отрекся от престола! Литвинов потом вспоминал, что был как в лихорадке – на правах главного британского большевика он кинулся в парламент, прося встречи с премьером Ллойд Джорджем, а когда его не пустили, направился к знакомому депутату-лейбористу с просьбой объявить о революции на следующем заседании. Потом поспешил в русское посольство в Чешем-хаусе, где пытался получить разрешение на въезд, но и там получил отказ.
Вечером на Шарлотт-стрит собрались почти все русские эмигранты – празднично одетые, с женами и детьми. Немного выпив по такому случаю, отправились гулять по ночному Лондону, затемненному из-за немецких бомбежек. Пели песни, обнимались, кричали «ура», пугая редких прохожих. Все были уверены, что скоро отправятся домой. На следующий день, все еще не успокоившись, Литвинов продиктовал жене свои мысли, озаглавив их «Из дневника русского политического эмигранта»:
«Марта 17-го, Лондон.
Я лег вчера в большом волнении. Новость, которую я узнал, казалось, открыла все шлюзы в моем мозгу. Затопившие мысли не дали мне уснуть всю ночь. Мне стало невмоготу лежать, и я вскочил в шесть утра, бурля нетерпением скорее увидеть газеты. Неужели это и есть Народная Революция? Газетные строки прыгали перед глазами. От восторга я не мог заставить себя читать все подряд и то перескакивал к концу столбца, то заглядывал на середину другого – я словно хотел проглотить эту новость всю разом! Не помню, как прошло утро. Как-то машинально проделал все утренние процедуры. Пытался побриться зубным порошком, потом сел в пустую ванну и забыл открыть кран. Завтракал ли я в тот день? Не помню.
Какая радость, какая радость! Неужели нельзя мне никак попасть в Россию? Сейчас же? Я ринулся в русское консульство, чтобы выхлопотать себе паспорт, но унылые чиновники сообщили, что никаких инструкций не получали, что я должен снестись с Хоум-офис и т. д. и т. д.
Что делать? Может, запросить по телефону у Временного правительства разрешение на выезд? Но у них сейчас дела поважнее, чем мое возвращение в Россию. Я вспомнил, как в 1905 году мне было жаль товарищей в ссылке, когда они не могли вместе со мной наблюдать радостное зрелище революционных событий. А теперь я сам в подобном положении. Невероятное счастье и невероятная боль. Какая трагедия – провести полжизни в…»[172]
Здесь важнее не смятение чувств, общее тогда для всех эмигрантов, а откровенность, какую Литвинов позволял себе очень редко. Дневник оборвался на полуслове – было уже не до того. Монотонная рутина, всегда тяготившая его, сменилась бурной активностью. Вскоре при содействии посольства был создан делегатский комитет для содействия возвращению эмигрантов в Россию, председателем которого стал Чичерин. Литвинов вошел в число активистов. Комитет занял две комнаты того же дома на Шарлотт-стрит: в первой сидел сам Чичерин, во второй – его секретарша Анджела Нагель, дочь народовольца. Англия с ее мощным флотом была единственной страной Европы, откуда беженцы могли попасть в Россию, поэтому туда началось настоящее паломничество. Многие прибывали целыми семьями, с просроченными паспортами или вовсе без документов. Всех надо было принять, разместить и отправить на родину, чем и занимались Литвинов и другие члены комитета. Деньги на это предоставил посол Константин Набоков – либерал-конституционалист, дядя знаменитого писателя.
К концу апреля удалось наладить отправку эмигрантов морем из Абердина в норвежский Берген, откуда они по морю или по железной дороге добирались до Петрограда. Каждую группу по 30–40 человек сажал на абердинский поезд сам Чичерин. Первой партии не повезло – взявший их на борт корабль налетел на немецкую мину, и все погибли. Чтобы обезопасить пароходы от подводных лодок, их стали сопровождать миноносцы королевского флота. Британское правительство заботилось об эмигрантах – еще недавно никому не нужные, теперь они были ценным политическим ресурсом. Новая власть, куда многие из них вливались, должна была лучше царской помогать союзникам в войне. Это обещали эмиссарам Антанты лидеры Временного правительства – Милюков, Гучков, Керенский.
Русские революционеры спешили домой со всех концов земли. Троцкий, отправившийся из Нью-Йорка, был арестован в канадском порту Галифакс – якобы за получение «немецких денег», – но вскоре отпущен и 4 мая через тот же Берген добрался до Петрограда. Рвался в Россию и Ленин, но выехать из Швейцарии через воюющие страны было почти невозможно. Тут вступили в действие настоящие немецкие деньги – на средства германского Генерального штаба неутомимый Парвус организовал перевозку Ильича и десятков других эмигрантов в знаменитом «пломбированном вагоне». В порту Засниц они пересели на пароход, добрались до Стокгольма, а оттуда поездом отправились в Петроград. Уже 3 (16) апреля вождь громко огласил встретившей его толпе свои «Апрельские тезисы» с лейтмотивом: «Никакой поддержки Временному правительству!»
Эмигрантская колония в Лондоне тоже сильно поредела – среди прочих уехал и Майский, которого судьба занесла вначале в ряды противников большевиков. Сам Литвинов тоже стремился уехать, но его сыну было всего несколько недель, а Айви еще не пришла в себя после родов. Оставить их без поддержки он не мог, а везти по морю, кишащему немецкими субмаринами, казалось безумием. К тому же в июне ему предложили выгодную должность заместителя директора в лондонском филиале Московского народного банка, деятельность которого охватывала всю Европу. Конечно, в финансах он мало разбирался, но должен был обеспечивать связь банка с британскими официальными лицами. Его зарплата позволила семье жить более обеспеченно, а позже, в сентябре, переехать в отдельный домик на Хиллфилд-роуд, 30.
Не забывая помогать партии, Литвинов решил издать на английском книгу о русской революции. Договорился с лейбористами о том, что они дадут деньги на издание, а один из лидеров партии, Эдвин Фэрчайлд, напишет предисловие. Попутно он узнал, что в Ливерпуль прибыл на ремонт легендарный крейсер «Варяг». Затопленный командой в неравном бою, он был поднят японцами и включен в состав их флота, а во время Первой мировой продан царскому правительству и отправлен в Мурманск, откуда и попал в Англию. Литвинов сумел проникнуть на него, назвавшись представителем русских эмигрантов в Лондоне, и долго рассказывал морякам о революции и ее перспективах.
Перспективы между тем становились все туманнее. Непродуманные меры Временного правительства развалили старую власть и армию, не создав при этом новой. На фронте началось массовое дезертирство, плохо подготовленное июньское наступление завершилось провалом. Большевики, саботировавшие все решения власти, в июле подняли открытый мятеж, который был подавлен. На укрывшихся в подполье большевистских лидеров объявили охоту, обвинив их в работе на немцев. Но «временным» и тут не хватило твердости: ленинцы смогли собраться с силами и уже в августе почти открыто провели в Петрограде свой VI съезд, на котором в их ряды вступили «межрайонцы» во главе с Троцким и Луначарским.
Литвинов обо всем это знал мало – новости из России доходили с опозданием и в сильно искаженном виде. У эмигрантов были свои сенсации: в конце августа Чичерина арестовали и отвезли в Брикстонскую тюрьму. Подозревали, что на него донес властям посол Набоков, которому Чичерин признался, что отрицательно относится к Временному правительству и желает скорейшего прекращения войны. Литвинов был с ним вполне согласен и через лейбористов добивался скорейшего освобождения Георгия Васильевича, хотя недолюбливал его и тогда, и потом. Зато его верность Ленину, которого многие после июльских событий проклинали, была нерушима. В набросках к будущей книге он ленинскими словами писал: «Керенский готовит нового Бонапарта – генерала Корнилова». Новый главнокомандующий русской армией и правда «глядел в Наполеоны» – в конце августа он повел войска на Петроград, чтобы навести там порядок, но потерпел провал. Неудача мятежа, от которого Керенский трусливо открестился, многократно усилила влияние большевиков и сделала падение правительства неизбежным.