Во время празднования Первомая со здания полпредства поздно вечером был сорван красный флаг. Сотрудники во главе с Литвиновым тут же вышли и вернули его на место, хотя из темноты в них вполне могли выстрелить. Русские эмигранты и эстонские правые не раз митинговали у посольства, устраивали провокации – однажды автомобиль, в котором ехал полпред, налетел на протянутый поперек узкой улицы стальной трос, чудом обошлось без жертв. Литвинов не раз посылал правительству Эстонии ноты по поводу враждебных действий белых – например, в марте, в дни Кронштадтского мятежа, они пытались сформировать некое правительство России в изгнании. После обращения дипломата семеро организаторов затеи были высланы из страны. В свою очередь, эстонские СМИ обвиняли полпредство в поддержке местных коммунистов, не утративших надежды свергнуть «буржуазную власть». Поддержка в самом деле была, но осуществлял ее Коминтерн в тесном контакте с Иностранным отделом ВЧК. Эти организации действовали за рубежом параллельно с советскими диппредставительствами, не слишком доверяя им, однако получая от них средства. Без сомнения, Литвинов тоже выделял золото и бриллианты на нелегальную работу в Эстонии, не видя в этом ничего предосудительного.
Советское полпредство в Таллине (ул. Пикк, 19), ныне – посольство Российской Федерации. (Из открытых источников)
Его работой в Москве были довольны. В мае он был вызван в столицу и присутствовал на заседании Совнаркома, где обсуждался вопрос о его повышении. Члены СНК во главе с Лениным решили отправить Карахана полпредом в Польшу, а Литвинова сделать заместителем наркома по иностранным делам. На него был возложен контроль за расходованием всех валютных средств, но, поскольку почти все эти расходы проходили через Таллин, ему предложили временно остаться в должности полпреда и торгпреда. В том же мае он вернулся в Эстонию, куда к нему приехала семья. Мише было уже четыре года, Тане – около трех, и отец переживал, что не может уделять им много времени. А времени больше не становилось – в августе Литвинову поручили отправиться в Ригу для переговоров с посланцем АРА (Американской ассоциации помощи) Уильямом Ф. Брауном.
К тому времени голод в Поволжье и других регионах продолжался, несмотря на закупки зерна за рубежом, – есть данные, что это зерно направлялось в крупные промышленные центры и Красную армию, а не голодающим крестьянам, которых большевики воспринимали как «реакционный класс». К помощи жертвам голода при помощи М. Горького попытались подключить мировое сообщество и российскую общественность. 21 июля был создан Всероссийский комитет помощи голодающим (Помгол), куда кроме представителей власти (в том числе Литвинова) вошли видные ученые, деятели культуры и некоммунистические политики вроде бывших членов Временного правительства С. Прокоповича, Е. Кусковой и Н. Кишкина (по их фамилиям новый комитет издевательски называли «Прокукиш»). Обращения этих деятелей, а также представителей церкви должны были убедить мир в необходимости срочно помочь голодающим.
Тактика оказалась действенной – в Россию начала поступать зарубежная помощь, а в августе к ней решила подключиться АРА во главе с будущим президентом Гербертом Гувером. Посланный им Браун 9 августа начал переговоры с Литвиновым, который двумя днями позже заявил: «Мы с радостью примем всю гуманитарную помощь, которую нам предложат, но на любую попытку ограничить полномочия Советского правительства или любого его органа мы ответим «Non possumus»[276]. В тот же день «Нью-Йорк таймс» написала, что «голод может привести к падению большевистского правительства, если оно откажется от главного принципа коммунизма»[277] – имелся в виду тотальный контроль государства. Без сомнения, инициаторы западной помощи тоже предполагали это, что вызывало нервозность в Кремле. Переговоры в Риге шли туго, Брауну пришлось напомнить: «Это вам нужна наша помощь, а не наоборот», на что Литвинов резко ответил: «Продовольствие – тоже оружие»[278].
Американцы требовали для представителей АРА и других организаций свободы передвижения и доступа к голодающим, но Литвинов отвечал, что любого американца, который вместо помощи будет заниматься политической или коммерческой деятельностью, немедленно вышлют из страны. В конце концов Гувер уступил – 20 августа был подписан договор об открытии в голодающих районах столовых АРА, где могли получать помощь больные и дети до 14 лет, при этом выносить еду из столовых не разрешалось. Несмотря на ограничения, это был успех советской политики, которым Литвинов тут же воспользовался – при подписании договора он заявил, что это первое соглашение между Советской Россией и США, за которым, без сомнения, последуют другие. Правда, жена говорила ему: «Печально, что нам пришлось просить помощи у США», – на что он ответил: «Хорошо, что ты тоже переживаешь за честь России»[279].
После этого АРА оперативно развернула в разных районах страны сеть столовых, где вскоре стали получать питание не только дети, но и взрослые. Первый корабль с продовольствием прибыл в Петроград 1 сентября, а уже на другой день общественники из Помгола были арестованы ЧК и отданы под суд; от казни их спасло только заступничество великого норвежца Фритьофа Нансена, тоже помогавшего голодающим. Ленин в письме секретарю ЦК Молотову от 23 августа предложил организовать силами ЧК тщательный контроль за прибывающими в Россию иностранцами. Однако дело было сделано – за два года международной помощи было спасено от голодной смерти 10 млн человек (таково число тех, кто регулярно получал питание в столовых АРА и лругих благотворительных организаций). На это было потрачено 78 млн долларов, из которых 28 млн выделило правительство США, 13 млн – Советская власть, остальное – различные благотворительные фонды[280]. Хотя в СССР значение американской помощи всячески преуменьшалось, она укрепила отношения двух стран и симпатии их народов друг к другу.
В канун завершения миссии АРА, 16 июня 1923 года, представители США в Москве дали неофициальный ужин, на котором присутствовали как Литвинов, так и его шеф Чичерин. Последний произнес хвалебную речь в адрес американцев, особо выделив главу гуманитарной миссии полковника Хаскелла, который «выполнил свою ответственную и трудную задачу в России с таким тактом и непревзойденным умением, с такой энергией и преданностью делу, что оставил после себя самые добрые воспоминания»[281]. В завершение он выразил надежду, что США «с их неисчислимой техникой и гигантским производством» вступят с Россией во взаимовыгодные экономические отношения, но этого пришлось ждать еще 10 лет.
Плакат АРА. 1921 г. (Из открытых источников)
Новый успех Литвинова привел к тому, что его стали все чаще вызывать в Москву для участия в заседаниях Совнаркома. Так, 23 августа он участвовал в подготовке приемки тех паровозов, что все-таки были построены в Германии и Швеции по заказу миссии Ломоносова. А 13 сентября решался вопрос о предоставлении концессии в Сибири шотландскому миллионеру Лесли Уркварту, до революции владевшему там горнодобывающими предприятиями.
Вопрос о возвращении в страну иностранных концессий стал подниматься с началом нэпа; активным сторонником этого был Красин, доказывавший, что иначе Россия не сможет возродить свое промышленное производство. Несмотря на его поддержку Уркварта, концессию тому так и не дали, но обсуждение этого вопроса подтолкнуло правительство к разрешению других концессий. Приехав тогда в столицу, Литвинов узнал о своем отзыве из Таллина, но вскоре вернулся туда еще раз. Ему нужно было забрать семью и доделать незавершенные дела – в частности, он добился обмена 167 эстонских коммунистов на 247 эстонцев, заключенных в советские тюрьмы. В середине октября он сдал полномочия новому полпреду Вадиму Старку и окончательно вернулся в Москву.
Глава третьяМежду Генуей и Гаагой
Освоем изменившемся положении в НКИД Литвинов писал: «В отсутствие Карахана сотрудничество с Чичериным вполне наладилось; он предоставил мне полную свободу действий по управлению аппаратом и руководству западными делами, оставив за собой лишь восточные дела да, конечно, редактирование телеграмм Росты (впоследствии Тасса). Мало интересовался я и мелочными делами в сношениях с Прибалтикой, которые предоставил члену коллегии (Менжинскому, затем Ганецкому, Коппу, Стомонякову). Меня по-прежнему интересовала преимущественно проблема восстановления сношений с западным миром или, скорее, ускорения процесса»[282]. Процесс уже начался – еще в марте 1921 года Красин подписал в Лондоне англо-советское торговое соглашение, после чего такие же соглашения были заключены с Германией, Норвегией и Италией.
Хотя формально связь с Западом осуществляли торгпредства, подчиненные НКВТ, деятельность Наркоминдела в этом году тоже значительно оживилась. Это следует из годового отчета наркомата, который составлялся при участии Литвинова и был представлен IX съезду Советов в декабре 1921 года. В нем сообщалось, что штаты НКИД на 1 декабря составили 1301 человек и за год выросли на треть. Работали отделы Запада, Востока, экономико-правовой, печати и информации и управление делами, а также заграничные представительства, которых на конец года было 12 плюс пять торгпредств. В Москве было уже 23 иностранных миссии по сравнению с 13 в начале года[283].
Письмо Литвинова членам Политбюро с предложениями о выдаче концессий. 13 декабря 1921 г. (РГАСПИ. Ф. 359. Оп. 1. Д. 9. Л. 1–2)