[302]. Если верить Литвинову, Чичерин во всем его слушался и даже говорил, что не будет ходить без него на заседания: «У Литвинова есть линия, у меня же линии нет…»[303]
После окончания конференции большая часть делегатов 19 мая выехала в Москву. Но отдыхать Литвинову не пришлось – уже через шесть недель в Гааге была намечена новая конференция, на этот раз посвященная исключительно экономическим отношениям России и Запада. Ленин, довольный этим, телеграфировал Чичерину в Геную: «Новая конференция месяца через три для нас самая выгодная вещь» – он надеялся убедить иностранные фирмы взять концессии в России. Но Литвинов в это не верил, как и сам нарком; он сказался больным, и советскую делегацию возглавил Максим Максимович. Помимо него, в Гаагу отправились Красин, Крестинский, Раковский и Григорий Сокольников[304], вскоре ставший наркомом финансов и «отцом» денежной реформы, давшей Советскому государству твердую валюту.
Накануне отъезда Литвинов дал интервью корреспонденту «Известий». «Гаага, – сказал он, – продолжение Генуи. Гаагской конференции предстоит продолжать работу, начатую в Генуе, и с того именно места, на котором в Генуе остановились. Возвращаться к исходным пунктам генуэзских переговоров, как этого требует Франция, значило бы совершать сизифову работу, не ведущую ни к какой цели. Если в Генуе не было достигнуто окончательного соглашения, то все же можно констатировать, что по некоторым пунктам мы со своими противниками договорились, правда, условно»[305]. Зная, что это интервью прочитают на Западе, он давал понять: Россия готова к переговорам, но не собирается ради кредитов поступаться ни своим суверенитетом, ни коммунистической идеологией.
Делегаты стран Запада на Гаагской конференции в июле 1922 г. (Из открытых источников)
В Гаагу советская делегация прибыла через Берлин 26 июня. Оказалось, что конференцию разделили на две комиссии: на «русской» западные делегации заседали вместе с советской, на «нерусской» – отдельно от нее. Состав участников говорил, что их главной целью будет возвращение национализированной собственности. Если английскую делегацию формально возглавлял глава Торговой палаты Филип Ллойд Грим, ставший позже лордом Суинтоном, то фактически ею руководил лишенный концессии и жаждавший компенсации Лесли Уркварт. Литвинов пошел на неожиданный для советского «комиссара» шаг – в день приезда собрал 60 иностранных журналистов и выступил перед ними. 28 июня сообщение об этом появилось в «Правде»:
«Журналисты с большим вниманием выслушали заявление Литвинова. Последний категорически опроверг лживые слухи… об изменениях во внешней и внутренней политике Советского правительства и т. д. Он ясно подчеркнул, что политика Советской России в отношении Запада та же, что и в Генуе, но в отличие от Генуи российская делегация рассматривает данную конференцию как исключительно деловую и посвященную главным образом вопросам кредитов. Ответив на многие вопросы, Литвинов поделился с журналистами информацией и о видах на урожай, и о процессе эсеров. По общим отзывам, заявления Литвинова произвели своей ясностью и отчетливостью наилучшее впечатление. Можно ожидать, что в Гааге, как и в Генуе, российская делегация явится центром внимания»[306].
На открывшейся 29 июня конференции советским представителям сразу предъявили требования возврата национализированных предприятий. Литвинов вспоминал: «Я имел своим партнером уже не покладистого и готового к компромиссам Ллойд Джорджа, а твердолобого, негибкого и крайне недружелюбно относившегося к нам Ллойд Грима, на которого к тому же давили французы и бельгийцы»[307]. Когда он твердо заявил, что восстановление права собственности иностранцев на предприятия в России исключено, последовало другое требование – сдать эти предприятия в аренду прежним владельцам. Литвинов так же твердо ответил: «Для ясности я хотел бы указать, что главной заботой Российского правительства вовсе не является сдача некоторых предприятий в аренду частным арендаторам. Российское правительство не руководствуется соображениями о том, принадлежали ли эти предприятия частным лицам, государству или какой-нибудь организации. Оно руководствуется исключительно полезностью, интересами Российской республики»[308].
О том, что имелось в виду, европейские делегаты получили представление 12 июля, когда им был вручен список предприятий, предназначенных для сдачи в концессию. Б. Штейн, бывший секретарем делегации, пишет: «Когда этот список был вручен, началась невероятная суматоха. Нам на память пришел рассказ одного греческого писателя. В рассказе описывается двор греческого царя в Пирее. При этом дворе была обезьяна, которую научили плясать. Однажды, когда обезьяна плясала, кто-то бросил ей горсть орехов. Обезьяна забыла все на свете и бросилась подбирать орехи. Она снова стала обезьяной. Вот такое зрелище и являла собой конференция, когда советская делегация представила список концессионных предприятий. Все лихорадочно бросились на этот список, выискивая в нем «свои» предприятия. Но список выглядел весьма странно. Например, предприятия Уркарта были разделены на три разных концессионных объекта, причем все они принадлежали разным отраслям советской промышленности. Так началась свалка между будущими концессионерами»[309].
Уркварт в негодовании внес проект резолюции, запрещавший любому бизнесмену брать концессии в Советской России, пока там не разрешат частную собственность. Свою лепту внес и посол США в Нидерландах, выступивший 15 июля против любого соглашения с большевиками. Стало окончательно ясно, что конференция окончится неудачей, и 18 июля Литвинов написал Чичерину: «При данном составе иностранных делегаций, в особенности английской, при явном стремлении французов и бельгийцев во что бы то ни стало сорвать конференцию ожидать каких-либо результатов от Гааги было трудно. Более глубокой причиной является внезапно выдвинувшаяся во всей своей катастрофичности германская проблема, поглотившая все внимание английского правительству. Для решения этой проблемы Ллойд Джорджу требуется на время сблизиться с Францией, и, как раньше бывало в подобных случаях, первой уступкой со стороны Ллойд Джорджа является русский вопрос»[310].
Лесли Уркварт. (Из открытых источников)
В Гааге проявилась манера, ставшая характерной для Литвинова как дипломата, – даже при полной неудаче переговоров не рвать полностью отношения с другой стороной, а оставлять мост для налаживания контактов в будущем. На последнем заседании конференции он выступил примирительно, пообещав «известные уступки», если западные страны согласятся предоставить России кредиты. Ответ был решительным и единогласным: кредитов не будет. «Правда» 22 июля писала: «Выступление тов. Литвинова сорвало маски с союзных экспертов, занятых сдиранием шкуры… Советская делегация сделала хорошо, что установила, кто против мира между Советской Россией и капиталистическими странами. Эта правда послужит делу Советской России в разоблачении хищнической политики держав, которые «собрались восстанавливать русское и мировое хозяйство», сдирая шкуру с русского крестьянина и рабочего»[311].
В той же газете на следующий день появилась басня Демьяна Бедного «Антантовская лиса и советский журавль», восхваляющую дипломата:
Литвинов, честь ему и слава,
Смышленый парень и не трус:
Вокруг него шумит облава,
А он сидит, не дует в ус…
Журавль советский осторожен,
Но прям (зачем ему хитрить?).
С лисою, правду говорить,
Не ищет дружбы он интимной.
Но при любезности взаимной
Все ж можно кашу с ним сварить[312].
Еще до завершения конференции Литвинов, Красин и Крестинский направили в Совнарком доклад о ее ходе, где говорилось: «Было совершенно ясно, что некоторые участники Нерусской комиссии, наиболее возражавшие в Генуе против созыва Гаагской конференции, пытавшиеся в промежутке между Генуей и Гаагой сорвать конференцию, наиболее заинтересованные в продлении финансово-экономической блокады России и являющиеся главным препятствием к хозяйственному восстановлению Европы, стремятся возможно скорее ликвидировать конференцию, опасаясь, в случае ее продления, распада своего антирусского фронта. Это им удалось, конференция прервана преждевременно, не закончив своей работы и не выполнив стоявших перед ней задач. Но российская делегация твердо убеждена, что эти задачи в ближайшем будущем найдут свое разрешение иным, не менее, если не более удобным для Советской России путем»[313].
Советская делегация выехала из Гааги 25 июля и в тот же день прибыла в Берлин. Там, в здании советского полпредства на Унтер-ден-Линден, Литвинов решил провести большую пресс-конференцию для иностранных журналистов. Рассказав об итогах Гаагской конференции (точнее, об их отсутствии), он – конечно, по согласованию с Москвой – объявил об изменении принципов советской политики. Отныне переговоры будут вестись не с Западом в целом, а с отдельными странами и по конкретным вопросам. А что касается долгов, то пускай господа журналисты запомнят и проинформируют своих читателей – точный срок их возврата ни он, ни кто-либо другой сообщить не может. «Известия» 27 июля писали: «Тов. Литвинов закончил категорическим заявлением, что соглашения между Россией и Европой возможны лишь в том случае, если каждое из европейских правительств предъявит свои требования отдельно, ибо единение между державами возможно лишь на почве максимальных франко-бельгийских требований, которые Россией не будут приняты ни теперь, ни через пятьдесят лет»