[328] Сомневался ли он в правоте Ленина? Это точно делала его жена, написавшая много лет спустя: «Раньше я думала, что Ленин был своего рода святым. Теперь я думаю, что он был заблуждающимся святым, но все же он был человеком искренним и культурным – но что он мог сделать один?»[329] Утверждая, что разочарование Литвинова в политике большевиков началось еще при Ленине, она в то же время отмечает, что он был недоволен введением нэпа: «Ему казалось, что все продано»[330]. Это совпадало с ощущением многих правоверных коммунистов. Вероятно, тогда, в 1921 году, он еще оставался убежденным солдатом партии и только с течением лет начал критически относиться к ее политике.
Не исключено, правда, что его критика относилась не к идеям – их он, как уже говорилось, предпочитал не касаться, – а к партийным лидерам, которые, в отличие от Ленина, не выглядели для него непогрешимыми. По сообщению дочери Татьяны, он отрицательно относился к Троцкому, считая, что тот во главе партии был бы хуже Сталина[331]. Лев Давидович отвечал ему такой же неприязнью, говоря в уже упомянутом интервью Ч. Маламуту: «Литвинов не принимал участия во внутрипартийной борьбе, как по отсутствию идейных интересов, так и по осторожности. В воздвигнутой против меня травле он активной роли не играл, но неизменно шел с большинством, стараясь при этом компрометировать себя как можно меньше. К Сталину он относился с острой враждебностью, как к выскочке и пр. Сталин больше опирался на Чичерина и Карахана – противников Литвинова»[332].
Старейшие сотрудники НКИД в 1925 г. В первом ряду слева направо: Л. Красин, М. Литвинов, Г. Чичерин, Х. Раковский, А. Коллонтай, А. Шлихтер. (Из открытых источников)
Насчет «острой враждебности» Лев Давидович перегибает – Литвинов много раз (хотя в основном на публику) хвалебно отзывался о Сталине. Он мог ценить близкие ему сталинские качества – упорство, методичность, работоспособность, но видел в нем восточного деспота, а все восточное было ему чуждо. По словам того же Эренбурга, он говорил о Сталине: «Не знает Запада… Будь нашими противниками несколько шахов или шейхов, он бы их перехитрил…»[333] Однако признавал Сталина самым крупным политиком из всех, с кем он общался. Судя по записям последних лет, примером дипломата для него был Талейран, и он хотел бы играть при Сталине ту же роль, что Талейран при Наполеоне, – независимого и незаменимого дирижера внешней политики. Хотя его часто обвиняют во властолюбии, но на первые роли он, по-видимому, никогда не стремился – даже на роль наркома. Получив эту должность, он сказал жене, что чувствовал себя спокойнее на посту замнаркома, когда на него не смотрел весь мир.
Христиан Раковский в 1925 г. (Нац. биб-ка Франции)
О его разногласиях со Сталиным еще пойдет речь, а разногласия с Чичериным, как уже говорилось, носили не политический, а личный характер. В конце 1925 года они вместе выступили против Локарнских соглашений, заключенных европейскими державами с Германией 1 декабря. Эти договоренности предусматривали снятие со страны экономических ограничений, наложенных Версальским миром, ее вступление в Лигу Наций и закрепление ее западных границ (но не восточных). Соглашения сочли дипломатическим прорывом, подписавшие их министры иностранных дел Германии и Франции – Густав Штреземан и Аристид Бриан – получили Нобелевскую премию мира. Но в Москве были недовольны, справедливо считая, что непризнание восточных границ Германии является попыткой натравить ее на СССР. На XIV съезде партии (после которого она стала называться ВКП(б) Сталин 18 декабря заявил, что «Локарно чревато новой войной в Европе».
Переход Германии к более тесному сотрудничеству с Западом был отчасти ускорен новым кризисом в отношениях с СССР. В конце 1924 года были арестованы трое приехавших в Союз немецких студентов, ложно обвиненных в подготовке терактов. По всей видимости, их хотели обменять на коммунистического боевика Вальдемара Розе, действительно готовившего теракты в Германии и отданного за это под суд. Надуманность обвинений вызвала в германском обществе серьезное недовольство, и Чичерин 9 февраля попросил Политбюро освободить студентов во избежание «крупного международного скандала». Тем не менее 3 июля студентов судили и приговорили к смерти, объявив вдобавок их сообщником секретаря немецкого посольства Густава Хильгера. В ответ посол Брокдорф-Ранцау пригрозил Чичерину разрывом отношений. После переговоров студенты были помилованы, а позже их и других осужденных в СССР немцев обменяли на Розе и его товарищей.
Литвинов подписывает торговое соглашение с послом Германии У. фон Брокдорф-Ранцау. Октябрь 1925 г. (Из открытых источников)
Пока шли переговоры в Локарно, советские представители не раз пытались отговорить Германию от подписания соглашений. С этой целью Литвинов посещал Берлин в июне и сентябре 1925 года, но успеха не добился. При этом немцы, по-прежнему заинтересованные в тесных отношениях с Москвой, старались успокоить ее. Литвинов и Брокдорф-Ранцау подписали 12 октября в Москве торговый договор, заявив, что «дух Рапалло» остается основой отношений между двумя странами. Выступая после этого на заседании ЦИК, Литвинов заявил: «Если, как мы всегда подозревали, одной из целей Локарнского договора является формирование единого антисоветского фронта и изоляция нашего Союза, то мы должны признать, что подписанный сегодня договор действительно противоречит духу Локарно, и мы можем только радоваться тому, что нам в какой-то степени удалось лишить Локарно его антисоветского жала»[334].
Подписание договора о концессии с компанией «Лена-Голдфилдс». Ноябрь 1925 г. (Из открытых источников)
В те же годы ему пришлось принять участие в другой важной для страны деятельности – работе в Главном концессионном комитете, членом которого он стал в августе 1923 года вместе с Красиным, главным сторонником предоставления концессий иностранным компаниям. Главконцесском, первым руководителем которого был назначен Г. Пятаков, обладал монопольным правом на привлечение иностранных инвестиций в СССР. За пять лет, по данным Э. Саттона, западным компаниям было предоставлено 460 концессий, однако к концу десятилетия из них осталось всего 59[335]. Концессии немало сделали для развития советской промышленности, но руководство страны относилось к ним очень придирчиво, ставя желающим их получить всяческие препоны.
Литвинов работал в Главконцесскоме не очень активно, но принимал участие в решении самых важных вопросов – например, подготовке соглашения с британской золотодобывающей компанией «Лена-Голдфилдс», занятой до революции эксплуатацией Ленских золотых приисков. В феврале 1923 года председатель правления компании Герберт Гедалла направил Красину, тогда полпреду в Великобритании, письмо с просьбой о возобновлении концессии. К тому времени на бывших предприятиях «Лена-Голдфилдс» вместо тысячи довоенных тонн золота ежегодно добывалось менее трехсот. Указав на это, Красин высказался за то, чтобы отдать концессию англичанам. Члены Главконцесскома, включая Литвинова, поддержали это предложение, и в ноябре 1925 года концессионный договор с «Лена-Голдфилдс» был подписан. За три года компания обеспечила 30 % добытого в СССР золота (25 тонн), 80 % серебра и 50 % меди, свинца и цинка. В мае 1925 года новым главой Главконцесскома стал Троцкий, что было этапом на пути к его полному отстранению от власти. Не любивший его Литвинов фактически прекратил участие в работе комитета и в 1927 году покинул его.
Литвинов в 1924 г. (РГАСПИ. Ф. 124. Оп. 1. Д. 1132. Л. 12)
1926 год оказался для советской дипломатии довольно спокойным – главным событием стала всеобщая забастовка рабочих в Англии, которую правительство СССР поддержало, вызвав упреки британцев во вмешательстве в их внутренние дела. Зато следующий год оказался жарким, что снова было связано с Англией. 23 февраля Остин Чемберлен, министр иностранных дел в консервативном кабинете Болдуина, направил в Москву ноту протеста против «антибританской пропаганды». Не пояснив, что имеется в виду, министр угрожал в случае неподчинения разрывом торгового договора и даже дипломатических отношений. После этого в СССР развернулась очередная кампания против «мирового империализма», а в «Правде» 2 марта вышла статья с заголовком «Привет Кантону – вот наш ответ Чемберлену!».
Имелась в виду война базирующихся в южнокитайском Кантоне (Гуанчжоу) националистов из партии Гоминьдан в союзе с коммунистами против генералов в Пекине, поддерживаемых Западом. Советский Союз уже несколько лет помогал «революционным силам» оружием, деньгами и военными советниками, которых возглавлял герой Гражданской войны Василий Блюхер. В апреле союзники взяли Нанкин и создали там Национальное правительство во главе с лидером Гоминьдана Чан Кайши. Однако сразу после этого Чан, призвав на помощь китайскую мафию, устроил массовую резню коммунистов и объявил их партию вне закона, что сразу заслужило одобрение западных держав. Советские лидеры, для которых случившееся стало полной неожиданностью, попытались организовать восстания против новой власти. Самое крупное произошло в декабре в Кантоне, но было подавлено; среди тысяч жертв были и сотрудники советского консульства во главе с вице-консулом Абрамом Хассисом. Отношения с пекинским правительством оказались разорваны еще раньше, после того как 6 апреля в полпредство ворвалась полиция и изъяла документы о советской революционной деятельности, вскоре опубликованные. 5 мая Литвинов собрал в НКИД иностранных журналистов и объявил документы подделкой.