В тот период карьера нашего героя оказалась под угрозой из-за родственника – не зря он много лет не поддерживал связи с семьей. Кроме загадочного сводного брата Исаака Финкельштейна, о котором с 1922 года нет никаких известий, он общался только с родным братом Шепселем Валлахом, который с его согласия превратился в Савелия Литвинова. Родившийся в 1880 году Шепсель-Савелий окончил коммерческое училище и в 1917 году работал на фабрике военного обмундирования в Петрограде. Еще находясь в Англии, Литвинов переписывался с ним и в ноябре 1918 года, накануне отъезда, писал: «Буде что случится со мной, помни, что я стремился всегда оградить своего Мишу (да и Таню) от неизбежных неприятностей, связанных с их происхождением… Удастся это лишь в том случае, если они сами, да и их мать, останутся в неведении относительно их происхождения. Считайся, пожалуйста, с этой моей волей, если будешь писать им когда-либо. Ничего не имею против того, чтоб они никогда с нашими другими родственниками не встречались, а то ведь «тайна» раскроется»[363].
Слова о «неприятностях» могли быть связаны как с неискоренимой буржуазностью родных, так и с их национальностью. В любом случае Литвинов избегал общения с родными и удерживал от этого детей, но для Савелия почему-то сделал исключение. Прибыв в Петроград, он встретился с братом и в 1920 году устроил его в Наркомат госконтроля, где тогда работал. После его ухода Савелий тоже покинул госслужбу и работал в благотворительной организации при московской синагоге, пока в 1924 году брат не помог ему устроиться в советское торгпредство в Берлине. В рекомендательном письме по этому поводу Литвинов-старший писал: «Своего брата, Савелия Максимовича Литвинова, могу без малейшего колебания рекомендовать на ответственную должность, как честного и преданного интересам Советской власти работника. Хоть и находясь вне партии, он с первых же дней Октябрьской революции работал в качестве ответственного сотрудника в советских учреждениях, в том числе в берлинском полпредстве. Он – опытный организатор и знаком с коммерческим делом теоретически и практически. За его добросовестность и политическую лояльность ручаюсь полностью»[364].
Савелий был совсем не похож на своего внушительного брата – «маленький, сухой, тонкий, изысканно одетый, всегда тщательно выбритый – совсем приказчик из хорошего дома или клубный крупье»[365]. В Берлин он не поехал, а остался в Москве, став помощником заведующего московской конторой торгпредства и заодно членом правления компании РАСО (Русско-английское сырьевое общество). Как сообщал эмигрантский журналист Илья Троцкий, «первые деловые шаги к торгпредству лежали тогда через порог частной квартиры Литвинова-младшего»[366]. В 1926 году он получил назначение в торгпредство в Риме, но скоро уехал в Берлин, чтобы устроиться там. И. Троцкий писал: «Замком[индел] Литвинов, будучи в августе в Берлине, своей близостью к младшему брату всемерно укреплял его позицию в торгпредстве. На официальных приемах Литвинов-младший неизменно присутствовал, обрабатывая именитых гостей от промышленности и финансов. И хотя его немецкая речь оставляла желать многого, германские деловые люди, заинтересованные в поставках Советской власти, внимательно к нему прислушивались»[367].
Однако новый торгпред, суровый латыш Карл Бегге, не дал Савелию никакой работы, заставив его брата в апреле 1927 года обратиться с новым ходатайством: «О С.М. мне известно, что он имеет почти двадцатилетний коммерческий стаж и всегда высоко ценился теми фирмами, у которых он работал. Знаю также со слов ответственных товарищей, что его высоко ценили и в тех советских учреждениях, в которых он работал после Октябрьской революции. Были всегда о нем очень высокого мнения и т. Стомоняков, и т. Аврамов. И вот мне кажется немного странным и непонятным, что Берлинское торгпредство не может использовать факт его пребывания в Берлине и найти для него подходящую работу»[368].
Результата это обращение не имело, поскольку в Москве Савелия обвинили в растратах. На его новые жалобы брат ответил раздраженным письмом: «Неужели ты думаешь, что моего заявления о твоей невиновности было бы достаточно для ликвидации всего дела, о котором осведомлено третье ведомство, а вероятно, и ячейка? Правда, мне раз удалось вытащить тебя из беды, когда покойный Дз<ержинский> поверил моему слову, но тогда порядки были иные, отношение ко мне иное, да и люди другие. Теперь это не пройдет. Вообще, твоя беда, Савелий, в том, что ты совершенно не знаешь наших порядков и психологии наших людей…»[369] В конце, правда, он намекал, что попробует пристроить брата в Париже, куда собирался торгпредом его старый друг Стомоняков, но Савелий ему уже не верил.
В октябре 1928 года Литвинов-младший уехал в Париж, где некий француз потребовал от него расплатиться по векселю, выданному от имени берлинского торгпредства, – вскоре выяснилось, что таких векселей он выдал немало. Спасаясь от кредиторов, Савелий бежал в Базель, где объявил себя невозвращенцем и обнародовал любопытные факты о деятельности торгпредства. По его словам, фальшивые векселя его заставил выдать некто Туров – заместитель торгпреда, параллельно служивший в ГПУ и задействованный в финансировании германской компартии. Он также объявил себя жертвой «заговора» Чичерина против его брата: «Между Максимом Литвиновым и Чичериным и Караханом существуют большие нелады и интриги на личной почве. ГПУ поддерживает Чичерина и преследует Литвинова, который всегда боролся с незаконными действиями ГПУ. Этим летом, когда я путешествовал со своим братом по Австрии, он мне особенно жаловался на обострение отношений между ним и Чичериным и выражал опасение, как бы Чичерин не подставил ему ножку в Москве за время его отсутствия»[370].
Летом того года Литвинов действительно отдыхал в Карловых Варах, где с тех пор регулярно проводил отпуск, а оттуда ненадолго выезжал в Австрию. Возможно, Савелий надеялся, что брат, боясь огласки, замнет дело, но было уже поздно. Он вернулся в Париж, где 20 декабря был арестован – в его номере полиция нашла «неодетую девицу» Еву Пренскую, работавшую в советском торгпредстве, хотя в Москве у Литвинова-младшего остались жена и четверо детей. Еще до этого советские дипломаты поспешили откреститься от Савелия, заявив, что в Берлине он не работал с 1927 года, а Туров тогда же (удивительно своевременно) погиб от бандитской пули. Политбюро впервые рассмотрело «дело С.Л.» 1 ноября (до 1931 года оно будет возвращаться к нему целых 14 раз), решив «принять все меры, обеспечивающие ликвидацию шантажа без какой-либо уплаты с нашей стороны».
Скандал вокруг Савелия разрастался, и 3 января 1929 года в «Правде» появилась статья, объявившая дело «уголовным и явно мошенническим». 13 марта Политбюро направило секретную телеграмму полпреду во Франции Валериану Довгалевскому[371]: «Мы думаем, что адвокаты Савелия Литвинова центр тяжести перенесут с фальшивых векселей на компрометирующие письма Максима Литвинова, чтобы оскандалить советскую власть»[372]. Эмигранты злорадно писали, что Литвинов-старший «проворачивал дела» вместе с братом. Злорадствовал и Чичерин в Германии, писавший 12 января Карахану: «Нельзя упрекать М.М. в том, что у него брат – жулик и предатель, но можно его упрекать в том, что с этим братом он поддерживал наитеснейшие сношения до самого последнего времени и выдавал секреты ему, не члену партии»[373]. Процитированные письма Литвинова брату были изъяты при аресте последнего и обильно перепечатывались в европейской прессе.
Сам дипломат всячески избегал попыток притянуть его к делу: когда подруга Савелия Пренская нашла его в Женеве, он категорически отказался с ней общаться. Несмотря на это, его положение стало шатким, а предполагавшееся назначение наркомом теперь вызывало большие сомнения. Его недруги, взбодрившись, начали забрасывать инстанции доносами. Одним из поводов стала статья, напечатанная его женой 3 августа в «Берлинер тагеблатт». Уже на другой день в коммунистической «Роте фане» появилась злая заметка, «где мадам Литвинову» обвиняли в том, что она восхищается элегантными господами и дамами, не замечая страданий немецкого пролетариата (хотя о страданиях она тоже написала). По поручению Молотова копии обеих статей были разосланы всем членам ЦК, а 15 августа Политбюро признало, что статья «дискредитирует Советское государство». Невозвращенец С. Дмитриевский позже писал, что Литвинова «слишком непосредственна – сказалась, очевидно, Англия; не подходит к придворным нравам»[374].
Суд над Савелием Литвиновым. (Из газеты «Манчестер гардиан» за 26 января 1930 г.)
Литвинову пришлось оправдываться на заседании партийной ячейки НКИД 17 августа: «Мне говорят, что я ответственен за жену. Она – беспартийная, и я за нее отвечать не могу. Муж и жена – ведь двое людей, и каждый отвечает за себя». Тут же посыпались обвинения в протекционизме – он якобы «окружил себя Канторовичами, Штейнами, Каганами». А 22 августа секретарша Галина Илларионова поместила в стенгазете «Наркоминделец» еще одно обвинение – в моральном разложении: «Пользуясь своим служебным положением, т. Литвинов принуждает к сожительству своих сотрудниц и ведет себя по отношению к ним, как в старое время господа к своим горничным. Последние не дают ему должного отпора, боясь потерять место