». Илларионова ссылалась на рассказ одной из подруг: «Когда М.М. вызвал ее к себе работать, то посадил на колени. Ф. тогда растерялась и заплакала, а М.М. сказал ей: «Я удивляюсь, что есть такие добродетельные жены… удивляюсь, так как мне никто никогда не отказывал»[375].
Атака на Литвинова вписалась в кампанию против «правого уклона» Бухарина и Рыкова, выступивших против коллективизации. Нашлись желающие пристегнуть дипломата к их компании, в числе которых, на его беду, оказался и Сталин. 13 сентября генсек раздраженно писал Орджоникидзе: «Нас подводит НКИД и, особенно, Литвинов, который упорно тянет свою капитулянтскую линию везде и во всем, особенно во время бесед с представителями и послами враждебных государств и тем невольно внушает им мысль о нашей (мнимой) слабости»[376].
Как на грех, в НКИД началась очередная партийная чистка – такие регулярно устраивались в советских учреждениях, охватывая всех сотрудников снизу доверху. Недоброжелатели Литвинова увидели в этом шанс – например, замзавотделом печати наркомата Борис Волин 13 октября отправил в ЦКК обширный донос на и.о. наркома: «Литвинов ненавидит ОГПУ. Он иначе не высказывается о нем как с величайшей дикой ненавистью. Он даже на коллегии в присутствии иногда завед<ующих> отделами заявлял о возможной провокации со стороны ОГПУ, о невозможности доверять ОГПУ и т. д. Литвинов крайне отрицательно расценивает способности Политбюро. Его обычные реплики при передаче или решении передать вопрос в Политбюро: «Ну, что они там поймут!» – «Они ведь сделают как раз наоборот!» – «Они ведь с этим здравым смыслом не согласятся!» <…> Литвинов часто против постановки вопроса на Политбюро, заявляя, что его все равно там провалят»[377].
Перед назначенной на 16 октября проверкой Литвинова выездной комиссией ЦКК по чистке наркомата казалось, что ему конец. Но сверху неожиданно дали отбой – комиссия признала дипломата «проверенным» и только мягко указала ему на недостатки, которые надо «решительно устранить». Его «плеяде» повезло меньше – из партии были исключены Б. Штейн, Е. Рубинин и главный секретарь наркомата, ближайший помощник Литвинова Борис Канторович[378]. Вероятно, понимая, что Чичерин уже не вернется на пост наркома, советские лидеры не решились оставить НКИД без опытного руководителя. По их мнению, напуганный травлей Литвинов должен был стать более управляемым и лояльным – хотя он и прежде был таким, но из самолюбия прикрывал это показной строптивостью. Надо сказать, что в его поведении мало что поменялось, а после назначения наркомом всем его обидчикам пришлось в сжатые сроки покинуть наркомат (доносчик Волин, например, возглавил областную газету).
Литвинов в 1930 г. (Из открытых источников)
Страсти в Москве уже отшумели, а в Париже все еще готовился процесс Савелия Литвинова, против которого подало иск советское полпредство в Берлине. Начавшемуся 21 января 1930 года суду французские власти придали политический характер – в свидетели пригласили невозвращенцев Г. Беседовского и М. Лазерсона, защищать подсудимого и трех его сообщников пригласили лучших адвокатов, которые ловко сместили вину с Савелия на «правительство воров и бандитов», якобы подтолкнувшее его к преступлению. 28 января все подсудимые были оправданы присяжными, и теперь полпредству предстояло уплатить им 25 млн франков. Карьера полпреда Довгалевского на этом бы и завершилась, но он сумел организовать подачу апелляций, дело продлилось до 1935 года, и в итоге решение суда было отменено. Дальнейшая судьба Савелия Литвинова остается неизвестной.
Пережитое Литвиновым не отразилось на его карьере, но повлияло на семейную жизнь. Айви и до этого могла слышать о его служебных романах, но вынесение их на публику стало для нее особенно болезненным. Еще тяжелее оказалась критика ее статьи, которая на время сделала ее невыездной и еще больше осложнила отношения с мужем. До этого она дважды сопровождала его в Женеву, а до этого в 1927 году посетила Берлин, где обсуждала идею экранизации своего еще не дописанного романа «Голос его хозяина». Там, судя по ее откровенным письмам английской подруге Кэтрин, у нее завязался роман с неким врачом Куртом, благодаря чему «я получила то, чего у меня никогда не было – начинается на «о»[379]. Летом следующего года она поселилась с детьми на приморской вилле «Флора» недалеко от Ольденбурга – Литвинов в это время был в Карловых Варах, буржуазный комфорт которых помогал ему отдохнуть от напряженной работы.
В августе Айви с Мишей и Таней посетила Бретань, где встретилась с ее родственниками, а потом отправилась в Париж на встречу с Джеймсом Джойсом, автором покорившего ее «Улисса». К ее разочарованию, писатель был с ней сух, восприняв как очередную назойливую поклонницу. Она решила вознаградить себя и съездила по приглашению Курта в Гамбург, где внезапно оказалась участницей настоящей оргии – свобода тогдашних немецких нравов была именно такой, как показано в фильме «Кабаре» или современном немецком сериале «Вавилон-Берлин». Сообщив подруге, что имела связь не только с Куртом, но и с его другом Беатусом («Как и Максим, он немного похож на римского императора с бычьей шеей»), а также с их подругой Фридель, она добавила: «От того, как смело мы проводим ночь с любым, кто приглянулся нам в «Атлантисе», у меня просто захватывает дух»[380].
Через день она на пароходе «Герцен» отправилась в Москву. Встреч с раскрепощенными немецкими врачами больше не случалось, но она писала: «Они пошли мне на пользу, хотя бы потому, что все, кого я встречаю, говорят, что я выгляжу лучше, чем когда-либо». Они с мужем по-прежнему были тесно связаны, но, по словам Дж. Карсуэлла, «физической стороне ее супружеской жизни пришел конец». По совету Чуковского Айви взялась за переводы на английский русских книг – в том числе для того, чтобы оплатить учителя музыки для детей. Прижимистый Литвинов не желал этого делать и с трудом смирился с тем, что в их маленькую гостиную было втиснуто пианино. Играть Миша с Таней так и не научились, а вот некоторые из переведенных их матерью книг позже вышли в Англии. Среди них были «Питомцы зоопарка» Веры Чаплиной – с этой замечательной детской писательницей Айви подружилась.
Летом она снова выбралась в Берлин, но фильм по ее роману так и не состоялся. Киностудия УФА, которой владел консервативный политик Альфред Гугенберг, хотела, чтобы на афишах картины красовалась надпись, что он снят по роману «жены советского комиссара», а этого Айви допустить не могла. Утешила ее новая встреча с Фридель, и она писала: «Я здесь сплю со всеми, кто этого хочет. Страстно влюбляешься на одну ночь, а на следующий день уже встречаешься с другим»[381]. Потеряв всякую бдительность, она согласилась написать статью для «Берлинер тагеблатт» – возможно, это была заведомая провокация, как и несостоявшийся фильм. Хорошо еще, что муж, про которого она совсем забыла, в трудную минуту поддержал ее – возвращаясь из Карловых Вар, заехал в Берлин и увез ее в Союз, откуда она грустно писала подруге: «Один Бог знает, выберусь ли я когда-нибудь снова».
Однако в Москве были свои радости – по возвращении вместе с другими сотрудниками НКИД Литвиновы торжественно въехали в новый дом в Хоромном тупике. По словам жившей там в детстве Татьяны Меньшиковой, «дом был построен с использованием современных материалов и вообще с размахом: большие квартиры, полы с мраморной крошкой, перила из ценных пород древесины, в кухнях встроены холодильные шкафы в стены, двухконфорочные газовые плиты. Во всех квартирах телефоны, дубовый паркет, двери оборудованы новейшими замками, чугунные ванные на лапках. В подвале был свой Красный уголок, а еще помещение истопника, прачечная и котельная. На первом этаже было помещение детского сада»[382]. Литвиновым досталась квартира на четвертом этаже, но в доме была редкость – лифт. Дипломат лично контролировал строительство и выбивал для него дефицитные материалы. Он же через торгпредство в Берлине выписал канадские клены, листья которых осенью окрашивались в ярко-красный цвет – «революционный», как он шутил.
В новую четырехкомнатную квартиру к ним зачастили гости – в том числе известные западные политики и деятели культуры, все чаще приезжавшие в Советский Союз. 29 августа 1929 года, например, Айви записала в дневник: «У нас гостили Арнольд Бен-нет, Бивербрук, леди Маунтбеттен и вдова сэра Э. Монтегю миссис Нортон, которая владеет кинотеатром «Новая галерея»[383]. Уильям Эйткен, лорд Бивербрук, был влиятельным британским медиамагнатом и политиком, другом Черчилля, не раз занимавшим пост министра, – с ним Литвинов еще встретится в драматических обстоятельствах в начале войны. Известный как дамский угодник (последний раз он женился в 84 года), он, по словам Айви, «выплясывал» вокруг нее весь вечер, но ей был интереснее Беннет – один из ее любимых писателей. С ним они обсуждали другого любимца, Уильяма Джерхарди, – ряд романов этого популярного когда-то автора был посвящен России. Ее мужу они тоже нравились, и когда супруги завели черного терьера, его назвали именем пса из романа «Полиглоты» – Ми-Ту, или «Я тоже».
Дом сотрудников НКИД в Хоромном тупике. (Из открытых источников)
Литвинов не был в восторге от стремления жены к писательству – и не только потому, что это могло повредить его карьере. Долго проработав в издательстве, он был убежден, что на книгах денег не заработаешь, и считал, что навещавшие их английские гости были бы богаты и знамениты без всякого писательства. Вероятно, он был прав – вышедший в Англии в 1930 году «Голос его хозяина» имел весьма скромный успех, и больше Айви романов не писала. Не нравилась Литвинову и тяга жены к иностранцам – он просил, чтобы она больше общалась с его сослуживцами, тем более что в их новом доме совместно отмечались праздники, устраивались лекции и тематические вечера. По его настоянию она прочла дипломатам лекцию об английской литературе.