Литвинов с семьей в 1933 г. (Из открытых источников)
Он хотел также, чтобы дети читали больше советских книг (мать предпочитала давать им английские) и общались со сверстниками. С этим, впрочем, проблем не было – Миша и даже более замкнутая Таня без особых проблем учились в советской школе и в положенный срок вступили в пионеры. Отец по-прежнему был требователен к ним, но в основном ими занималась куда более либеральная мать. Он смирился с тем, что погруженная в книги Таня выберет литературную стезю, но ожидал, что Миша станет ученым, осуществив его собственную мечту ранней юности. Сын, однако, не проявлял стремления ни к науке, ни к литературе – окончив восемь классов, он поступил в техникум, а потом устроился на авиационный завод. Узнав об этом, отец пригрозил ему: «Ты умрешь простым чертежником». Но после войны проблема решилась – Михаил получил инженерное образование и сделал успешную карьеру.
Татьяна осталась верной избранной в юности профессии переводчика – сначала она помогала обожаемому Чуковскому, потом работала самостоятельно. В ее переводах к читателям пришли произведения Чарльза Диккенса, Джека Лондона, Роберта Луиса Стивенсона. С братом они были не очень близки, однако оба, несмотря на правоверный (до определенного времени) советский патриотизм, не захотели вступать в партию. Видимо, сказалось влияние отца, который с отвращением относился к карьеризму и подхалимству, которые все больше проникали в советскую жизнь.
В 1929 году Литвинов не только пережил партийную чистку и переехал в новый дом – ему пришлось отправиться в Женеву на заседания шестой сессии Подготовительной комиссии по разоружению. Она открылась 15 апреля, а уже 16-го и.о. наркома выступил с речью, в которой критиковал медлительность комиссии в отношении разработки закона о сокращении разоружений: «Проект 1927 года сохраняет свое нынешнее зачаточное состояние уже в течение нескольких сессий. На III сессии окончание его первого чтения было отложено вследствие обнаружившихся разногласий. На IV сессии было найдено, что продолжать работу по этому проекту невозможно вследствие неустранения этих разногласий. На V сессии было сообщено делегатом Франции и подтверждено делегатом Великобритании, что вне лона комиссии намечается возможность соглашения по этим разногласиям, и в ожидании этого столь желанного события комиссия решила вновь отложить свои занятия по проекту. С тех пор прошло больше года, и Председатель все еще не может нам сообщить ничего утешительного о нынешнем состоянии разногласий, вызванных проектом»[384].
Упрямо критикуя работу комиссии, дипломат выражал взгляды множества людей в разных странах, надеявшихся на сохранение мира. Бесконечные задержки и затягивания переговоров по этому вопросу заставляли верить в правоту советской позиции: комиссия, как и будущая конференция, были лишь прикрытием западной политики наращивания вооружений и захвата колоний. В той же речи Литвинов посетовал на отклонение предыдущего советского проекта и предложил новый – о пропорционально-прогрессивном сокращении вооружений всеми странами. Закончил он заявлением: «Этот проект я рекомендую вниманию VI сессии Подготовительной комиссии и прошу о его постановке в первый пункт порядка дни, но не для отклонения его по формальным соображениям, или из страха перед его новизной, или из-за приверженности к старым, хотя и ошибочным путям, а для детального его изучения и обсуждения по существу. Я глубоко убежден, что только принятие этого предложения выведет комиссию из ее затруднений, вознаградит за напрасно потерянное время и работу и заставит признать, что Подготовительная комиссия наконец действительно занялась вопросом о разоружении»[385].
В своем выступлении 19 апреля даже постоянный оппонент Литвинова лорд Кашенден признал, что Подготовительная комиссия топчется на месте и рискует «превратить себя в посмешище для всего мира». Правда, главным стимулом к работе он объявил желание не доставлять удовольствия советской делегации, говорящей о том же самом. Лидерам западных держав не приходило в голову, что желание мира в СССР могло быть искренним – в том году начался «великий перелом», шли труднейшие процессы индустриализации и коллективизации, вызвавшие обострение как социальной обстановки, так и противоречий в партийной верхушке. На апрельском пленуме ЦК были осуждены взгляды «правой оппозиции», а позже ее лидеры Бухарин, Рыков и Томский были сняты со своих постов и выведены из Политбюро. Массовое создание колхозов вызвало противодействие, а иногда и открытое сопротивление крестьян. В этой обстановке партия меньше всего нуждалась в войне или гонке вооружений, перегружающей и без того трещащий по швам бюджет.
В тот же день комиссия отказалась рассматривать советское предложение о частичном разоружении, что вызвало резкую декларацию Литвинова: «Советская делегация в настоящее время более, чем когда-либо, убеждена в том, что намеченные Подготовительной комиссией пути и методы не могут привести ее к разрешению стоящей перед нею задачи. Комиссия уже два года топчется на одном месте и даже по намеченным ею самой путям двигаться дальше не может вследствие встретившихся препятствий, каковые она сможет обойти или преодолеть лишь для того, чтобы неизбежно натолкнуться на новые. <…> Единственным результатом подобной деятельности Подготовительной комиссии окажется лишь затягивание на бесконечное время дела разоружения или же подготовка провала конференции по разоружению. Но эта деятельность имеет еще и то отрицательное значение, что она скрывает от взоров широких народных масс, требующих разоружения, политику правительств, представленных в Подготовительной комиссии, направленную в большинстве случаев к недопущению какого бы то ни было сокращения вооружений»[386].
Литвинов еще не раз брал слово на заседаниях и в одном из выступлений предложил включить в проект закона о разоружении пункт об отмене воинской повинности. На это из Москвы сразу же (27 апреля) последовала телеграмма Карахана, бывшего тогда заместителем наркома: «Вы можете поддержать отмену воинской повинности только как одно из мероприятий в общей связи с системой разоружения». Давний соперник, говоря от лица власти, воспользовался случаем напомнить Литвинову, что его самостоятельность строго ограничена. Последний раз руководитель делегации выступил 6 мая – он предложил скорейший созыв конференции по разоружению и предупредил: «Мы надеемся, что, узнав о безуспешности работ Подготовительной комиссии, народные массы всех стран, являющиеся главной движущей силой международной кампании за разоружение и за мир, в такой мере усилят свое давление на свои правительства, что последние вынуждены будут на самой конференции занять позицию, более отвечающую желаниям и требованиям этих масс»[387]. В тот же день сессия завершила работу, так ничего и не решив.
Литвинов и Луначарский на сессии Подготовительной комиссии по разоружению в Женеве. Апрель 1930 г.
Советские руководители и правда надеялись на приход к власти в Европе социалистов, которые, как показывала практика, стремились наладить отношения с СССР. Примером этого стала победа на выборах в Великобритании лейбористов, которые в июне сформировали правительство во главе с тем же Р. Макдональдом. Уже 15 июля он уведомил Советский Союз о желании восстановить отношения. Для переговоров об этом в Лондон был направлен полпред во Франции В. Довгалевский, но министр иностранных дел Англии Артур Хендерсон тут же сообщил ему, что сначала нужно урегулировать спорные вопросы между двумя странами, и Довгалевский, не имеющий для этого полномочий, вернулся в Париж. Однако Макдональд настаивал, и 4 сентября Хендерсон на Генеральной ассамблее Лиги Наций заявил о согласии на скорейшее восстановление отношений и приглашении для этого в Лондон советского представителя.
Нерешенные вопросы лейбористы согласились отложить на потом, за исключением вопроса о коммунистической пропаганде в Англии, которую при установлении отношений в 1924 году советская сторона обещала прекратить. Теперь британский МИД требовал от Советского Союза не оказывать финансовую и любую другую помощь всем организациям, ведущим антибританскую деятельность. Имелись в виду революционеры Индии и других британских колоний, которые пользовались поддержкой Коминтерна. Это новое, более жесткое требование не устроило советское руководство, и Молотов в своей речи на заседании Политбюро 26 декабря сказал: «Советская линия остается неизменной, и никакие претензии не будут обсуждаться до тех пор, пока не будут восстановлены полные дипломатические отношения»[388].
Эту позицию поддержал в своем выступлении и Литвинов, но его подход к восстановлению отношений был более мягким, что вызвало недовольство Сталина. 29 августа генсек писал Молотову: «Наша позиция, базирующаяся на разоблачении «рабочего правительства», есть апелляция к лучшим элементам рабочего класса всего мира, она развязывает революционную критику «рабочего правительства» со стороны пролетариата. <…> Литвинов этого не видит и не интересуется этим. Но ПБ (Политбюро. – В.Э.) должно учесть все это»[389]. Надо напомнить, что как раз тогда началась кампания критики в адрес дипломата и любой его шаг вызывал подозрения. Скорее всего, Литвинов предлагал пойти на определенные уступки Англии, но этого не было сделано. Тем не менее 26 сентября Довгалевский вернулся в Лондон и после двух встреч с представителями МИДа согласовал вопрос о восстановлении отношений. Англичане отменили требование по вопросу пропаганды, вернувшись к более мягким условиям 1924 года. В ноябре парламент одобрил восстановление отношений с СССР, что окончательно решило дело. К тому времени экономика западного мира трещала по швам – Великий кризис, начавшийся в октябре в США, стремительно охватывал все новые страны. Британское правительство надеялось, что экономическое сотрудничество с Советски