.
Этому намерению, однако, препятствовали скандалы, то и дело возникавшие в отношениях СССР с западными странами. Особенно с Францией, где в январе 1930 года советские агенты похитили главу РОВС генерала А. Кутепова; это вызвало бурю возмущения в прессе. Полпред Довгалевский пережил настоящий допрос у министра иностранных дел А. Бриана и писал Литвинову: «В лучшем случае нас подозревают: вообще же нас обвиняют… Полпредство окружено атмосферой враждебности и настороженности»[411]. Газеты требовали обыска в полпредстве, а его сотрудники готовились отражать нападение эмигрантов. В этой обстановке бывший белый офицер Гарри Герцфельд обратился в суд с требованием возместить ему финансовые потери от революции за счет средств советского торгпредства в Париже. Когда судьи встали на его сторону, Довгалевскому пришлось пригрозить полным разрывом торговых отношений, что заставило французов отступить. В результате отношения двух стран, и так не блестящие, были серьезно отброшены назад.
Несмотря на это, Литвинов начал прощупывать почву для сближения, передавая французскому послу в Москве Жану Эрбетту, что он готов в любое время возобновить переговоры. Однако дело сдвинулось только после того, как 19 марта 1931 года Германия и Австрия объявили о предстоящем заключении таможенного союза. В Париже и Лондоне это восприняли как нарушение Локарнских соглашений и восстановление австро-германского союза, к которому могли подключиться и другие страны. Уже не были тайной контакты нацистов с их идейными «братьями» в Риме, как и обожание последних лидером австрийских правых Энгельбертом Дольфусом, который в следующем году возглавил страну. Правда, таможенный союз так и не состоялся из-за международных протестов, но Франция забеспокоилась.
Секретарь французского МИДа Филипп Бертло явился в советское полпредство 20 апреля. В. Довгалевский немедленно сообщил телеграммой в Москву, что Бертло предлагал «приступить в целях выигрыша времени одновременно к переговорам, во-первых, о пакте о ненападении с согласительной процедурой и, во-вторых, о временном торговом соглашении, которое можно провести в жизнь в декретном порядке, т. е. без парламентского утверждения»[412]. В сопроводительном письме замнаркома Крестинскому полпред напоминал, что СССР уже трижды предлагал Франции заключить пакт о ненападении и получал отказ, поэтому столь внезапная смена линии кажется ему подозрительной. Литвинов, давно ожидавший чего-то подобного, взял переговоры с Парижем на себя и 22 апреля отправил в полпредство краткое сообщение: «Передайте Бертело, что советское правительство принимает предложение французского правительства о немедленном начале переговоров о заключении пакта о ненападении, и что в самом ближайшем будущем мы будем готовы представить как проект договора о ненападении, так и торговое соглашение»[413].
Начавшиеся переговоры шли медленно – не все французские политики хотели примирения с Советским Союзом. Тем временем в мае Литвинов снова отправился в Женеву, на этот раз на заседание комиссии, изучавшей вопрос о Европейском союзе. Создать такой союз, или «пан-Европу», предложил еще в 1929 году Аристид Бри-ан, идея опытного политика вначале вызвала энтузиазм, но быстро сошла на нет из-за противоречий между отдельными странами. Это заседание тоже оказалось бесплодным, но на обратном пути нарком побывал в Берлине и лично увидел, как изменилась обстановка в Германии. Полпред Лев Хинчук ознакомил его с данными о росте популярности нацистов, да Литвинов и сам видел на улицах штурмовиков в коричневых рубашках. Вернувшись в Москву, он на встрече с британским послом сказал, что опасается скорого прихода к власти в Берлине фашистского правительства, и Ови увидел в его словах «серьезное беспокойство».
В августе в Париже был согласован пакт о ненападении, однако условием его подписания французские власти выдвинули предварительное заключение СССР таких же пактов с Польшей и Румынией – традиционными союзниками Франции. Москва была готова договориться с Варшавой, но не с Бухарестом, поскольку румыны выдвигали в качестве условия признание оккупации ими Бессарабии. Польский диктатор Пилсудский, также озабоченный ситуацией в Германии, согласился начать переговоры с СССР и отправил туда своего соратника Юзефа Бека, ставшего вскоре министром иностранных дел[414]. Они с Литвиновым сразу не понравились друг другу, но все же решили работать над пактом о ненападении. Поляки не спешили – переговоры начались в конце года, и только в августе 1931 года польский посол в Москве Станислав Патек представил Л. Карахану проект пакта о ненападении.
Это вполне рутинное событие стало поводом для недовольства Сталина, высказанного в письме Л. Кагановичу 7 сентября. Вождь обвинил Карахана, а с ним и Литвинова в том, что они «отталкивают» поляков, чтобы не портить отношения с Германией. Каганович угодливо поддержал это обвинение: «НКИДовцы держатся чересчур предупредительно по отношению к Германии… Они не учитывают, что у нас сейчас нет такой обстановки, которая вынуждала бы нас заискивать перед Германией, скорее она в нас сейчас больше всего нуждается»[415]. Литвинов, как обычно, пытался защитить свою позицию, из-за чего Каганович в новом письме Сталину 16 сентября обвинил его (довольно неожиданно в свете последующих событий) в «германофильстве» и назвал «чересчур самовлюбленным и уверенным в своем величии»[416]. Чуть позже он жаловался, что Литвинов сказал ему: «Я лучше знаю, а ты здесь ничего не знаешь». В итоге Политбюро 20 сентября осудило «установку т. Литвинова» и велело ему готовить пакт о ненападении с Польшей, который удалось подписать в июле следующего года.
Визит в Москву турецкого премьер-министра Исмета Инёню в мае 1932 г. Слева направо: Я. Суриц, Л. Карахан, И. Инёню, М. Литвинов. (РГАСПИ. Ф. 74. Оп. 5. Д. 198. Л. 1)
Незадолго до этого во Франции пришел к власти левый премьер-министр Эррио, что ускорило согласование пакта о ненападении – он был подписан 29 ноября 1932 года. Уже через месяц правительство Эррио сменилось новым, но министром иностранных дел остался Жозеф Поль-Бонкур, настроенный на развитие отношений с СССР. Однако постоянная смена кабинетов в Париже выводила из себя Литвинова, который говорил французскому послу Ф. Дежану: «Советско-французское сближение является выражением политики партий, стоящих ныне у власти во Франции, и нельзя ручаться за продолжение той же политики в случае прихода к власти правых партий»[417]. Политическая нестабильность привела к тому, что ратификация пакта в парламенте затянулась на полгода, а работа над торговым соглашением, важным для обеих стран, – на три года.
Кроме переговоров с Францией Литвинов в тот период уделял много внимания новому международному конфликту. 18 сентября 1931 года японцы устроили в Маньчжурии провокацию с подрывом железной дороги и под предлогом этого начали вторжение. К началу следующего года японская Квантунская армия овладела всей огромной областью, а в марте 1932 года там была создана «независимая империя» Маньчжоу-го во главе с последним китайским императором Пу И, привезенным из Японии. Эти события вызвали большое беспокойство как на Западе, так и в СССР, который теперь имел на своих восточных границах не полубандитское воинство Чжан Сюэляна, а многочисленную и хорошо вооруженную Квантунскую армию японцев. Уже 22 сентября 1931 года Литвинов вызвал к себе японского посла Коки Хироту и сообщил, что Советский Союз обеспокоен наступлением в Маньчжурии, поскольку оно угрожает КВЖД. Хирота заверил, что Москва будет получать «полную информацию» о событиях и что Япония скоро договорится с Китаем на начавшихся в Нанкине переговорах (то и другое оказалось ложью).
Официальный визит Литвинова в Турцию в октябре 1931 г. (Из открытых источников)
В китайских делах Литвинов разбирался куда хуже, чем в европейских, и, по-видимому, недооценил серьезность ситуации. В октябре он посетил с официальным визитом Турцию, где подписал продление договора о дружбе и ненападении. В Анкаре его принимали тепло, но чувствовалось, что турецкие власти больше тяготеют к сотрудничеству с Западом, в том числе со своим давним партнером – Германией. Литвинов встретился со старым другом Яковом Сурицем: тот уже давно был полпредом в Турции, тяготился этим и просил перевести его в Европу (в 1934 году он был направлен в Берлин). Вернувшись, он узнал, что 25 октября Совет Лиги Наций попытался принять резолюцию, осуждающую Японию и требовавшую от нее вывода войск, но японский голос «против» помешал этому. При этом страны Запада не спешили ссориться с Японией, и Литвинов избрал ту же тактику. 31 декабря он встретился с прибывшим в Москву министром иностранных дел Цуёси Инукаи и предложил подписать пакт о ненападении, которые «готовятся со всеми нашими соседями, кроме Японии». Министр, как записал Литвинов в дневнике, был «явно застигнут врасплох», но обещал передать предложение кабинету министров.
Ответа из Токио Литвинов не дождался и в декабре 1932 года в беседе с послом Ови предположил, что «по его личному мнению однажды России придется вступить с Японией в вооруженный конфликт»[418]. Тем временем Лига Наций отправила в Японию и Китай комиссию во главе с бывшим вице-королем Индии лордом Литтоном. Свой отчет она представила только в конце 1932 года, но так и не решилась назвать Японию агрессором. Несмотря на это, японцы сочли работу комиссии вмешательством в их внутренние дела и в следующем году вышли из Лиги – это был первый подобный случай. Западные страны явно не собирались идти на обострение, да и Советский Союз, все еще переживавший «великий перелом», не мог позволить себе конфликт с Японией. Поэтому весной 1933 года Литвинов, заручив