ления сотрудничества с Францией он в июле по пути из Лондона, где проходила Всемирная экономическая конференция, совершил визит в Париж и встретился с Поль-Бонкуром и премьером Эдуаром Даладье. Выступая перед журналистами, он был подчеркнуто оптимистичен: «Ни наши политические, ни наши экономические интересы не сталкиваются с интересами Франции ни в одном пункте земного шара, и нет поэтому, на наш взгляд, никаких препятствий к дальнейшему сближению как политическому, так и экономическому»[435]. Он также предложил Поль-Бонкуру подписать протокол о признание советского определения агрессора, но это ни к чему не обязывающее предложение было отвергнуто, что говорило о сохраняющемся недоверии французов к СССР.
Жозеф Поль-Бонкур. (Из открытых источников)
Эдуар Эррио. (Из открытых источников)
Тем не менее осторожное сближение продолжилось: в сентябре Москву посетил французский министр авиации Пьер Кот, неофициально сопровождаемый Э. Эррио – тот не занимал никаких постов, но оставался влиятельным политиком. Литвинов встретился с Эррио 19 сентября, о чем информировал временного поверенного в Париже Марселя Розенберга[436]: «Он говорил о своих впечатлениях и, конечно, заверял в своей готовности прилагать все усилия к дальнейшему развитию отношений. В свою очередь, я ему говорил о нашем твердом решении и желании идти на дальнейшее сближение с Францией и не скрыл от него, что со стороны последней мы замечаем некоторую сдержанность»[437]. На другой день произошла встреча с Котом – позже он стал горячим сторонником СССР, но уже тогда «абсолютно убедился в нашей мощи как настоящей, так и потенциальной». В документах не упоминается о том, что нарком тогда же предложил заключить между двумя странами «безусловный» союз, который предусматривал взаимную помощь в случае агрессии, но об этом пишут Поль-Бонкур и другие дипломаты.
Стремление обеих сторон к сближению росло по мере того, как Гитлер становился все более агрессивным. В октябре, беседуя с французским послом Шарлем Альфаном, Литвинов был «убежден в том, что Германия начнет войну в течение двух лет», хоть и добавил, что интересы нацистов больше направлены на восток, чем на Эльзас-Лотарингию[438]. 14 октября Германия вышла из Лиги Наций, после чего Поль-Бонкур почти в панике бросился к Довгалевскому и предложил «в обозримом времени» дополнить пакт о ненападении пунктом в взаимной помощи в случае войны. Литвинов 31 октября перед отъездом в США провел в Париже переговоры с министром иностранных дел Франции, и ему показалось, что разговор «имел более дружественный характер, чем когда-либо раньше». Поль-Бонкур спросил, настроен ли его собеседник продолжать переговоры о разоружении, но Литвинов ответил, что ввиду усиленного вооружения Германии и Японии это теряет всякий смысл.
Далее Поль-Бонкур поднял вопрос о пакте о взаимопомощи «в случае немецкого перевооружение и подготовки к войне», и Литвинов ответил, что Советский Союз должен «думать не только о Западе, но и о Востоке и что Франция должна быть заинтересована в том, чтобы у нас не было осложнений на Востоке»[439]. Французы, однако, отказались подержать СССР против Японии, но настаивали на том, что Москва должна вступить в Лигу Наций; пакт о взаимопомощи должен был бы действовать через механизм Лиги, чтобы иметь хоть какую-то надежду получить поддержку Польши и других стран. Литвинов сказал, что эти предложения слишком важны, чтобы рассматривать их без консультаций с Москвой, на чем переговоры завершились. Этот момент можно зафиксировать как изменение советской позиции в отношении Лиги – нацистская угроза была столь серьезной, что негативное отношение к этой организации быстро сменилось готовностью к вступлению в нее.
Отношения СССР с Германией между тем продолжали портиться. Литвинов 1 марта встретился в Женеве с новым министром иностранных дел Константином фон Нейратом, который «повторил обычные заверения в неизменности германо-советских отношений, независимо от состава правительства». Однако нарком указал на случаи ареста сотрудников советских учреждений и усиление пропаганды против Советского Союза, а также на предложение фон Па-пена о совместной борьбе с коммунизмом, сделанное французскому премьеру Эррио: «Фон Папен предлагал Эррио в качестве общей платформы борьбу с коммунизмом в Германии и на востоке Европы. Но с коммунизмом на востоке Европы нельзя бороться иначе, как борясь против нашего государства»[440].
К тому времени вера советского руководства в возможность сохранения прежнего сотрудничества с Германией значительно ослабла. Но других союзников на горизонте не просматривалось – Франция по-прежнему колебалась, а в отношениях с Англией возник новый кризис. 11 марта в Подмосковье были арестованы шестеро английских служащих электротехнической компании «Метро-Виккерс», обвиненных в шпионаже. Хотя обвинения, вероятно, были справедливыми (и подкрепленными признанием), посол Э. Ови устроил Литвинову настоящую истерику. В ответ нарком, которого посол в отчете Форин-офису назвал «добродушным хамом», сказал: «Чем спокойнее английское правительство отнесется к делу, тем лучше для арестованных и для наших отношений»[441]. Тем не менее он рекомендовал Политбюро не обострять конфликт, и к его аргументам прислушались. На суде 18 апреля британцы получили небольшие сроки и уже летом были отправлены на родину. В этих условиях ни договоренности с европейскими странами, ни вступление в Лигу Наций не выглядели надежным средством противодействия нацизму. Перспективнее казалось то, к чему давно стремился Литвинов, – установление отношений с США, которого теперь, впервые за многие годы, хотели не только в Москве, но и в Вашингтоне.
Советско-американские отношения получили новый импульс еще до визита Литвинова. Экономический кризис в США совпал с бурным ростом советской промышленности, и в СССР устремились из-за океана многие инженеры, рабочие и даже фермеры. Этому способствовало созданное в 1924 года акционерное общество «Амторг», выполнявшее функции полпредства, торгпредства, а также «конторы» советской разведки вместе с Коминтерном. Всего в конце 1920-х – начале 30-х годов в Советский Союз приехало до 70 тысяч граждан США, многие – по идейным мотивам. Быстро росли поставки американской техники и оборудования для нужд индустриализации, Штаты посещали журналисты и деятели культуры от Есенина до Эйзенштейна. Не хватало только нормальных дипломатических отношений, которые в Вашингтоне долго отказывались устанавливать, ссылаясь на отсутствие в СССР демократии, а также на коммунистическую пропаганду, подрывающую основы американского общества.
В январе 1933 года президентом стал Франклин Делано Рузвельт – самый скованный в движениях и свободный в действиях хозяин Белого дома. Неудачи прежней администрации Гувера в борьбе с кризисом заставили законодателей поддержать решительные меры Рузвельта, одной из которых должно было стать налаживание отношений с Москвой. Америка нуждалась не только в советских рынках, но и в союзнике против набиравшей силу Японии – да и гитлеровская Германия вызывала все большую тревогу. Еще до инаугурации президента в страну по предложению Литвинова был послан корреспондент «Известий» Павел Лапинский, работавший когда-то в НКИД. Он сумел наладить контакты с видными бизнесменами, политиками и даже с супругой Рузвельта Элеонорой, сообщив им, что в Москве в любой момент готовы к налаживанию отношений. То же внушал американцам неофициальный представитель Наркоминдела в США Борис Сквирский[442]. В июне, когда Литвинов был в Лондоне на конференции, его навестили американские представители Р. Молли и знакомый ему с 1919 года У. Буллит, сообщившие, что Рузвельт готов к переговорам. В конце сентября вопрос был поставлен на голосование в Конгрессе, где подавляющее большинство высказалось «за».
10 октября Рузвельт направил «всесоюзному старосте» Калинину послание, в котором говорилось: «С начала вступления моего в администрацию я считал желательным сделать попытку покончить с теперешними ненормальными отношениями между 125-миллион-ным населением Соединенных Штатов и 160-миллионным населением России. Достойно большого сожаления, что эти два великих народа, между которыми существовала свыше столетия выгодная для обеих сторон и счастливая традиция дружбы, находятся теперь без практического метода прямого сношения друг с другом. Трудности, создавшие это ненормальное положение, серьезны, но, по моему мнению, не неразрешимы, а трудности между двумя великими народами могут быть устранены только откровенными, дружественными разговорами. Если Вы такого же мнения, я был бы рад принять любых представителей, указанных Вами, для обсуждения со мной всех вопросов, существующих между обеими странами»[443].
Копия телеграммы М. Калинина Ф. Рузвельту об отправке Литвинова в США для установления дипломатических отношений. 17 октября 1933 г. (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 507. Л. 11)
В тот же день Калинин ответил не менее любезным посланием, в котором сообщалось о готовности прислать представителя для переговоров. Хотя кандидатура Литвинова напрашивалась сама собой, Молотов и Каганович, очевидно, предлагали другую кандидатуру, поскольку Сталин в телеграмме им 13 октября (он в то время отдыхал в Гаграх) был вынужден настаивать: «Лучше будет послать Литвинова». Однако нарком уже успел обидеться и отправил вождю телеграмму: «Мое личное участие в переговорах может быть истолковано как наша чрезмерная заинтересованность и готовность на большие уступки… При этих обстоятельствах считал бы более правильным послать не меня, а Сокольникова»