[525]. С трудом сохраняя дипломатический политес, он настаивал, что «пакт будет иметь большое политическое значение как фактор, снижающий риск нападения со стороны Германии, Польши и Японии». Подключив к переговорам просоветски настроенного Э. Эррио, нарком сумел «додавить» министра, для которого провал переговоров был равнозначен отставке. 2 мая Лаваль и Потемки подписали окончательный вариант договора. Во втором пункте приложенного к нему протокола говорилось, что пакт о взаимной помощи «никоим образом не аннулирует существующие договорные обязательства, принятые ранее СССР и Францией с третьими странами». Сутью договора была статья 2, в которой стороны обязывались оказать немедленную помощь и поддержку другой стороне, если та станет объектом неспровоцированного нападения третьего европейского государства, тем самым избегая вовлечения Франции в возможный конфликт СССР и Японии.
Протокол подписания договора уточнял, что он может применяться без решения Лиги Наций: «Условлено, что следствием статьи 3 является обязательство каждой договаривающейся стороны оказать немедленно помощь другой, сообразуясь безотлагательно с рекомендациями Совета Лиги наций, как только они будут вынесены»[526]. Однако следующий раздел протокола требовал согласования применения договора с позицией Лиги: обязательства «не могут иметь такого применения, которое, будучи несовместимым с договорными обязательствами, принятыми одной из договаривающихся сторон, подвергло бы эту последнюю санкциям международного характера»[527].
Договор был заключен на пять лет с автоматическим продлением. Незадолго до его подписания Великобритания, Франция и Италия объявили о своей поддержке независимости Австрии и договорились «всеми средствами противостоять любому одностороннему отказу от договоров, которые могут поставить под угрозу мир в Европе». Кроме того, Великобритания и Италия в особом соглашении подтвердили свои обязательства гарантов Локарнского договора, намекнув Гитлеру на их совместную готовность сдерживать амбиции Германии. Наконец, после подписания франко-советского пакта открылась возможность подписания такого же пакта с Чехословакией – союзником Франции, враждебным Германии и Польше. Договор подписали 16 мая в Праге Э. Бенеш и полпред Сергей Александровский[528]. В нем повторялись положения пакта с Францией с добавлением пункта, что стороны будут оказывать другу другу помощь, только если такую же помощь окажет одной из них Франция. Еще до этого, 3 января, выступая перед чехословацкими журналистами, Литвинов сказал: «Все пограничные столбы на всех границах Европы являются опорами мира, и удаление хотя бы одного такого столба неизбежно повлечет за собой падение всего здания мира»[529].
Казалось, что усилия наркома наконец принесли плоды – альянс европейских держав смог сдержать агрессивные устремления Гитлера. Он остался в одиночестве, а главные игроки на европейской сцене – Англия, Франция, Италия – кое-как смогли договориться друг с другом и с Москвой. Нарком мог немного расслабиться в новом доме. В начале 1935 года семья переехала в особняк НКИД на Спиридоновке, 17, заняв трехкомнатную квартиру во флигеле. Места было меньше, чем в Хоромном, но отсутствовали назойливые соседи – а позже, после громкого юбилея Литвинова, им отдали весь второй этаж особняка Морозова с громадными, роскошно обставленными комнатами. С ними переехала и Зина Буяновская, теперь Литвинова. Ее отца посадили по обвинению в шпионаже, позже он погиб в лагере. Она проводила вечера с «папой», как его называла, заботилась о нем, пока Айви пропадала на своих «журфиксах», и между ними незаметно завязался роман.
Татьяна Литвинова вспоминала (в изложении А. Терехова): «Мама сама виновата. Ну кто приводит в дом секс-бомбу?»[530] О том же пишет Дж. Карсуэлл: «Принятие З. в семью вызвало растущую симпатию между комиссаром и его приемной дочерью. Если Айви находила официальные приемы скучными, то З. нет и, шокируя многих, стала появляться на них вместе с Максимом. Однажды она даже явилась забирать его с работы в гетрах для верховой езды. Для Айви такое унижение было невыносимо. В ее душе таилось самолюбие, хоть оно и было несовместимо с многими ее убеждениями»[531]. Сама Айви позже говорила о Зине: «Она принадлежала к довольно низкоорганизованному типу – хорошенькая, довольно вульгарная и чрезвычайно сексуальная. Она очаровала меня, потому что была простой и искренней. В те дни мне казалось, что она будет превосходной отдушиной»[532].
Особняк Саввы Морозова на Спиридоновке. (Фото 1903 г.)
Она догадалась о связи мужа и «отдушины» летом, когда Литвинов захотел взять приемную дочь в Карловы Вары. После тяжелого, но по-английски корректного разговора супруги остались в одном доме, но в разных комнатах. Как ни странно, осталась и Зина – ее происходящее, казалось, мало беспокоило (по словам Татьяны, она «вообще была какая-то одноклеточная»). Теперь нарком часто ночевал на даче, а Айви пыталась отвлечься организацией вечеров, но на них приходило все меньше людей – общение с иностранцами стало опасным. Тогда она нашла новое увлечение – международный язык Basic English, который изобрел британский философ Чарльз Огден, знакомый ей еще на родине. Язык этот, набиравший популярность в Англии и других странах, был предельно упрощен и, в отличие от искусственного эсперанто, основан на знакомом многим английском. В Москву его привез энтузиаст-преподаватель Джок Ранц, считавший, что общий язык окажется необходимым в будущей мировой республике Советов. Айви тоже загорелась им, и Литвинов с облегчением предоставил супруге учеников из числа сотрудников НКИД – кому же еще первыми учить всемирный язык?
Литвинов с сыном Михаилом. (Фото из журнала «Огонек», 1936, № 19–20)
Куда более серьезные проблемы стояли перед наркомом в международной политике. Пакты с Францией и Чехословакией необходимо было конкретизировать военными соглашениями, но с этим сразу возникли сложности. Французские военные не хотели сотрудничать с Красной армией, боясь проникновения в свои войска-коммунистических идей. К тому же они скептически относились к советским военным возможностям и не думали, что французская армия нуждается в помощи русских. Со времен Первой мировой их стратегия зиждилась на обороне за хорошо укрепленными линиями. Именно такой была линия Мажино, построенная в 1928–1935 годах и названная по фамилии военного министра. Она была практически неприступна, но проходила только по границе Франции, оставив бельгийскую почти незащищенной. Французы наивно считали, что нейтралитет Бельгии остановит немцев, хотя в 1914 году они первым делом нарушили его.
В правительстве Фландена тоже не слишком верили в полезность советско-французского пакта и заключили его прежде всего затем, чтобы помешать соглашению Германии и СССР, как сам премьер откровенно признался Идену. Гитлер тоже не особенно беспокоился на этот счет – позже утверждалось, что он даже передал Лавалю свое согласие на «тур вальса с русскими». Впрочем, иллюзий не было и в Москве: в интервью «Правде» 29 марта 1935 года маршал Тухачевский отметил, что «французская армия с ее двадцатью дивизиями, наспех собранными подразделениями и медленными темпами мобилизации уже неспособна к активному противостоянию Германии»[533].
Литвинов тоже сознавал, что союз с Францией потерял большую часть значения, которое ему придавалось изначально. Понимал он и то, что силы нацистов быстро растут, о чем заявил в апреле: «Перевооружение Германии во всех сферах превзошло ожидания. Нет никаких сомнений в том, что Германия сейчас или в ближайшем будущем будет иметь численное превосходство над Францией в отношении сухопутных войск. Она очень скоро догонит и перегонит Францию и в военной авиации. Таким образом, Франция теряет свои позиции самого могущественного государства в Европе. Германия обладает гораздо большим военным потенциалом в отношении рабочей силы и военного производства, чем Франция»[534].
В этих условиях 8 мая он предложил послу Надольному заключить пакт о ненападении между Германией и Советским Союзом как способ «уменьшить значение франко-советского пакта». Надольный обещал доложить об этом в Берлин, но никаких результатов не последовало. Таким образом, Литвинов, будущий борец против пакта с Гитлером, несколькими годами раньше был инициатором похожего пакта. Конечно, с годами его позиция изменилась, да и Гитлер тогда не совершил еще многих своих преступлений. Но если понять, что за основными внешнеполитическими решениями всегда стояла воля не наркома, а Политбюро и конкретно Сталина, можно предположить, что в 1935-м, в отличие от 1939-го, пакт предлагался не всерьез, а лишь для давления на Францию. Если так, то это давление не имело успеха – французский парламент не ратифицировал пакт с СССР до февраля 1936 года, а военное сотрудничество между странами так и не было налажено. К тому же франко-советский союз должен был функционировать через Лигу Наций, а она, как показали ближайшие события, оказалась полностью недееспособной.
Все это показывает, что коллективная безопасность, за которую столько боролся Литвинов в 30-х годах, была всего лишь миражом. Между ведущими странами Европы к тому времени накопилось столько недоверия и взаимных обид, что заставить их отказаться от враждебности друг к другу было практически невозможно. Кроме того, идейная ненависть к коммунизму ослепляла английских и французских политиков, скрывая от них быстро растущую угрозу нацизма. Фашизация и дестабилизация малых стран Европы делала их добровольными помощниками будущей оси Берлин – Рим или ее беспомощными жертвами. Конечно, Советский Союз, претендовавший на роль бескорыстного борца с агрессией, тоже имел свои интересы, но в то время, до завершения индустриализации и перевооружения армии, он б