[54]. Из гуманитарных предметов преподавались русский язык и словесность, немецкий и французский языки, история. Проводились уроки физкультуры и рисования, на каникулах учащиеся ездили на экскурсии в недалекую Беловежскую пущу, о чем потом писали сочинения. Училище считалось лучшим учебным заведением города, и его окончили многие известные белостокцы – например, советский журналист Михаил Кольцов (Фридлянд) и его брат, художник-карикатурист Борис Ефимов. Последний, встретившись с Литвиновым в 30-х годах, тепло вспоминал с ним об училище и его многолетнем директоре Александре Егорове по прозвищу Лысый.
Как обстояли дела при Литвинове, сказать трудно, но в 1902 году из 384 учеников 40 % были православными, 37 % – католиками, а иудеев было всего 10 %[55]. Большинство евреев, в отличие от Валлаха-старшего, не желали отдавать сыновей в «богохульное» заведение. Можно не сомневаться, что с межнациональными отношениями в училище были проблемы и юному Мееру приходилось разбираться с обидчиками. Друзей он, похоже, не завел, зато хорошо изучил русский язык – прежде с этим были проблемы, поскольку в семье говорили на идише. Еще он начал читать, однако к русской классике так и не пристрастился: хоть и говорил позже о своей любви к Толстому и Пушкину, но признавался, что предпочитает английских авторов. Лучше дело обстояло с политической литературой – в училище, как и во многих школах, взахлеб читали запрещенные народнические листовки и брошюры. В душе мальчика крепло во все века свойственное юношам желание бороться с несправедливостью, вырваться из душного окружения семьи и школы на волю.
Училище было четырехклассным, и по его окончании в 1893 году перед Меером встала дилемма. Он мог пойти по стопам отца – устроиться в банк, сделать карьеру, жениться и зажить обычной скучной жизнью. Но в те годы тысячи молодых людей по всей России делали иной выбор: уходили в революцию или (что характерно прежде всего для евреев) уезжали в Америку, чтобы воплотить там свои мечты. Надо сказать, что практичный Меер выбрал третий путь – пойти в армию вольноопределяющимся, то есть добровольцем. Представители этой категории тогда служили полтора года вместо обычных трех (для имевших среднее образование) и могли держать экзамен на офицерский чин. Правда, евреев недавно лишили этого права – им позволялось только унтер-офицерское звание, – зато после военной службы им было легче поступить в университет. Это, в свою очередь, было одним из способов вырваться из черты оседлости, которая с 1791 года не давала «лицам иудейского вероисповедания» селиться в Петербурге, Москве и других крупных городах.
Создается, правда, впечатление, что Меер (после училища он предпочитал называть себя Макс, или Максим) хотел не столько получить образование или сделать карьеру в столице, сколько просто сбежать из родного города. После этого он бывал в Белостоке только проездом, в письмах передавал приветы родным, но увидеться с ними не стремился. Отец – единственный из членов семьи, кого он вспоминал с подлинной теплотой, – умер через год после ухода сына в армию. На еврейском кладбище Багновка до сих пор сохранилась его могила с надписью: «Здесь лежит богобоязненный ученый муж, наш учитель Моше, сын ученого мужа, нашего учителя, блаженной памяти Авраама Якова Валлаха. Умер 27 нисана 5654 года» – это соответствует 21 апреля 1894 года. Мать и сестры оставались в Белостоке до 1906 года, когда после страшного июньского погрома многие евреи покинули город. Вероятно, они отправились к родственникам в Лодзь, после чего их следы потерялись.
Могила отца Литвинова на еврейском кладбище Белостока. (Из открытых источников)
Об армейской службе Литвинова мы знаем в основном от выдумщика Поупа. Его рассказ так подробен, что, может быть, хранит следы неких подлинных воспоминаний. Правда, можно без труда выяснить, что 17-й Кавказский стрелковый полк, куда будто бы направили новобранца, был создан только в 1916 году, а его командир, полковник Александр Фалль из обрусевших немцев, никогда не существовал. Где на самом деле служил вольноопределяющийся Валлах, остается загадкой, но можно согласиться с Поупом, что это было в районе Баку. Как и с тем, что «от пятилетнего пребывания в армии он получил немалую пользу, научившись выполнять приказы и вести хорошо организованную жизнь – добродетели, которые он вряд ли приобрел бы в своей семье»[56].
Возможно, существовал и описанный Поупом ротный командир Валлаха – болгарин по фамилии Слугов, который не только давал ему уроки французского (Меер в свою очередь учил его немецкому), но и познакомил с социалистической литературой, включая сочинения Маркса. Добрый Слугов также помог своему протеже устроиться писарем в провиантскую службу – там Меер увидел, как офицеры постоянно расхищают солдатское довольствие, что укрепило его неприятие существующих порядков. В 1898 году на одном из бакинских предприятий – опять-таки по версии Поупа – вспыхнула забастовка, и 17-й полк отправили на ее подавление: «Когда был отдан приказ стрелять в толпу из трех сотен бастующих, Валлах воздержался от стрельбы, уже осознавая свою солидарность с трудящимися. Его отправили обратно в казарму, но Слугов не доложил об этом полковнику, замяв дело и добившись в скором времени увольнения Литвинова за какое-то мелкое нарушение правил»[57].
Литвинов на военной службе. (Фото из журнала «Огонек», 19–20 за 1936 г.)
Снова откровенная фантастика – за такой проступок солдата ждало бы не увольнение, а суровое наказание, да и скрывшему это начальнику не поздоровилось бы. Эту историю Поуп завершает заявлением, что в советское время полк, где служил Литвинов, был назван его именем – естественно, это тоже выдумка. Кстати, в упомянутом году в Баку не было крупных забастовок – таковая имела место в 1895 году на табачной фабрике Мирзабекянца, и ее в самом деле подавляли войска, но если Литвинов проявил неповиновение тогда, то зачем было увольнять его три года спустя? И кстати, почему он прослужил на Кавказе целых пять лет, если мог уволиться уже через полтора? Создается впечатление, что ему нравились и армейская дисциплина, и общение с капитаном Слуговым (если тот, конечно, существовал). Сам он в воспоминаниях пишет: «Мне было тогда 17–18 лет. Я был вольноопределяющимся на службе и там был послан на подавление стачки. Там я встретил товарищей, которые меня просвещали, и тогда я впервые узнал, что такое социализм»[58].
Вероятно, речь идет действительно о забастовке 1895-го, которая впервые внушила юному «вольноперу» сочувствие к борьбе трудящихся за свои права. И армию он покинул не потому, что ему грозил трибунал, а чтобы «служить интересам народа» и бороться против капитала, к которому, если верить Литвинову, он «питал злобу с самого раннего детства»[59]. Звучит это не слишком убедительно – скорее всего, военная служба просто утратила для него смысл, как и высшее образование, к которому он прежде стремился. Народ, которому он будто бы поклялся служить, оставался для него абстракцией, зато он знал, против кого борется – против царя и его министров, против офицеров-карателей, против жандармов, когда-то безвинно бросивших в тюрьму его отца. Революция виделась ему перспективой куда более влекущей и многообещающей, чем скучная служба в банке Мейлаха. Конечно, она была опасна, но трусом будущий нарком не был никогда.
Глава втораяПуть в революцию
Хотя Шейнис уверяет, что после увольнения из армии Литвинов вернулся в Белосток к семье, делать это он не собирался. Планируя вести революционную пропаганду, он решил выбрать место, «где других нет, где я буду пионером»[60]. Нужно отметить, что он сразу же отказался от работы в еврейской среде, где доминировал недавно основанный Бунд – Еврейский рабочий союз. Пять лет армейской службы вырвали его из национального окружения, познакомив с Россией и ее проблемами. В русском обществе тогда шла полемика между социалистами-народниками и набиравшими влияние социал-демократами; последние недавно создали на съезде в Минске свою партию, но ее ЦК тут же оказался под арестом.
Об этом Литвинов не знал – возможно даже, что он после армии еще не был уверен в выборе революционного пути, а хотел сделать карьеру на каком-либо предприятии. Его первые шаги намекают именно на это: приехав в маленький городок Клинцы в Черниговской губернии (ныне это Брянская область), он отправился на пеньковую фабрику, которой владел еврей из Белостока. В воспоминаниях он об этом умалчивает, но пишет: «Я узнал, что на завод нужен бухгалтер с немецким языком. Немецкий язык я знал, но о бухгалтерии понятия не имел. Тогда я купил книжку по бухгалтерии, прочитал ее ночью и на следующий день пришел на фабрику и сказал: «Я тот человек, которого вы ищете». Они учинили мне экзамен и меня приняли»[61]. Конечно, такая версия увлекательнее, чем устройство по земляческому принципу. Дальнейшая его карьера тоже раздваивается на возможные версии. По первой, он добросовестно выполнял работу бухгалтера, пока через год не нашел более перспективную должность в Киеве, на сахарном заводе барона Гинцбурга, одного из богатейших людей России. По другой – тайно вел революционную пропаганду среди рабочих, хотя сам признавал, что был «очень осторожен» и излагал в основном простейшие научные знания, которым выучился в школе.
Дело Департамента полиции о революционной деятельности М. Валлаха в 1902–1906 гг. (ГАРФ. Ф. 102. Оп. 235. Д. 219)
О марксизме он еще не имел твердого представления, вылавливая крохи информации из народнических журналов вроде «Русского богатства». Он пишет: «Долгое время я работал в качестве культурного одиночки, но постепенно стал завязывать связи с близлежащими городами – Гомелем и др. Там я встретился с товарищами-единомышленниками (Сурицем и др.) и постепенно стала складываться организация»