ыл совершенно не заинтересован в войне.
Фото членов советской делегации в Женеве нацисты превратили в антисемитскую карикатуру с подписью: «Бандиты? Нет, советский дипломат, еврей Литвинов-Финкельштейн, в окружении Крестинского, Угарова и Луначарского». (Из открытых источников)
Поведение западных лидеров подрывало не только политику Литвинова, но и надежды руководства СССР на совместное противостояние фашизму. Уже летом 1935 года оно начало искать пути улучшения советско-германских отношений через нового торгпреда в Берлине Давида Канделаки. По поручению Политбюро он завязал переговоры с президентом Рейхсбанка Яльмаром Шахтом, передав через него предложение вернуться к экономическому и военному сотрудничеству. Показательно, что полпреда в Германии Сурица и самого Литвинова об этих переговорах не информировали; как позже сообщал ставший перебежчиком советский разведчик Вальтер Кривицкий, «Сталин направил в Берлин в качестве торгпреда своего личного эмиссара Давида Канделаки с тем, чтобы он, минуя обычные дипломатические каналы, любой ценой вошел в сделку с Гитлером»[535]. Но в начале 1936 года переговоры прервались, а Канделаки был вскоре отозван в Москву и расстрелян. Историк Лев Безыменский подытожил: «Ни на кого из первых лиц рейха Канделаки так и не вышел… Дальше зондажа дело не зашло»[536].
Беспомощность мер, принятых странами Запада для препятствования агрессии, вновь проявилась в октябре 1935 года, когда итальянская армия вторглась в Эфиопию. С самого начала итальянцы показали, что не собираются применять к «дикарям» цивилизованные методы войны – эфиопскую армию, вооруженную копьями и кремневыми ружьями, бомбили с самолетов, а вскоре в ход пошли и отравляющие газы. Конфликт готовился несколько месяцев, и еще в июне, встречаясь с новым министром иностранных дел Англии Сэмюэлем Хором, Литвинов сказал ему, что рассматривает возможную агрессию как «экзамен» для Лиги Наций. И предупредил, что Москва в случае вторжения в Эфиопию введет против Италии эмбарго даже при отказе других государств сделать это. Выступая в Совете Лиги 5 сентября, он предложил «не останавливаться ни перед какими усилиями и средствами, чтобы предотвратить вооруженный конфликт между двумя членами Лиги»[537].
После начала вторжения Лига создала для изучения ситуации «комитет тринадцати», который 7 октября пришел к выводу, что «итальянское правительство начало войну, игнорируя свои обязательства по статье двенадцатой Пакта Лиги Наций». Затем Ассамблея Лиги подавляющим большинством голосов ввела против Италии экономические санкции – запрет на поставки оружия и стратегического сырья, а также ограничение итальянского импорта. Однако в список запрещенных товаров не вошла, например, нефть, к тому же итальянцы легко могли купить все необходимое в третьих странах – прежде всего в США. Когда Литвинов приехал в Женеву, замещавший его Крестинский 15 октября прислал сообщение, что Политбюро решило присоединиться к санкциям, но пожелало скоординировать этот шаг с другими членами Лиги. Однако на заседании Ассамблеи царили примирительные настроения: Хор и Лаваль стремились окончить конфликт миром, чтобы помещать Муссолини броситься в объятия Гитлера. Именно тогда газеты пустили в ход фразу «умиротворение агрессора», так часто звучавшую в последующие годы.
Литвинов и Б. Штейн в перерыве между заседаниями Лиги Наций. 1935 г. (Из книги В. Сиполса)
Энтони Иден позже вспоминал: «Лаваль сказал, что мы не должны угрожать Муссолини санкциями, которые могут быть расценены как акт войны. Если бы Муссолини, подвергшись блокаде, бомбардировал Мальту или атаковал британский флот, принципы пакта могли бы быть сохранены, но Германия вмешалась бы и взорвала Европу… Лаваль был не в состоянии понять правду о том, что, если бы Муссолини удалось доказать, что с его беззаконием не смирились, Гитлер принял бы это»[538]. В итоге в декабре 1935 года Англия и Франция подписали с итальянцами печально известный пакт Хора – Лаваля. Он отдавал Италии половину эфиопской территории, а остальное признавал ее «сферой влияния». Император Эфиопии Хайле Селассие отказался подписать пакт и продолжил борьбу, но силы были слишком неравны. В мае 1936 года итальянцы взяли Аддис-Абебу и объявили об аннексии Эфиопии.
Новость о предательстве западных лидеров вызвала бурю возмущения, 19 декабря Хор подал в отставку, а в январе за ним последовал Лаваль. После поглощения Эфиопии Лига Наций смирилась с этим и отменила санкции против Италии, но та в следующем году все равно вышла из организации. Литвинов, узнав о пакте Хора-Лаваля, сказал одному из коллег: «Это нарушает принцип Лиги, который гарантирует неприкосновенность всех своих членов и целостность их территории, из-за чего Лига вмешалась в конфликт и ввела санкции. Поэтому Лига не может одобрить такое предложение»[539]. На встрече с Иденом в Женеве 22 января 1936 года он заявил, что Лигу нужно заставить ввести против Италии нефтяные санкции – «тогда Гитлер поймет, что между миролюбивыми нациями существует тесное взаимопонимание», поскольку «Германия уважает только силу»[540].
Но Гитлер понял совсем другое – что «миролюбивые нации» разобщены и не способны противостоять агрессии. В итоге 7 марта 1936 года он оккупировал Рейнскую область, что Литвинов давно предвидел. После этого Пьер Фланден, ставший теперь министром иностранных дел Франции, обратился к Великобритании с утверждением, что действия Германии нарушили как Версальский, так и Локарнский договоры. Он заявил, что Британия и Франция должны занять твердую позицию и быть готовыми начать военные действия, если Гитлер не отступит. Однако британский премьер Болдуин ответил, что общественное мнение страны не поддержит не только войну, но даже санкции против Германии. Вместо этого он почти издевательски предложил французам и бельгийцам пожаловаться на Гитлера в Международный суд в Гааге.
С Советским Союзом этот вопрос вообще не обсуждался, хотя Фланден спросил полпреда Потемкина про отношение Москвы к «дерзкому шагу» Гитлера. Литвинов, узнав об этом, просил полпреда передать французам, что в случае вынесения проблемы на Совет Лиги они могут рассчитывать на его поддержку. Тогда же он попытался подтолкнуть Францию к ратификации пакта о взаимопомощи, который все еще лежал без движения в парламенте. Он сказал, что скорейшая ратификация стала бы «достойным ответом на агрессию Германии и своевременной демонстрацией единства французской нации перед лицом такой агрессии»[541]. Несмотря на явное нежелание англичан вступать в конфликт, нарком попытался воздействовать и на них. Через полпреда Майского он передал, что переговоры с Гитлером после его агрессивного шага будут иметь куда более серьезные последствия, чем пакт Хора – Лаваля, и окончательно подорвут доверие к Англии. Вскоре он сам посетил Лондон, где сказал: «Мы готовы поддержать любые коллективные действия против Германии. Прямо сейчас есть полная возможность остановить немецкую агрессию и уменьшить ее опасность. Переговоры с Германией сейчас означали бы усиление этой опасности и поощрение не только Германии, но и Италии с Японией»[542].
Но ни англичане, ни оставленные ими без поддержки французы в итоге не сделали абсолютно ничего. Литвинов был абсолютно прав. Германия, чья армия еще не превратилась в ту грозную силу, которой стала три года спустя, не имела шансов противостоять объединенным усилиям Англии, Франции и СССР. Перешедшим Рейн немецким войскам – а это были всего три батальона – пришлось бы отступить, что обескуражило бы нацистов и воодушевило их противников как за рубежом, так и внутри страны. Тогда вся история могла бы пойти по-другому. Но трусость западных правительств сделала Рейнский кризис «генеральной репетицией» Мюнхена и направила события по самому трагическому пути.
В Лондон Литвинов прибыл в январе 1936 года для участия в похоронах короля Георга V – того самого кузена Николая II, за здоровье которого он недавно пил с Иденом. Вместе с наркомом приехали его жена и маршал Тухачевский, который осмотрел военный аэродром и несколько оружейных заводов, сигнализируя о сближении двух стран в сфере обороны. Наркома принимали радушно, и «Нью-Йорк таймс» писала: «Литвинов, вероятно, проделал длинный путь не для того, чтобы прогуляться за королевским гробом. Несомненно, он хотел убедить Даунинг-стрит оставить прошлое позади»[543]. 29 января с ним встретился новый король Эдуард VIII, после чего Литвинов был принят премьером Болдуином. Английские газеты возмущались, что нарком, вопреки традиции, передал прессе содержание беседы с королем (тот, в частности, интересовался причинами революции в России), а заодно назвал его «посредственным молодым англичанином, читающим не больше одной газеты в день»[544].
12 марта Литвинов снова приехал из Женевы в Лондон, где намечалось заседание Совета Лиги Наций. В тот же день французский сенат ратифицировал наконец советско-французский пакт, о чем наркому радостно сообщил премьер Фланден. Однако Литвинов никаких поводов для радости не видел – прошедшие в кулуарах Совета переговоры показали, что потенциальные участники Восточного пакта по-прежнему не готовы к его подписанию и воспринимают силовые действия нацистов с растерянностью. Даже те политики, на кого он делал ставку, – Иден, Фланден, Эррио – выступали за переговоры с Гитлером. Решительного отпора ему требовал разве что французский генерал Морис Гамелен: «Если мы сейчас не проявим твердость, то через несколько лет увидим «аншлюс», после которого последует подчинение Чехословакии, а затем – Польши»