[545]. Но и он не сказал ни слова о союзе с СССР.
21-го нарком направил из Лондона телеграмму Сталину, где говорилось, что английские и французские «пацифисты» окончательно смирились и пытаются договориться с Гитлером, оставив за скобками безопасность Восточной Европы. На другой день Сталин ответил через Крестинского, предложив «потребовать восстановления Восточноевропейского пакта, т. е. присоединения Германии к советско-французскому пакту о взаимопомощи, который, как известно, открыт для других стран». При этом он добавил, что «ежели теперь же не будет решен вопрос о Восточной Европе, то авторитет Лиги Наций и вопрос об ограничении вооружении в будущем будут поставлены под серьезную угрозу»[546]. Через неделю Литвинов сообщил в Москву, что потерпел неудачу. Французы, как и следовало ожидать, заявили, что заключать Восточный пакт «непрактично».
Нерешительность Англии и Франции подорвала не только веру в коллективную безопасность, но и авторитет Литвинова, положенный на чашу весов этой безопасности. Тем не менее он продолжал выступать в ее защиту, хотя и с плохо скрытым раздражением. Обращаясь 17 марта к Совету Лиги Наций, он заявил: «Такую Лигу Наций никто не будет принимать всерьез. Резолюции такой Лиги станут только посмешищем. Такая Лига не нужна. Скажу больше – такая Лига может быть даже вредна, вредна потому, что она может убаюкивать народы, создать у них иллюзии, которые помешают им самим заблаговременно принимать необходимые меры самообороны»[547]. Как обычно, к критике он добавил конструктивное, пусть и утопическое предложение о международном соглашении, создающем «новые основы безопасности». Однако это предложение, как и все предыдущие, не было услышано.
Советское руководство признало провал политики коллективной безопасности 19 марта устами Молотова, который в интервью французской газете «Тан» заявил: «Среди определенной части советских людей есть направление, относящееся к современной правящей Германии с совершенной непримиримостью. <…> Однако главное направление, определяющее политику Советской власти, считает возможным улучшение отношений между Германией и СССР»[548]. В том же интервью Германия и Япония, с которой якобы наметилось «некоторое улучшение», приглашались к соблюдению международных соглашений. Это тоже можно считать умиротворением агрессора, но что еще оставалось делать советским лидерам, оставшимся без союзников?
Литвинов беседует с французским послом Р. Кулондром. 1936 г. (Из книги М. Сиполса)
В этих условиях 22 июня 1936 года в швейцарском Монтрё открылась международная конференция о режиме черноморских проливов, на которую отправился Литвинов. Перед ним стояла задача поддержать Турцию в восстановлении ее полного суверенитета в зоне проливов и обеспечить интересы СССР, добившись ограничения тоннажа военных судов нечерноморских держав, допускаемых в Черное море. С собой он взял главного секретаря НКИД Э. Гершельмана, специалиста по турецким делам А. Миллера, трех военных экспертов и секретаря А. Петрову. Кроме Советского Союза и других причерноморских стран, в конференции участвовали Англия, Франция, Япония и даже Австралия, приглашенная англичанами. Английские дипломаты пытались сохранить условия Лозаннских соглашений, разрешающие проход через Босфор и Дарданеллы всех военных судов. В этом им подыгрывал турецкий министр иностранных дел Тевфик Рюштю Арас. Давний союзник СССР Кемаль Ататюрк был уже стар, а его преемники склонялись то к британской, то к немецкой ориентации.
Телеграмма Литвинова в НКИД и Политбюро о переговорах с Э. Иденом в Лондоне. 28 июня 1936 г. (РГАСПИ. Ф. 558. Лп. 11. Д. 214. Л. 11–12)
На конференции Литвинов начал разоблачать маневры западных дипломатов, но вскоре был вынужден уехать на заседание Совета Лиги Наций. Вернувшись в Монтрё, он узнал, что англичане почти продавили свой вариант конвенции, и решительно объявил, что уезжает в Москву. Об этом тут же сообщили все газеты, что заставило Лондон задуматься: в тогдашней обстановке срыв конференции и ссора с Советским Союзом не входили в его планы. В итоге Англия, а за ней Турция и остальные участники пошли на принятие советских предложений. Конвенция Монтрё была подписана 20 июля: военные суда черноморских стран в мирное время проходили проливы без ограничений, но в случае войны Турция могла запретить их проход. Что касается нечерноморских стран, то в Черное море могли попасть только их корабли определенного класса и водоизмещения. Это соглашение было выгоднее для Советского Союза, чем предыдущее, и его сочли большим успехом.
Когда Литвинов находился в Монтрё, 17 июля, ему исполнилось 60 лет. В отличие от предыдущих и последующих юбилеев, этот был отмечен достаточно пышно. Именинника наградили орденом Ленина, газеты были полны поздравлений в его адрес, вышла посвященная ему книга «Сталинский знаменосец мира», повторяющая название статьи в «Правде». Там, в частности, говорилось: «Товарищ М.М. Литвинов, поставленный народом и правительством на ответственный пост наркома по иностранным делам, оказался на высоте возложенных на него задач. В плеяде лучших сталинских наркомов он с достоинством и блеском занимает свое почетное место. М.М. Литвинов – знаменосец сталинской борьбы за мир. Проводя в жизнь директивы Центрального комитета нашей партии и советского правительства, он вкладывает в свою работу выдержку и дисциплинированность старого большевика, ум и талант выдающегося государственного деятеля»[549].
Должно быть, наркома задело то, что фамилия Сталина в поздравлении повторялась гораздо чаще, чем его собственная. А также слова «поставленный» (как будто он столб) и «оказался» (а мог бы и не оказаться?). Однако его поздравляли не только официозные издания. Телеграммы и письма еще долго приходили от старых знакомых, зарубежных дипломатов, а также от «простых советских людей», как принято было говорить. Растроганный, он ответил всем поздравляющим общим посланием, где обычный юмор соединился с нажитой с годами мудростью:
Постановление Политбюро о праздновании юбилея Литвинова. 8 июля 1936 г. (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 1114. Л. 104)
«Дорогие друзья и товарищи! Я глубоко тронут выраженными вами чувствами и добрыми пожеланиями. Многие из вас знают, как я не люблю юбилеи и чествования. Юбилейные заметки в печати мне даже иногда кажутся проектами некрологов, но живой юбиляр, конечно, лучше воспримет их, нежели покойник, и может дать ответ на них. Конечно, не особенно приятно в день 60-летия, измеряя жизненный путь, лишний раз убедиться в том, что остающийся путь значительно короче пройденного. Но если верно изречение Оскара Уайльда, что человек имеет столько лет, сколько он их чувствует, то ваши поздравления по поводу моего шестидесятилетия весьма преждевременны. К тому же энтузиазм работы, которым мы все охвачены при строительстве социализма на нашей родине, молодит всех нас и гонит всякие мысли о конце жизни, ибо наша личная жизнь целиком сливается с жизнью нашего великого коллектива страны трудящихся, а эта жизнь бесконечна»[550].
Нарком принимал официальные поздравления, но славословий не выносил, а потому запретил праздновать свой юбилей. Но сотрудники маленькой советской делегации в Монтрё решили хоть как-то отметить его и заказали повару отеля, где они жили, любимый им чечевичный суп. Хозяин отеля был потрясен: «Господину министру шестьдесят лет – и отмечать это простой чечевицей!»[551] Юбиляр, усевшись за стол, кратко сказал: «Спасибо, товарищи!» – и принялся за еду. Правда, вечером того же дня по приглашению иностранных журналистов он отъехал в соседний городок Вильнёв. Там уже были речи и поздравления, избежать которых не позволял дипломатический этикет.
А назавтра началась война…
В далекой от Советского Союза Испании, где Литвинов никогда не был, в феврале 1936 года победило на выборах правительство Народного фронта, состоящего из коммунистов, социалистов и левых радикалов. Такие фронты по воле советского руководства создавались тогда во многих странах, но к власти они пришли только в Испании и, к удивлению многих, во Франции. Правда, там лидер нового правительства, социалист Леон Блюм, проявил умеренность в реформах, а вот его испанские коллеги начали решительную борьбу с помещиками, генералами и церковью. В отсталой и глубоко религиозной стране это не могло остаться без последствий. У «красных безбожников» появились сильные противники, включая фашистскую партию «Испанская фаланга».
Военные заговорщики подняли мятеж в Испанском Марокко 18 июля и скоро высадились на территории страны. Возглавивший их генерал Франко объявил о «священной войне» с коммунизмом. Уже в первые дни «националистов», как они себя называли, поддержали Германия и Италия, направившие в Испанию оружие и военнослужащих. В конце сентября, когда силы Франко осадили Мадрид, то же сделал Советский Союз. В разных странах мира коммунисты и другие левые ехали воевать в Испанию, формируя «интернациональные бригады». Советская поддержка позволила отбросить франкистов от столицы, война приняла затяжной характер. Но доставлять помощь было трудно – в Средиземном море хозяйничали итальянцы и немцы.
Англия и Франция и в этом конфликте действовали крайне осторожно. Помогать испанским социалистам они не желали, опасаясь роста советского влияния в Европе. Уже в июле правительство Блюма объявило о «невмешательстве» в испанские дела, а вскоре к нему присоединились другие страны. При Лиге Наций в Лондоне 9 сентября был создан Комитет по невмешательству, который, правда, никак не реагировал на вмешательство Германии и Италии, ведь обе страны не были теперь членами Лиги. В этот комитет вошел и Советский Союз, что заставило Литвинова воздержаться от критики западных держав с женевской трибуны. В большой речи 28 сентября он не упомянул Испанию ни единым словом. А вот входившая в советскую делегацию Александра Коллонтай писала тогда в Швецию подруге Эми Лоренсен: «Фаталистический взгляд на мировую обстановку типичен для Женевы. Сердце обливается кровью, когда видишь, как здесь обращаются с Испанией… Страшно. Я просто несчастна и возмущена…»