Когда газету собрались закрыть, Литвинов написал в Политбюро: «Должен также отметить, что газета «Журнал де Моску» никакими секретными данными не распоряжается и никакой секретной работы не ведет, и что, по моему глубокому убеждению, там без ущерба для интересов государства могли бы работать ныне снимаемые сотрудники, которым ставятся в вину лишь родственные связи или поездки за границу, в свое время разрешенные соответствующими органами. Если есть люди, которые на 100 % могут отвечать предъявляемым требованиям, то мы найдем для них более подходящую работу и где они более нужны, чем в редакции беспартийной газеты «Журнал де Моску»[576].
Литвинова в очередной раз поставили на место – газета была закрыта, ее редактор, писатель Виктор Кин, арестован, а затем казнен. Видя бессилие наркома, карьеристы из парткома НКИД снова начали строчить на него доносы. Активнее других в этом были Ф.С. Вейнберг и Г.Н. Шмидт; последний, бывший секретарь Сокольникова и Стомонякова, работал теперь заместителем заведующего отделом печати и информировал ЦК, что политика Литвинова «отклоняется от курса, намеченного директивами партии»[577]. Как и во время чистки 1929 года, его обвиняли в «зажиме критики» и равнодушном отношении к партийной организации. Но даже в разгар репрессий Литвинова не тронули, что до сих пор вызывает недоумение исследователей. Можно предположить сразу несколько причин этого. Во-первых, наш герой никогда не посягал на политические установки сталинского руководства и не примыкал ни к каким оппозициям, о чем на всякий случай напоминал во всех своих автобиографиях. Во-вторых, он пользовался уважением Сталина со времен лондонского съезда (даже если им не пришлось тогда вместе отбиваться от пьяных моряков). В-третьих, он не принадлежал ни к одному из регионально-местнических кланов, борьба с которыми была одной из целей Большого террора. В-четвертых, в сложнейшей международной обстановке того времени опыт и авторитет Литвинова еще могли пригодиться власти (впрочем, это самый слабый аргумент).
Однако, оставив Литвинова на посту, сталинское руководство постаралось как можно больше ограничить его самостоятельность. Близкие к нему сотрудники НКИД были или арестованы, или убраны на другую работу. Правда, такие представители его «плеяды», как И. Майский, Я. Суриц, К. Уманский, остались на своих местах, а последний осенью 1938 года даже получил ответственную должность полпреда в США. Их место постепенно занимали молодые выдвиженцы, ставшие позже опорой Молотова. Хотя неверно считать их, как это делают З. Шейнис или Е. Гнедин, сплошь карьеристами и бездарностями, они не имели опыта и знания заграницы, приобретая то и другое на ходу, что вряд ли шло на пользу советской дипломатии.
Яков Суриц. (Из открытых источников)
Литвинов еще пытался влиять на новые назначения. Например, в августе 1937 года, когда Маленков направил на «укрепление» НКИД 85 коммунистов, нарком в письме Сталину отмечал, что только 15 из них владеют хотя бы одним иностранным языком и ни один не может в ближайшее время занять должность полномочного представителя[578]. Из этих 85 человек он отобрал 50 хоть как-то подходящих, которые были направлены на трехмесячные курсы, однако нехватка дипломатического персонала была настолько острой, что 15 из них немедленно получили назначение за границу. А. Рощин стал свидетелем «экзамена», устроенного наркомом одному из таких назначенцев: «Один из моих знакомых пришел к Литвинову на собеседование перед поступлением на работу. Нарком приветствовал его поочередно на английском, французском и немецком языках. Посетитель трижды ответил ему:»Не понимаю». Тогда Литвинов по-русски сказал ему «До свидания», объяснив, что, не зная ни одного западного языка, он для работы в НКИД не подходит»[579].
Удостоверение депутата Верховного Совета, полученное Литвиновым в 1937 г. (РГАСПИ. Ф. 359. Оп. 1. Д. 14. Л. 64)
Жалуясь на нехватку кадров в ЦК, Литвинов упрекал его в непоследовательности, поскольку многие из молодых дипломатов, прошедших обучение, не могли получить разрешение на выезд за границу: «Подготовленная нами на курсах за последние годы смена также не получает возможности работать за границей. Новых подходящих работников мы за последнее время от ЦК не получаем. Набранные на курсы новые работники смогут встать на работу по окончании курсов лишь через полтора-два года. Не видно, таким образом, никаких перспектив к пополнению наших кадров, если будет продолжаться нынешний подход к разрешению выезда за границу и к допущению к секретной работе»[580].
Осенью 1937 года Литвинова лишили возможности самому выбирать сотрудников. Отныне все назначения на важные должности в наркомате должны были осуществляться с разрешения ЦК. Например, в конце октября ему пришлось послать Маленкову автобиографию своего личного секретаря П. Назарова, а также лично поручиться за его надежность, перечислив характеристики, которые должны были гарантировать его безупречность: сын профессионального революционера, член партии с 1932 года, нет ни выговоров, ни связей с оппозицией, ни родственников за границей (как уже говорилось, позже все это не спасло Назарова от ареста и расстрела).
Контроль над наркоматом и его сотрудниками постепенно переходил от Литвинова к Политбюро в лице Молотова и руководству НКВД. Последнее в июне 1937 года добилось назначения новым начальником отдела кадров Наркоминдела майора госбезопасности Василия Корженко, который активно участвовал в чистке дипломатического аппарата. Правда, в ходе устранения «ежовских кадров» в мае 1939 года он сам был арестован и казнен. В апреле 1937 года наркомат лишили права отправлять сотрудников за границу без проверки специальной комиссией, возглавляемой секретарем ЦК А. Андреевым. Затруднялись и поездки иностранцев в СССР. Еще 28 февраля 1936 года ЦК ВКП(б) принял постановление «О мерах, ограждающих СССР от проникновения шпионских, террористических и диверсионных элементов», которое запрещало полпредствам выдавать визы без согласования с Москвой. Литвинов в письме Политбюро выразил несогласие с этим документом, указывая: «Отказ в немедленной выдаче визы иностранцу, занимающему высокое служебное положение, или дипломатам, возвращающимся к месту службы, дипкурьерам и т. п. принимается зачастую как оскорбление и не практикуется ни одной страной»[581]. В итоге 5 марта Ежов (тогда еще секретарь ЦК) успокоил его, сообщив, что эта мера не распространяется на официальных лиц.
Литвинов еще не раз жаловался на ограничения для иностранцев, навязанные НКВД и мешавшие как нормальной работе дипмиссий, так и формированию положительного образа СССР за рубежом. Например, 27 апреля 1937 года он писал, что резко сократилось количество виз, выдаваемых зарубежным туристам. А в начале 1939 года обратился к Сталину, пытаясь облегчить допуск в Советский Союз беженцев из оккупированных нацистами стран, прежде всего коммунистов и евреев. В этой связи он напомнил, что 270 коммунистов из Чехословакии передали свои дела на рассмотрение в НКВД и уже давно ожидают советских виз, так как их в любой момент может схватить гестапо[582].
Он не мог оставить без внимания и такой вопрос, как паралич дипломатической работы, ставший результатом репрессий. Многие советские представители были отозваны в Москву и там арестованы, а другие, боясь обвинений в шпионаже, до предела сократили контакты с внешним миром. Например, в конце 1937 года, по словам французского посла в Варшаве, Советский Союз фактически не был представлен в Польше – после отзыва подпреда Я.X. Давтяна, а затем советника полпредства Б.Д. Виноградова функции поверенного в делах в Варшаве выполнял секретарь П.П. Листопад, не говоривший ни на одном языке, кроме русского: «Он и его коллеги держатся в стороне от всего: они не поддерживают отношений ни с одном дипломатической миссией, избегают любых контактов с польскими кругами; когда же, в виде исключения, они считают себя обязанными принять участие в той или иной церемонии или заседании, они появляются там в полном составе и ни с кем не разговаривают»[583].
В начале 1939 года в письме Сталину Литвинов меланхолически рисовал картину полного разгрома ведомства: «До сих пор вакантны места полпредов в 9 столицах, а именно: в Вашингтоне, Токио, Варшаве, Бухаресте, Барселоне, Ковно, Копенгагене, Будапеште и Софии. Если не вернется в Тегеран находящийся сейчас в СССР т. Черных, то получится 10-я вакансия. Я считаю особенно неудобным и вредящим нашим отношениям отсутствие полпредов в Варшаве, Бухаресте и Токио. После наметившегося сближения с Польшей польская печать заявила о предстоящем назначении полпреда как неизбежном следствии сближения. Благодаря отсутствию полпреда в Бухаресте мы не имеем решительно никакой информации о том, что происходит в Румынии как в области внутренней, так и внешней политики. С Японией нам приходится вести все переговоры через японского посла, ибо наш поверенный в делах доступа к министру иностранных дел почти не имеет (как правило, министр редко лично принимает поверенных в делах). Не лучше обстоит дело с советниками и секретарями полпредств. Имеется свободных вакансий: советников – 9, секретарей – 22, консулов и вице-консулов – 30 и других работников полпредств (заведующих отделами печати, атташе и секретарей консульств) – 46. Некоторых полпредов мы не можем вызвать в Москву во исполнение решения ЦК, ввиду отсутствия у них работников (в Афинах у полпреда нет ни одного человека) или таких, которым можно было бы поручить хотя бы временное заведование полпредством.