[591]. По сохранившимся показаниям Кольцова от 31 мая 1939 года, «заговорщицкая организация в Наркоминделе ставила себе задачей добиться сдвигов вправо в международной, внутренней и культурной жизни СССР, т. е. толкать СССР по пути буржуазного развития.
Для этой цели данная организация использовала свое влияние и положение на фронте международной политики, стремясь создать обстановку вокруг СССР, соответствующую целям и намерениям организации, чтобы, соответственно используя эту обстановку, заставить правительство СССР предпринять те или иные шаги, желанные для организации. В названную организацию входили: Литвинов М.М., Суриц Я.З., Потемкин В.П., Майский И.М., Штейн Б.Е., Уманский К.А. Из не работающих в Наркоминделе к ней примыкали: Кольцов М.Е., Штерн Г.М., Эренбург И.Г., Кин В., Луи Фишер»[592].
Далее Кольцов продолжал: «Весной 1936 года я имел в Москве примерно такой же разговор с Литвиновым, которому рассказал свою беседу с Потемкиным. Он целиком одобрил рассуждения Потемкина и присоединился к ним. На мой вопрос – какими методами и при помощи каких сил могут наркоминдельцы рассчитывать повлиять на внутреннюю жизнь страны, он в завуалированной форме указал, что на троцкистов и бухаринцев рассчитывать не приходится, ибо все это люди конченые и связь с ними гибельна, но что в стране имеются новые кадры недовольных и жаждущих контакта с Западной Европой молодых интеллигентов и что мне, как журналисту, должно быть лучше их видно. Он указал также, что готовящаяся новая конституция в корне изменит обстановку политической борьбы, очень многое упростит и легализует, так что будет гораздо безопаснее добиваться поставленных целей. <…> Внешне нося форму расхваливания будущей конституции и демократизации советской общественной жизни, разговор Литвинова по существу имел антисоветский смысл»[593].
Можно догадаться, что Кольцов после пыток (Гнедин вспоминал, что он был похож на «тень самого себя») пытался привязать Литвинова к сети «заговорщиков». Далее он судорожно фантазировал о попытках Майского, Сурица и Литвинова сорвать советскую помощь Испании и о встречах последнего с Луисом Фишером, будто бы связывавшим его с британской разведкой. О своей последней встрече с Литвиновым в ноябре 1938 года Кольцов сообщил, что нарком «опять был крайне удручен, твердил об изоляции Советского Союза на международной арене, о неизбежности войны не долее как в ближайшие два года, с тревогой говорил о новых арестах». Вероятно, так и было, но следствие все эти высказывания трудолюбиво вписывало в картину «заговора». На суде 1 февраля 1940 года Кольцов заявил, что никакого «заговора» не было, но это не спасло – его приговорили к смерти и расстреляли на следующий день.
Слова о невиновности Литвинова оставили в протоколе, поскольку версия о «заговоре» бывшего наркома к тому времени растаяла. Дата прекращения чекистской активности в этом направлении (конец сентября) говорит сама за себя. Можно предположить, что объявление Англией и Францией войны Германии после нападения на Польшу заставили Сталина подумать, что западные страны еще могут быть ему полезны. Поэтому он решил оставить Литвинова, а заодно и его «плеяду», в живых про запас, на случай нового налаживания отношений с Западом. Именно тогда наркому пришлось предпринять самые напряженные за свою карьеру – и притом самые бесплодные – усилия для сохранения европейского мира, который рушился на глазах.
Глава четвертаяПротив пакта с Гитлером
Оккупация Гитлером Австрии в марте 1938 года не стала неожиданностью ни для кого, включая самих австрийцев. Оболваненные нацистской пропагандой, они приветствовали аншлюс как путь к стабильности и новому имперскому величию. Правительство страны после вялого сопротивления сдалось и уступило власть местным гитлеровцам. Не возражала и Англия, где «умиротворителя» Чемберлена поддержал лорд Галифакс, ставший в феврале министром иностранных дел после отставки Идена. Еще до этого, в ноябре 1937 года он ездил торговаться с фюрером в альпийскую резиденцию Бергхоф. В переговорах был забавный момент, когда лорд принял одетого в охотничий костюм Гитлера за слугу и небрежно сбросил ему на руки пальто. Остальное было не так весело: пообещав не посягать на британские колонии, нацистский лидер получил разрешение «разобраться» с Австрией и Чехословакией, как считает нужным.
Литвинов 17 марта дал интервью прессе, где говорилось: «Если случаи агрессии раньше имели место на более или менее отдаленных от Европы материках или на окраине Европы, где, наряду с интересами жертвы агрессии, были задеты интересы лишь нескольких ближайших стран, то на этот раз насилие совершено в центре Европы, создав несомненную опасность не только для отныне граничащих с агрессором стран, но и для всех европейских государств»[594]. Так и было – после аншлюса под непосредственной угрозой нацистcкой агрессии оказалась Чехословакия. На это указал Черчилль, выступая 19 марта в британском парламенте, и добавил: «В коллективной безопасности нет ничего смешного, за исключением того, что у нас ее нет»[595].
В том же интервью Литвинов посетовал, что Лига Наций «не заметила» случившегося, и предложил созвать международную конференцию для обсуждения проблемы. Франция ничего на это не ответила, а по мнению Англии, конференция была вредна, поскольку привела бы к конфронтации с Германией и разделению Европы на два лагеря. Встретившись в те дни с Литвиновым, его «связник» Луис Фишер спросил, как он оценивает позицию Англии и Франции. Нарком ответил: «Гитлер только начал, а британцы и французы хотят с ним договориться»[596]. Назвал и политиков, которым больше всего не доверял – это были Чемберлен, Саймон и Лаваль. Так же невысоко он ставил французского премьера Даладье и его министра иностранных дел Жоржа Бонне.
Литвинов считал Чехословакию мирной и демократической страной, дружественно настроенной к СССР, в чем его убедили неоднократные поездки туда. Поэтому он считал своим долгом ее защищать. Многие современники, включая историка Арнольда Тойнби, считали, однако, что «для немцев, венгров и поляков, составлявших более четверти населения, чехословацкая власть была ничуть не более демократической, чем власти соседних стран»[597]. В этих условиях среди судетских немцев, компактно проживавших вдоль границ с Германией, росли пронацистские настроения, а Гитлер в феврале 1938 года обратился к рейхстагу с призывом «обратить внимание на ужасающие условия жизни немецких собратьев в Чехословакии». По его указке глава сепаратистской Судетской партии Конрад Генлейн потребовал провести 22 мая референдум о присоединении к Германии.
Литвинов прибыл в Женеву на заседание Совета Лиги Наций 10 мая. Из беседы с лордом Галифаксом ему стало ясно, что политика умиротворения будет продолжаться. Малые государства под влиянием Англии выступили против любых санкций в отношении Германии и Италии. Литвинов в своем выступлении 12 мая сказал: «Присутствующие здесь и находящиеся вне этих стен знают точку зрения Советского правительства. Они знают, что если бы зависело от взглядов и желаний Советского правительства, то Лига наций давно выполнила бы все свои обязательства в отношении государства, входящего в Лигу. Не Советское правительство было бы препятствием к выполнению Советом требований, сформулированных здесь представителем Испании»[598].
Другой темой заседаний была судьба республиканской Испании, которая безуспешно требовала осудить вмешательство Германии и Италии в ее дела. Литвинов посоветовал испанскому министру иностранных дел Альваресу дель Вайо потребовать от Совета применения в соответствии со статьей 16 устава Лиги коллективные санкции против агрессоров. Три дня шла борьба за то, чтобы вопрос вообще был включен в повестку дня. Французский журналист Андре Симон писал: «Это было зрелище, исполненное пафоса и трагизма. Наконец резолюция, предложенная Совету сеньором дель Вайо, была поставлена на голосование. «Нет», произнесенное среди мертвой тишины лордом Галифаксом и Жоржем Боннэ, прозвучало как пощечина. Напряжение в зале становилось невыносимым. Один только советский представитель поддержал республиканскую Испанию»[599].
Видя пассивность западных держав, Гитлер перешел к активным действиям. В середине мая под аккомпанемент пропаганды о притеснениях судетских немцев к границе начали стягиваться германские войска. Однако Чехословакия тоже объявила частичную мобилизацию и направила в Судеты воинские части. СССР и Франция заявили о поддержке страны согласно пакту 1935 года Гитлер отступил и предложил переговоры, которые велись между Генлейном и чехословацким премьером Годжей при посредничестве британского лорда Рансимена. Уже было ясно, что Польша и Румыния не пропустят советские войска на помощь Чехословакии. Польский посол в Париже Лукасевич 21 мая заявил, что в случае их появления на границе Польша немедленно объявит войну СССР. У поляков был свой интерес: во время очередного визита в Берлин Бек договорился с Гитлером о получении в случае раздела Чехословакии части ее территории – так называемой Тешинской Силезии. В разделе выразила желание участвовать и хортистская Венгрия, претендовавшая на часть Словакии.
Литвинов пытался добиться осуждения этих планов со стороны Франции и был доволен, когда посол Кулондр в беседе с ним и чешским посланником Фирлингером 9 июня заявил, что в случае нападения поляков на Чехословакию Париж откажется от всех обязательств перед ними. Беседуя с Кулондром на даче в Фирсановке в конце июля, он дал французам совет: «Примкните штыки, как сделали в мае чехи, и ситуация может резко измениться. Гитлер блефует и все эти театральные трюки с угрозами и военными демонстрациями рассчитаны, чтобы принудить Францию и Британию признать свое бессилие». На возражение собеседника, что это означает войну, нарком твердо ответил: «Что ж, тогда нам остается отважно и единым фронтом встретить беду»