Англии и Франции поводом отказаться от невмешательства, которое всё больше объяснялось не борьбой за мир, а страхом перед растущей военной мощью Германии.
Мюнхенское разочарование было слишком сильным, чтобы Литвинов мог сохранять надежду на сотрудничество с Англией и Францией. При всей неприязни к нацистам в начале 1939 года он, вероятно, был вполне согласен со Сталиным и Молотовым в том, что с Германией в этих условиях придется договариваться. При этом нарком считал, что нужно сохранять хорошие отношения и с Англией – хотя бы затем, чтобы не дать ей заключить союз с Гитлером, что было постоянной угрозой для Москвы. Мир на западе был особенно нужен, поскольку на востоке усиливалась угроза войны. Летом 1938 года произошло крупное столкновение японских и советских войск на озере Хасан, в котором Красная армия хоть и одержала верх, но проявила себя не лучшим образом, что провоцировало японцев на новые нападения.
Курс на примирение с Германией был взят уже в начале года, причем инициативу в этот раз проявила немецкая сторона. 5 января бывший германский посол в Москве Р. Надольный и коммерческий советник Г. Хильгер обратились к российскому полпреду Мерекалову с вопросом, могут ли возобновиться переговоры с Германией о кредитном соглашении на 200 миллионов марок, приостановленные в марте 1938 года Мерекалов отправился в Москву за инструкциями, и 8 января нарком внешней торговли Микоян ответил, что советское правительство готово возобновить переговоры о кредите на основе условий, предложенных Германией. Микоян предложил провести переговоры в Москве. Эту информацию полпред передал директору экономического отдела МИД Германии Эмилю Вилю, который обещал немедленно сообщить о согласии своему руководству. Через несколько дней было объявлено, что Виль и его заместитель по Восточной Европе Карл Шнурре отправляются в Москву – правда, в итоге этот визит сорвался, что на некоторое время затормозило процесс урегулирования двусторонних отношений.
Гитлер 22 января встречался с дипкорпусом, и все обратили внимание, что с Мерекаловым он общался дольше, чем кем-либо из дипломатов. Полпред сообщил в НКИД, что фюрер был с ним любезен, спрашивал о его семье и впечатлениях от Германии. Посетив 30 января заседание рейхстага, Мерекалов заметил, что Гитлер в своей речи впервые за долгое время не допустил никаких выпадов против СССР. Заметили это и в европейских столицах, и 23 января британская газета «Санди пикториэл» написала: «Нацистский лидер, нацеленный на полное господство в Европе, тайно планирует союз с Советским Союзом, союзником Великобритании в последней войне. План быстро обретает форму. На этой неделе советские и нацистские представители встретятся в столице Скандинавии, вероятно, в Стокгольме. Авансы Советскому Союзу были сделаны Гитлером на прошлой неделе, на приеме для иностранных дипломатов в Берлине. Там фюрер подозвал советского посла и имел с ним сорокаминутную беседу. Гитлер попросил передать Сталину личное послание, в котором выражалось желание переговоров между Берлином и Москвой. Ни в Берлине, ни в Москве ничего не разглашалось, но два дня спустя было объявлено, что Литвинов, советский министр иностранных дел, не сможет явиться на заседание Лиги Наций в Женеве, поскольку его присутствие необходимо в Москве. Примечательно, что с тех пор нападки на Советскую Россию в нацистской прессе прекратились. Великобритании, Франции и США перепала обычная доза брани, но против Сталина или советской политики не было сказано ни слова.
Решение Гитлера сблизиться с Советским Союзом было принято сразу после Мюнхенского соглашения. Фюрер знал, что Сталин был горько разочарован попыткой сотрудничества с западными демократиями во время чехословацкого кризиса. Розенберг, консультант Гитлера по советским делам, доложил своему лидеру, что Сталин оказался перед выбором двух политических линий. Первой было уйти из европейской политики и стремиться к более тесному сотрудничеству с США. Второй путь состоял в том, чтобы забыть идеологические различия и попытаться прийти к соглашению с Германией и Италией»[613].
Автор статьи соединил довольно проницательный анализ с домыслами наподобие встречи в Стокгольме и участия Литвинова в переговорах с немцами. С самого начала в этих переговорах нарком не участвовал – и вряд ли по собственной инициативе. Вероятно, в Политбюро его решили держать подальше от них как признанного сторонника сближения с Англией и Америкой и не менее известного критика нацизма. Обращает на себя внимание то, что после начала переговоров сведения о них шли в обход наркома в Политбюро, а он извещался о них только в самом общем виде. Соответственно его сообщения в Политбюро и лично Сталину, по-прежнему довольно частые, касались любых других вопросов, кроме отношений с Германией. Правда, он постоянно общался с послом Шуленбургом, но они решали лишь текущие вопросы советско-германских отношений.
Конечно, Литвинов продолжал интересоваться планами Гитлера, о чем говорит его письмо от 11 января полпреду в Париже Я. Сурицу: «Что Франции и Англии хочется толкнуть Германию на Восток, совершенно понятно и известно. Если верно, однако, и то, что им хочется направить агрессию исключительно по нашему адресу с тем, чтобы Польша не была задета, то это можно объяснить следующим образом. Во-первых, сотрудничество Польши с СССР может дать новый сильный и неотразимый аргумент противникам нынешней политики Бонне и в пользу сохранения связей Франции с Востоком Европы. Во-вторых, нападение Германии на Польшу и СССР, при невмешательстве Франции, поставило бы последнюю в весьма неудобное положение нарушительницы сразу двух пактов»[614].
Среди проблем, которыми постоянно занимался в то время Литвинов, – нарушение японскими судами советских морских границ на Дальнем Востоке и гражданская война в Испании. Советский Союз продолжал направлять республиканцам оружие и другую помощь, хотя ее объемы постоянно снижались – вероятно, Сталин смирился с тем, что война окончится победой националистов, и не хотел напрасного расходования средств. Временный поверенный в Мадриде Сергей Марченко (Мандалян) 7 января телеграфировал Литвинову: «Негрин пригласил меня и просил передать, что он очень обеспокоен прекращением отгрузки нефтепродуктов и других товаров. Предполагая, что эта мера вызвана тем, что текущий счет испанского правительства в Госбанке исчерпан, Негрин вновь просит Совпра срочно решить вопрос о предоставлении испанпра займа, ибо иначе, заявляет он, республике угрожает катастрофа»[615]. В этой переписке любопытно не сохранение устаревших уже названий правительств – «Совпра» и др., – а то, что поставки были оплачены немалой частью испанского золотого запаса (510 тонн), перевезенной в Союз еще в 1936 году и до конца еще не истраченной.
При этом республиканский премьер Хуан Негрин делал хорошую мину и, по сообщению Марченко, уверял его, что «противник играет последнюю карту: если удастся остановить его, французское и английское правительства, спекулирующие, как в апреле, на возможном поражении республики, вынуждены будут под нажимом общественного мнения оказать Испании существенную и решающую помощь»[616]. Однако в конце января Франция прекратила допуск через свою границу помощи Испанской республике, что привело к быстрому коллапсу ее обороны. Негрин покинул окруженный Мадрид 6 марта, а 28 марта он перешел в руки Франко. Марченко вернулся в Москву, где ему пришлось отвечать за испанскую неудачу – он был арестован и позже расстрелян. Возможно, из-за того, что еще в феврале уехал с другими дипломатами во Францию, что было воспринято как дезертирство. Однако этот шаг одобрил Литвинов, писавший Сталину: «Возвращение полпредства в Испанию неудобно и потому, что приходилось бы давать ответ на данный запрос, как и на ранее поступившие запросы Негрина относительно нашей дальнейшей помощи»[617].
В ответ на сообщение Майского, что в Лондоне растет оппозиция политике умиротворения, нарком 19 февраля написал, что, по его убеждению, «Англия и Франция решили избежать войны в ближайшие годы любой ценой», но потом добавил: «Не утверждаю, что мой диагноз абсолютно верен. Возможны любые сюрпризы»[618]. Чемберлен и в самом деле сделал робкий шаг навстречу Москве, решив отправить туда министра заморской торговли Роберта Хадсона. Сообщив об этом, британский посол Уильям Сидс 19 апреля тем не менее уведомил Литвинова: «Британское правительство решило направить Хадсона, парламентского секретаря Совета по торговле, в Москву не для переговоров, а для установления контакта с ведущими фигурами и обсуждения возможностей для торговли». По сообщению Сидса в Лондон, Литвинов после этих слов не упустил случая сказать, что «не видит никаких изменений в британской линии после Мюнхена» и что это проявилось в Испании, где «Франция и Великобритания не пытались оказать какое-либо сопротивление агрессии против республики». Когда Сидс выразил несогласие, нарком сказал, что «был бы рад узнать о новых настроениях в правящих кругах Британии и еще более счастлив увидеть их результаты»[619].
Критически относясь к политике правительства Чемберлена, Литвинов тем не менее делал все возможное, чтобы повернуть ее в нужную Советскому Союзу сторону. В конце апреля Майский устроил в полпредстве прием, пригласив видных общественных деятелей, и сообщил им, что СССР «сильно уязвлен Мюнхеном, и Великобритания не может ждать никаких авансов с его стороны, если не проявит взаимного интереса»[620]. Тогда же он предупреждал членов британского парламента о возможном изменении политики. Возможно, Литвинова не посвящали в детали переговоров с Германией и потому, что он мог, пусть даже с благими намерениями, оповестить об этом Лондон, чего в Кремле до поры тщательно избегали.