[62]. Упомянутый Яков Суриц стал другом Литвинова на всю жизнь[63], но никакой организации у них тогда не сложилось. К тому же, по утверждению нашего героя, им заинтересовалась полиция, из-за чего ему и пришлось в 1899 году уехать в Киев. В большом промышленном городе хватало и предприятий, куда можно было устроиться, и революционеров, с которыми можно было сойтись. Если с первым Литвинов разобрался быстро, то со вторым долго не ладилось – возникший в городе комитет РСДРП был строго законспирирован, и начинающий подпольщик не мог подобраться к нему до конца года. В итоге связь с партией он установил через студенческие кружки – начал ходить туда, писать прокламации и в итоге «нащупал членов организации».
Вскоре в его жизни появилась женщина – Фрида Ямпольская, на самом деле Фрейда-Геня Еселевна Янпольская. Она родилась в Глухове в 1879 году и после окончания гимназии отправилась в Киев, чтобы готовиться к поступлению в медицинский институт в Швейцарии (в России женщины тогда не могли получить медицинское образование). Их общение длилось недолго – в конце 1899 года Фрида уехала в Берн в статусе невесты Валлаха, и они обменивались письмами, пока не смогли воссоединиться в 1905-м[64]. От писем остались только цитаты, по которым видно, что со стороны Литвинова общение было не столько нежным, сколько иронично-деловым – как и со всеми другими корреспондентами. Он, например, инструктировал возлюбленную по поводу организации демонстрации, которая состоялась в Женеве 5 апреля 1901 года – тогда манифестанты, в основном русские студенты, сорвали со здания консульства России и утопили в Роне имперского двуглавого орла.
В 1900 году Литвинов уже активно втянулся в партийную работу: «Заведовал типографией, ездил на некоторые станции получать нелегальную литературу и выполняя всякие другие поручения. Потом мне был дан пропагандистский кружок и через несколько месяцев я был кооптирован в Киевский комитет партии»[65]. Членами комитета, кроме него, были в тот период 10–12 человек, в том числе бывалые революционеры Виктор Крохмаль, Иосиф Басовский, Владимир Бобровский. Главными целями считались организация революционной пропаганды на предприятиях, распространение листовок и установление связи с зарубежным партийным центром. Связь работала плохо, судя по тому, что о газете «Искра», издававшейся за границей с конца 1900 года, в Киеве узнали лишь полгода спустя. Выпуск своих листовок удалось наладить благодаря Литвинову, который сумел найти помещение для типографии и добыть печатный станок. В одном из полицейских донесений говорится: «По имеющимся сведениям… Валлах присутствовал 18 марта 1901 года на сходке в квартире обв. Маршака, где «Сергей Николаевич» прочитал присланное партией «Южных рабочих» для отпечатания воззвание, которое было решено затем отпечатать для Киева в числе 2000 экземпляров»[66].
В преддверии первомайского праздника типография нарастила активность, что стало для нее роковым. 17 апреля 1901 года на тайной сходке были арестованы почти все члены Киевского комитета, включая Литвинова. В ближайшие дни в Лукьяновскую тюрьму доставили еще около 200 человек, многие из которых не имели никакого отношения к революционерам. Литвинов пишет: «Это был обычный метод охранки. Каждый год перед первым мая проводились повальные обыски и аресты подозрительных людей и уже потом из них вычесывали настоящих. В течение года им пришлось освободить всю публику, оставив только членов комитета. Это сделать было нетрудно, так как среди наших товарищей нашелся предатель»[67]. Кто предал партийцев, так и осталось неизвестным, но Поуп почему-то дал этому человеку фамилию Падкен. Сам Литвинов в другой версии воспоминаний кратко сообщает: «Нас выдал один из членов комитета, молодой студент, у которого угрозами жандармов… вынудили «чистосердечные» показания»[68].
Советские историки изображали Лукьяновку мрачным казематом, но на самом деле порядки там были весьма либеральные. Будущий нарком просвещения Анатолий Луначарский, побывавший там годом раньше, с удивлением вспоминал: «Политические в этой тюрьме ведут общее хозяйство на коммунальных началах, т. е. братски всем делятся, что они имеют право выходить из своих камер когда угодно и что камеры с утра до вечера даже не запираются. Действительно, тюрьма оказалась совершенно своеобразной, в ее кулуарах стояли, раскуривая папиросы, группы политических, которых в то время в Лукьяновке было очень много стараниями комического генерала Новицкого[69]. Довольно часто вся мужская тюрьма вываливала в сад, где играла в мяч и устраивала лекции»[70]. Литвинов подтверждает: «Условия жизни в тюрьме были довольно спокойные, и нам даже можно было руководить работой на воле»[71].
Лукьяновская тюрьма. Открытка нач. ХХ в.
Арестанты могли свободно общаться с родственниками, но к Литвинову мать и сестры почему-то приехали всего один раз – это была их последняя встреча. Так же свободно можно было передавать письма и посылки с воли. Литвинов вспоминал: «В тюрьме мы получали разными способами газеты и даже заграничную нелегальную литературу. Трудно передать то радостное возбуждение, которое охватило нас, когда мы получили первые номера «Искры». Сформулированные там с максимальной ясностью, определенностью и последовательностью задачи, пути и средства революционной борьбы пролетариата, беспощадная война с экономизмом – все это отвечало нашим настроениям, мыслям и стремлениям, открывало перед нами новые горизонты»[72]. Вслед за «Искрой» в тюрьме появились ее распространители – агенты заграничного центра. Их доставляли из разных городов империи: так в Лукьяновке очутились Лев Гальперин, Осип Таршис по кличке «Пятница» (будущий Пятницкий)[73] и знаменитый «Грач» – Николай Бауман. В начале 1902 года на границе с грузом «Искры» был арестован наборщик газеты Иосиф Блюменфельд, он же «Блюм», тоже доставленный в Киев.
Заключенные понимали, что готовится большой процесс над социал-демократами, который может надолго обезглавить партию. Заграничное руководство решило готовить побег и сообщило об этом узникам. По свидетельству Литвинова, дело затянулось, поскольку «один из товарищей (И. Басовский. – В.Э.) сломал себе ногу, и нам пришлось ждать его выздоровления»[74]. Именно Литвинов, выбранный «атаманом» (старостой) политических, руководил подготовкой побега и в письмах согласовывал планы с Дорой Бергман – связной центра, проживавшей в Цюрихе. На самом деле ее звали Дора Израилевна Двойрес (1877–1952), она занималась революционной работой в Киеве, организовала в родном Каменец-Подольске переброску «Искры» через границу, а потом перебралась в Швейцарию, где, как и Фрида Ямпольская, училась медицине. Ее отношения с Литвиновым были весьма дружескими – во всяком случае, он обращался к ней «мой дорогой друг» и на «ты», что позволял себе нечасто.
Его письма Доре искусно шифровались, и охранка, на свою беду, смогла расшифровать их, когда было уже поздно. Подвоха не ждали – Лукьяновка с ее высокими стенами и многочисленной охраной считалась сверхнадежной, последний побег из нее произошел в 1878 году. Уже потом Департамент полиции сообщал генералу Новицкому: «По полученным из агентурного источника указаниям, проживающие за границей революционеры по поводу побега из Киевской тюрьмы говорят, что Лига социал-демократов («Искра» и «Заря«) решила освободить всех важных искровцев, содержащихся в русских тюрьмах… Было решено освободить 11 лиц, свобода которых более всего важна, по мнению Лиги, и приготовить для них паспорта»[75].
А 21 августа 1902 года киевский генерал-губернатор Драгомиров написал министру внутренних дел фон Плеве, что начальник тюрьмы Малицкий в нарушение правил разрешил политическим арестантам прогулки не на отведенном для этого тюремном дворе, а на больничном – более уединенном и прилегающем к внешней стене. Именно на этих прогулках арестанты договорились о точном времени побега. С воли им доставили деньги, паспорта и водку, чтобы подпоить надзирателей, а в корзине цветов по случаю псевдоименин одного из искровцев была спрятана железная «кошка» – якорь, который можно было забросить на стену. Готовясь к побегу, узники связали из разорванных простыней веревки и учились строить живую пирамиду, или «слона», чтобы взобраться на стену высотой четыре метра.
Дора Двойрес (Бергман). (Из открытых источников)
Обстоятельства побега отражены в расходящихся друг с другом рассказах беглецов, но наиболее точно о них сообщает донесение того же генерал-губернатора Драгомирова: «На правом политическом прогулочном дворе 18 августа в 8 часов 15 минут вечера, когда уже наступили сумерки, находилось до 20 политических арестантов из разных коридоров. Из них несколько человек подошли к не подозревавшему с их стороны никакого умысла часовому Трофиму Оверченко, и, прежде чем он успел принять меры к обороне, бросились на него, и, повалив на землю, накинули ему на шею веревочную петлю и закрыли голову одеялом, а рот заткнули платками, исцарапав при этом до крови губы и щеку, другие же их товарищи забросили на ограду железную кошку с привязанной к ней веревочной лестницей, после чего 11 человек арестантов… взобрались по этой лестнице на ограду и, соскочив с нее на арестантские огороды, скрылись. Затем державшие Оверченко товарищи их освободили его и отправились по камерам. Оверченко же дал выстрел, на который немедленно явился и. об. помощника начальника тюрьмы Сулима, а затем и другие лица»