Упорное нежелание Чемберлена искать договоренностей с Советским Союзом в конце концов вызвало недовольство даже его главного внешнеполитического советника Галифакса, который на заседании комитета по иностранным делам консервативной партии сказал: «Мы не можем игнорировать страну с населением в 180 миллионов человек». После этого Чемберлен 1 марта впервые появился на приеме в советском посольстве, что заставило Литвинова предположить: «Не исключено, что даже у Чемберлена возникли опасения относительно того, что ненасытность агрессора вынудит Великобританию и Францию взяться за оружие, и в преддверии такого развития событий было бы нелишним прощупать позицию СССР»[621].
Однако даже эти осторожные предположения не оправдались. Британское правительство по-прежнему пыталось остаться в стороне от будущей войны, в то же время аккуратно подталкивая к ней СССР. Это подтверждает телеграмма в Лондон посла в Германии Не-вилла Хендерсона: «Жизненное пространство для Германии может быть найдено только в экспансии на восток, а экспансия на восток делает столкновение между Германией и Советским Союзом в один прекрасный день весьма вероятным. Имея на своем фланге одобряющую такое развитие событий Британию, Германия может рассматривать эту возможность со сравнительным хладнокровием, но она живет в страхе войны на два фронта, которая была ее кошмаром со времен Бисмарка. Поэтому наилучший способ поддерживать хорошие отношения с Германией состоит в том, чтобы избегать раздражающих немцев высказываний по вопросам, которые напрямую не затрагивают британские интересы, и поддерживать нейтралитет в случае движения Германии на Восток»[622].
Это послание, вероятно, осталось неизвестным советскому руководству, но подобные настроения на Западе, конечно, не были для него тайной. В результате появился отчетный доклад Сталина на XVIII съезде партии, открывшемся 10 марта 1939 года Литвинов присутствовал на нем и вновь был избран членом ЦК, но не выступал. Перечислив акты агрессии фашистских государств, вождь сделал вывод: «Новая империалистическая война стала фактом. В наше время не так-то легко сорваться сразу с цепи и ринуться прямо в войну, не считаясь с разного рода договорами, не считаясь с общественным мнением. Буржуазным политикам известно это достаточно хорошо. Известно это также фашистским заправилам. Поэтому фашистские заправилы, раньше чем ринуться в войну, решили известным образом обработать общественное мнение, т. е. ввести его в заблуждение, обмануть его»[623].
Далее Сталин назвал главной причиной войны то, что «неагрессивные государства», к которым он отнес Англию, Францию и США, «пятятся назад и отступают, давая агрессорам уступку за уступкой». Выразив признательность курсу Литвинова, он назвал большой ошибкой Запада отказ от политики коллективной безопасности и переход на позицию невмешательства. В завершение он призвал «укреплять деловые отношения со всеми странами», в чем историки порой видят поворот к сотрудничеству с Германией. Однако Германию, как и Японию, Сталин в своей речи привычно клеймил как государство-агрессора и ни о каком изменении отношения к ней не говорил. Речь просто совпала по времени со сменой внешнеполитического курса, о которой вождь вовсе не собирался информировать товарищей по партии. Тем более что 15 марта нацисты дали новый повод для осуждения, оккупировав Чехию. Части вермахта вошли в Прагу, объявленную столицей протектората Богемия и Моравия. Словакия объявила независимость, фактически тоже оказавшись под властью Германии. Литвинов 18 марта вручил Шуленбургу ноту с решительным осуждением случившегося: «При отсутствии какого бы то ни было волеизъявления чешского народа оккупация Чехии германскими войсками и последующие действия германского правительства не могут не быть признаны произвольными, насильственными, агрессивными»[624].
Телеграмма Литвинова Сталину с сообщением о последствиях оккупации Чехословакии нацистами. 16 марта 1939 г. (АВП РФ. Ф. 3. Оп. 63. Д. 189. Л. 18–19)
В тот же день нарком предложил созвать конференцию Великобритании, Франции, Польши, Румынии и СССР для обсуждения мер борьбы против германской агрессии. Однако предложение уже привычно не вызвало отклика на Западе. В этой обстановке Советскому Союзу приходилось принимать срочные меры для укрепления своей безопасности. В этом контексте нужно рассматривать отправленную Литвиновым тогда же, 18 марта, телеграмму полпреду в Италии Б. Штейну, который находился с особой миссией в Финляндии. Цель миссии заключалась в том, чтобы добиться уступки СССР Гогланда и других островов на подходе к Ленинграду в обмен на большие по размеру участки советской территории. Однако финны, ведущие тайные переговоры как с Англией и Францией, так и с Германией, это предложение отвергли.
Чемберлен 16 марта тоже отреагировал на оккупацию Чехии выступлением в палате общин, но его осуждение прозвучало весьма вяло: «Я не могу назвать способ, которым было изменено положение в Чехии, соответствующим духу Мюнхенского соглашения». Одновременно он призвал к сохранению мира любой ценой: «Хотя порой мы можем испытывать разочарование, цель, стоящая перед нами, имеет слишком большое значение для счастья человечества, чтобы мы могли легкомысленно отказаться от нее или отложить на потом»[625]. Примиренчество, звучавшее в этой речи, возмутило даже депутатов-консерваторов, поэтому через два дня на собрании партии в Бирмингеме премьер занял более жесткую позицию. Он заявил: «Нам говорят, что захват территории был вызван беспорядками в Чехословакии. Если такие беспорядки и были, то не были ли они вызваны извне? Является ли это нападение на маленькое государство последним, или за ним последуют новые? Не шаг ли это в направлении силового доминирования над миром?»[626] Чувствуя себя обманутым, он сказал прибывшему в Лондон Ж. Бонне: «Гитлер нарушил соглашения, которые подписал. Он хочет господствовать в Европе. Мы ему этого не позволим»[627].
Запись из дневника Литвинова о встрече с английским послом У. Сидсом 21 марта 1939 г. (АВП РФ. Ф. 11. Оп. 4. П. 24. Д. 4. Л. 90)
Посол Сидс 21 марта вручил Литвинову присланный из Лондона проект декларации СССР, Великобритании, Франции и Польши, где они обязались «немедленно совещаться» о сопротивлении агрессии. Нарком, получив одобрение Политбюро, на другой день сообщил Сидсу: «Солидаризируемся с позицией британского правительства и принимаем формулировку его проекта декларации. Представители Советского правительства незамедлительно подпишут декларацию, как только Франция и Польша примут британское предложение»[628]. Вдобавок он предложил включить в состав подписантов Румынию, Финляндию и страны Прибалтики. В последующие дни все они под разными предлогами отказались, а следом от подписания уклонилась и Польша, заявившая, что не может участвовать ни в каких действиях против Германии.
Глупость этого шага, продиктованного во многом прогерманской позицией Бека, проявилась уже в ближайшие дни – 23 марта Литва была вынуждена передать Германии город Мемель (Клайпеду), и тогда же Гитлер предложил Польше отдать Данцигский коридор между Германией и Восточной Пруссией. Поскольку это отрезало бы Польшу от моря, ее правительство отказалось, и 3 апреля фюрер приказал Генштабу готовить военную операцию по захвату страны. Это, конечно, делалось втайне, но какие-то слухи в печать проникли, и поляки в панике попросили срочных гарантий защиты у Англии и Франции.
Неофициально такие гарантии, по воспоминаниям Галифакса, были даны еще 24 марта, а 31-го Чемберлен, выступая в парламенте, заявил: «В случае любой акции, которая будет явно угрожать независимости Польши и которой польское правительство соответственно сочтет необходимым оказать сопротивление своими национальными вооруженными силами, правительство Его Величества считает себя обязанным немедленно оказать польскому правительству всю поддержку, которая в его силах. Оно дало польскому правительству заверение в этом»[629]. Польско-британский договор о гарантиях был подписан по иронии судьбы 1 апреля; в тот же день Потемкин в беседе с послом Польши Вацлавом Гжибовским спросил, почему Варшава так упорно отказывается от сотрудничества с Москвой. Посол ответил, что Польша не собирается вступать в союз с Россией против Германии или с Германией против России.
Британское правительство всерьез рассчитывало, что Польша с помощью Румынии сдержит немецкую агрессию. Однако ветеран британской политики Д. Ллойд Джордж, услышав это от премьера, «расхохотался, стал издеваться над Чемберленом и доказывать, что Польша не имеет ни сколько-нибудь приличной авиации, ни достаточной механизации армии, что вооружение польских сил более чем посредственно, что экономически и внутриполитически Польша слаба. Без активной помощи СССР никакого «восточного фронта» быть не может». Об этом в Москву сообщил Майский, передавший и заключительные слова Ллойд Джорджа: «При отсутствии твердого соглашения с СССР я считаю ваше сегодняшнее заявление безответственной азартной игрой, которая может кончиться очень плохо»[630].
Сотрудник британского МИДа Оливер Харви прокомментировал данные полякам гарантии так: «Если мы хотим удержать Польшу, мы не можем допустить, чтобы туда вошли русские, а поляки представляют собой лучший военный материал, чем Советский Союз, несмотря на величину его населения и арсеналов»[631]. Новая ставка на Польшу сразу отразилась на отношении англичан к СССР, что не осталось незамеченным в Москве. 2 апреля в телеграмме Майскому Литвинов сетовал: «Не первый раз Англия дает нам предложения о сотрудничестве и потом забирает их обратно со ссылками на действительные или возможные возражения то Германии, то Японии, а теперь Польши»