[632]. Правда, прибывший 4 апреля в Лондон Бек согласился не мешать впредь достижению соглашения Англии и Франции с Советским Союзом. За такую «щедрость» он потребовал добиться поставок Польше военной техники из западных стран через территорию СССР, а также «доставки советского сырья и товаров, которые понадобятся для ведения войны». Бек при этом продолжал настаивать, что Польша гораздо полезнее Советского Союза в случае войны с Германией. В прессе об этом не сообщалось, но Литвинов в тот же день, словно отвечая польскому министру, написал в Берлин Мерекалову: «Мы отлично знаем, что задержать и приостановить агрессию в Европе без нас невозможно, и чем позже к нам обратятся за нашей помощью, тем дороже нам заплатят»[633].
При этом Чемберлен все еще считал главным союзником против Гитлера Польшу, а не Советский Союз: 28 марта он написал своей сестре Иде: «Должен признаться, что я совершенно не доверяю России. Я не верю, что она сможет вести эффективные наступательные действия, даже если захочет… Более того, её ненавидят и относятся к ней с подозрением многие малые государства, особенно Польша, Румыния и Финляндия»[634]. Дальнейшие события показали всю глубину заблуждений британского премьера, объясняемых его крайней неприязнью и недоверием к Советскому Союзу. Впрочем, это мнение тогда разделяла большая часть британской элиты. Даже самый воинственный из оппонентов Чемберлена, Черчилль, вплоть до начала войны не настаивал на достижении соглашения с советским правительством.
Нацисты между тем продолжали курс на осторожное сближение с СССР. 7 апреля, когда Италия оккупировала Албанию, министр иностранных дел Германии Иоахим фон Риббентроп приказал своему эксперту по Восточной Европе Петеру Клейсту ускорить налаживание отношений с советскими дипломатами. Клейст начал с того, что пригласил на чай советника полпредства Георгия Астахова. В отличие от простоватого Мерекалова, Астахов был интеллектуалом, автором нескольких книг, его сообщения в Москву были развернутыми и содержательными. Исходя из этого, обе стороны сочли его подходящим для ведения секретных контактов. Однако в нацистской политике что-то изменилось, и после первой встречи Риббентроп приказал Клейсту прекратить общение с секретарем советского полпредства.
Тем временем Литвинов и Потемкин 12 апреля вызвали в НКИД польского посла Вацлава Гжибовского и заявили ему, что в случае нападения Германии Польша не сможет обойтись без помощи СССР. Посол сослался на нейтралитет своей страны и туманно пообещал, что в случае необходимости Польша пойдет на такой шаг, на что Литвинов предупредил, что это может случиться слишком поздно. Он не знал, но мог догадываться, что Гитлер изготовился к захвату Польши. Накануне, 11 апреля, он одобрил разработанный Генштабом план «Вайс» по захвату Польши в случае ее отказа от уступок, то есть передачи Германии Данцигского коридора. То, что казалось наркому изменением польской позиции, совпало с объявлением 13 апреля британских гарантий Румынии, правительство которой пока что сопротивлялось немецкому давлению.
Литвинов был готов использовать очередной шанс достижения договоренности с Англией и Францией. 11 апреля Майский прислал ему отчет о своей беседе с Галифаксом, в которой британский министр иностранных дел просил дать односторонние советские гарантии Польше и Румынии. Полпред отказался, отметив, что «только настоящая коллективная безопасность, а не сепаратные соглашения между отдельными державами может остановить лавину агрессии и открыть пути к прочному миру»[635]. Литвинов отругал его за эту позицию, которая долго была его собственной, и дал поручение: «Со ссылкой на сказанное Вам Галифаксом о серьезной заинтересованности Англии в оказании помощи Греции и Румынии заявите ему, что и мы не относимся безучастно к судьбе Румынии и хотели бы знать, как Англия мыслит себе формы помощи ей со стороны как Англии, так и других заинтересованных держав, и что мы готовы принять участие в такой помощи»[636].
Одновременно в Москву поступило французское предложение о расширении советско-французского договора соглашением о военной помощи – то, чего Литвинов прежде безуспешно добивался. 15 апреля он отправил Сталину проект соглашения, которое предлагал заключить трем странам:
Георгий Астахов. (Из открытых источников)
Алексей Мерекалов. (Из открытых источников)
«1. Взаимное обязательство о помощи между Англией, Францией и Советским Союзом в случае агрессии против одного из этих государств в результате помощи, оказываемой этим государством какому-либо европейскому соседу СССР (от английского предложения этот пункт отличается заменой односторонней декларации двусторонним пактом, а от французского – включением Прибалтики и Финляндии в число возможных жертв агрессии).
2. Англия, Франция и СССР обязуются друг перед другом оказать помощь европейским соседям СССР.
3. Представители трех государств приступают немедленно к обсуждению и установлению размеров и форм помощи.
4. СССР, Англия и Франция обязуются не принимать решений и не заключать соглашений с другими государствами по вопросам, касающимся востока Европы, без общего согласия трех государств. Равным образом они обязуются не заключать мира с агрессорами отдельно друг от друга»[637].
Посылая проект, нарком сетовал, что не знает, хочет ли советское руководство сотрудничать с западными странами, и критиковал решение Политбюро об отзыве Майского из Лондона: «С отъездом т. Майского наше полпредство как дипломатическое представительство фактически перестанет функционировать, ибо там нет ни одного человека, которому можно было бы поручить серьезные дипломатические переговоры или с которым считались бы англичане»[638]. Литвинова явно беспокоило его положение, поскольку после 13 апреля его не вызывали в Кремль, где прежде он был почти ежедневно, да и отзыв близкого к нему Майского говорил о немилости. При этом за последние годы он испытал столько потерь и разочарований, что был, возможно, психологически готов к отставке. Удерживала его только преданность делу, которым он считал в первую очередь приобретение для СССР союзников в будущей войне.
Его немного ободрило то, что в Кремле согласились рассмотреть его проект, в который 17 апреля Сталин и Молотов внесли поправки. Чемберлен должен был уточнить, что предоставляемые Польше гарантии действуют только в случае немецкой агрессии. Литвинов объяснял Сурицу: «Хотя мы, конечно, нападать на Польшу не собираемся, но считали бы существование такого обязательства Англии несовместимым с теми отношениями, которые мы желаем теперь установить с Англией»[639]. Молотов, уделявший, в отличие от Литвинова, много внимания странам Востока, предложил также подключить к соглашению Турцию, а в перспективе и Иран. Проект был выслан правительствам Англии, Франции, Румынии и Польши 19 апреля. Неизвестно, питал ли Литвинов хоть какие-то надежды на его успех, но критически настроенный Потемкин тогда написал Сурицу: «Посмотрим, каков будет результат нашей новой акции. Она ставит некоторые вопросы, которые не так легко разрешить с такими партнерами, как Бонне, Чемберлен, Бек и Гафенку»[640] (речь шла о министре иностранных дел Румынии, яром антикоммунисте).
Действительно, 28 апреля Жорж Бонне выдвинул встречное предложение, которое не предусматривало англо-французской помощи Советскому Союзу, если он вступит в войну с Германией без их участия. Литвинов предложил дождаться реакции англичан и выступления Гитлера в тот же день. От него ожидались заявления, благоприятные для СССР. Фюрер действительно чуть ли не впервые воздержался от проклятий в адрес Москвы, зато обрушился на «плутократов» из Лондона и Вашингтона и зловеще предупредил, что Мюнхенское соглашение не ликвидировало всех проблем, связанных с пересмотром европейских границ.
Между тем 17 апреля полпред Мерекалов встретился в Берлине со статс-секретарем германского МИДа Эрнстом фон Вайцзеккером, чтобы обсудить советско-германские отношения. Вайцзеккер заявил, что Германия, несмотря на противоречия идеологического характера, стремится развивать экономические связи с СССР. Литвинов предлагал использовать это как инструмент давления на Великобританию и Францию, чтобы заставить их заключить с СССР соглашение о взаимопомощи. 3 мая он предложил Сталину «возможно скорее рассеять англо-французские иллюзии насчет приемлемости для нас прежних предложений», а затем добиться «равномерной защиты восточного фронта», заключив оборонные соглашения не только с Польшей и Румынией, но и со странами Прибалтики[641].
В тот же день Литвинов написал вождю другое письмо, критикующее политику Молотова в отношении Турции. Председатель Совнаркома настоял на отправке в Анкару Потемкина с требованием добиться от турок заключения договора о взаимной помощи. Нарком настаивал, что турки на переговорах стремятся лишь к получению преференций от СССР – «да и какую помощь Турция может оказать нам в Черном море?»[642] Он предлагал отказаться от договора и отозвать Потемкина в Москву, «ибо положение для него создается там не очень удобное». Напротив, Молотов считал, что Турция может обезопасить черноморские границы Советского Союза, а также повлиять на Болгарию в целях ее присоединения к договору. Дальнейшего развития спор не получил, поскольку Литвинова, как мы уже знаем, отправили в отставку.
Этому предшествовало совещание в Кремле 21 апреля, где Майского с Литвиновым подвергли жесткой критике по малозначащему поводу – по пути в Москву Майский встретился с финским министром иностранных дел Юхо Эркко и в общей форме рассказал ему, что думает о ситуации в Европе. На другой день финская «Саномат» написала, что на вопрос, не везет ли он в Москву какое-нибудь соглашение, Майский ответил: «Нет, у меня в карманах пусто». Вождь упрекнул Литвинова за то, что он «распустил» подчиненных. Нарком ответил: «Товарищ Сталин, это обычный разговор двух дипломатов, и от такого разговора он не мог уйти»