[643]. То ли благодаря его заступничеству, то ли по другой причине Майского оставили в Лондоне, а вот Мерекалову, тоже вызванному в Кремль, не повезло. На вопрос Сталина о перспективах отношений с Германией он откровенно ответил, что Гитлер, несмотря на любые договоренности, в ближайшие годы нападет на СССР. Уже 5 мая неугодного полпреда отозвали из Берлина, а потом и вовсе уволили из НКИД; временным поверенным в делах стал Астахов.
Часто считается, что судьба Литвинова решилась именно после кремлевского совещания, но его биограф Дж. Холройд-Довтон считает, что окончательное решение на этот счет было принято после 28 апреля, когда Франция с Англией фактически отвергли его проект договора. Тот же автор утверждает: «Есть веские основания утверждать, что, если бы предложения Литвинова были быстро и благосклонно рассмотрены, Второй мировой войны могло бы и не быть»[644]. О том же пишет Черчилль: «Если бы мистер Чемберлен, получив предложение России, ответил: «Да, давайте объединимся втроем и свернем Гитлеру шею» – Сталин согласился бы с ним, и история могла принять другой оборот»[645]. Даже нелюбимый Литвиновым Бонне, узнав о предложениях, поспешил встретиться с Сурицем, и тот доложил в Москву, что «первое впечатление о реакции французов очень благоприятно»[646]. Однако Чемберлен быстро убедил французское правительство не предпринимать никаких шагов навстречу СССР, пока не будет сформировано общее отношение Англии и Франции к советским инициативам – а этого так и не случилось.
Как уже говорилось, существуют две версии смещения Литвинова. Согласно первой, изложенной Шейнисом непонятно с чьих слов, нарком узнал о случившемся только утром 4 мая, когда к нему в кабинет явились Молотов, Маленков и Берия, уехал на дачу, потом вернулся и только вечером снова уехал в ту же Фирсановку. По другой, которую сам Литвинов поведал за границей западным журналистам, его сняли с должности еще 3 мая в Кремле, когда и был подписан указ об отставке. Сообщение Мориса Хиндуса об этом мы уже цитировали, а Луис Фишер в своей книге «Жизнь и смерть Сталина» пишет следующее: «Молотов начал беседу. Советское правительство намеревалось улучшить свои отношения с Гитлером и, если возможно, подписать пакт с нацистской Германией. Как еврей и заклятый противник такой политики, Литвинов возражал против этого. Он был зол. Он утверждал, что союз между Москвой и Гитлером приведет к катастрофе, и обрисовал ее возможные варианты. Он спорил и стучал кулаком по столу. Сталин молча посасывал трубку, а потом сказал: «Хватит». Ткнув в сторону Литвинова листом бумаги, он велел: «Подпишите». Это было заявление Литвинова об отставке, и он его подписал»[647].
Фишер ссылается на двух американцев, которым Литвинов рассказал об этом в 1943 году, – одним из них, вероятно, был тот же М. Хиндус. Эта версия больше похожа на правду, поскольку наш герой никак не мог за столь короткое время добраться до Фирсановки, куда ехать от центра Москвы было не меньше часа, а потом вернуться обратно. Да и советские лидеры вряд ли стали бы, как уверяет Шейнис, театрально являться в кабинет Литвинова, уходить, а потом возвращаться снова. Решающий свидетель в данном вопросе – журнал приемов Сталина, который свидетельствует, что 3 мая Литвинов действительно с 17.15 до 17.50 находился в кремлевском кабинете Сталина в компании Молотова, Ворошилова, Микояна, Маленкова, Берии, Деканозова, Андреева и Калинина. Последний был нужен, чтобы на правах председателя ЦИК завизировать указ об отставке[648].
Луис Фишер. (Из открытых источников)
Важно и свидетельство Татьяны Литвиновой, которая 3 мая весь день не могла дозвониться до отца, а вечером он вернулся домой на Спиридоновку и сразу лег спать. Позже он рассказал ей, что был в этот день у Сталина и Молотов кричал на него: «Вы нас за дураков считаете!» Это была необычная откровенность – в те годы он никогда не говорил с близкими о своей работе. Только один раз, незадолго до отставки, она спросила его: «Я знаю, что война неизбежна, но не мог бы ты отложить ее лет на пятнадцать?» Литвинов сказал: «Значит, ты хочешь, чтобы твоего поколения это не коснулось». Она призналась, что хочет именно этого, и он сказал, что мир и правда одержим войной, но он не думает, что война и правда неизбежна[649].
Уже 4 мая Молотов с видом триумфатора появился в НКИД и выступил перед сотрудниками, обещая навести порядок (но никак не «покончить с синагогой»). Правда, позже он рассказывал поэту Феликсу Чуеву: «Сталин сказал мне: «Убери из наркомата евреев». Слава богу, что сказал! Дело в том, что евреи составляли там абсолютное большинство в руководстве и среди послов. Это, конечно, неправильно. Латыши и евреи… И каждый за собой целый хвост тащил. Причем свысока смотрели, когда я пришел, издевались над теми мерами, которые я начал проводить»[650]. С собой он привел нескольких молодых партийцев, включая Владимира Павлова, который вспоминал, как ему поручили разбор документов Литвинова: «Они хранились у него в хаотичном состоянии. Многие не были им даже прочитаны. Особенно это касалось донесений нашей разведки из-за рубежа. Ящики его письменного стола были «хранилищами» промасленных бумажек из-под бутербродов»[651].
Молотов действительно установил в ведомстве, дезорганизованном чистками, строгую дисциплину, не забывая регулярно напоминать про ошибки прежнего руководства. В июле 1939 года на партсобрании в наркомате он утверждал: «Товарищ Литвинов не смог обеспечить проведение партийной линии Центрального комитета КПСС в народном комиссариате. Неправильно говорить, что он не был большевиком, но что касается подбора и подготовки личного состава, комиссариат был не совсем большевистским, потому что товарищ Литвинов цеплялся за ряд людей, чуждых и враждебных партии и советскому государству, и демонстрировал беспартийное отношение к новым людям, пришедшим служить в комиссариат»[652].
Биограф Молотова В.А. Никонов опровергает распространенное мнение, что Молотов во главе НКИД действовал исключительно по указаниям Сталина, тогда как Литвинов вел самостоятельную политику. Он ссылается на сталинского переводчика Валентина Бережкова[653], который вспоминал: «Литвинов по самому малейшему поводу обращался за санкцией в ЦК ВКП(б), то есть фактически к Молотову, курировавшему внешнюю политику. Как нарком иностранных дел, Молотов пользовался большей самостоятельностью, быть может, и потому, что постоянно общался со Сталиным, имея, таким образом, возможность как бы между делом согласовать с ним тот или иной вопрос. Но все же, по моим наблюдениям, Молотов во многих случаях брал на себя ответственность»[654]. Следует, однако, учесть, что Молотову как ближайшему в то время соратнику Сталина позволялось то, что никак не мог позволить себе полуопальный Литвинов, который по любому поводу должен был запрашивать санкцию вождя.
В Европе молотовскую радость из-за увольнения Литвинова разделяли немногие. Одним из них был Юзеф Бек, заявивший: «Можно ожидать, что специфический антипольский подход этого человека, русского еврея по происхождению, исчезнет с его уходом»[655]. Радовался, конечно, и Гитлер, который даже вызвал к себе советника московского посольства Г. Хильгера (Шуленбург был с визитом в Иране), чтобы спросить о причинах отставки Литвинова. Хильгер, если верить его мемуарам, ответил следующее: «По моему твердому убеждению, он сделал это, потому что Литвинов настаивал на достижении взаимопонимания с Англией и Францией, в то время как Сталин считал, что западные державы нацелены на то, чтобы заставить Советский Союз в случае войны таскать каштаны из огня»[656].
После этого фюрер задал второй вопрос: может ли теперь Сталин достигнуть соглашения с Германией? Хильгер упомянул сталинскую речь 10 марта, в которой он говорил об отсутствии почвы для конфликта между Советским Союзом и Германией. Он удивился, что ни Гитлер, ни присутствовавший на встрече Риббентроп не помнят эту речь. По просьбе фюрера он рассказал о положении в Советском Союзе, чем вызвал, как узнал потом, недовольство. «Может быть, – сказал Гитлер Риббентропу, – Хильгер пал жертвой советской пропаганды. В этом случае его описание условий в Советском Союзе ничего не стоит. Но если он прав, тогда мы не можем терять время и обязаны принять меры, чтобы предотвратить дальнейшее укрепление советской власти»[657].
В официальном сообщении, опубликованном 4 мая, говорилось, что Литвинов ушел в отставку «по состоянию здоровья». Этому мало кто верил даже за границей. Когда лидер компартии США Эрл Браудер привел эту причину на встрече со студентами, ему ответили громким смехом. Браудер тоже улыбнулся: «Зря не верите. Если бы вы столько лет вели переговоры с Чемберленом, вас бы непрерывно тошнило». В Штатах позволяли себе шутить, а вот у европейцев новость вызвала тревогу. Статья в «Таймс» 4 мая провидчески утверждала, что отставка Литвинова означает «возможность заключения сделки между Советским Союзом и Германией за счет прежде всего Польши, а в конечном счете и западных держав»[658]. Дальше автор статьи предположил, что Сталин, раздраженный затягиванием соглашения с Англией и Францией, решил таким способом ускорить ход переговоров.