Бывший посол США в Москве Джозеф Дэвис в меморандуме, анализирующем причину увольнения Литвинова, писал: «Сталин не доверял ни Франции, ни Великобритании и опасался, что Советский Союз может быть вовлечен в европейскую войну и остаться в проигрыше. Советское правительство определенно привержено миру, как по экономическим, так и по идеологическим причинам. Советское правительство испытывает отвращение к политике умиротворения, применявшейся прежде, и считает, что агрессоров остановят только смелые и решительные военные союзы, которые носят конкретный характер»[659]. Далее он продолжал: «Литвинову за последние два года не удалось убедить западные державы перейти на эту точку зрения, и теперь нужен новый министр иностранных дел, который либо обеспечит адекватное сопротивление агрессорам, либо замкнет Советский Союз в себе»[660].
Британский посол У. Сидс 4 мая 1939 года отправил в Лондон телеграмму, сообщив об отставке Литвинова, которая стала для него полной неожиданностью. С наркомом он виделся накануне, и ничто не предвещало такого поворота. В тот же день Сидс еще раз написал в Лондон, выразив беспокойство по поводу того, что увольнение Литвинова может означать переход Советского Союза к изоляции. Однако меморандум британского посла во Франции Э. Фиппса от 5 мая 1939 года утверждал: «Майский в Лондоне, Суриц в Париже и Молотов дали заверения, что отставка господина Литвинова не подразумевает изменения политики, но никто из них не объяснил, что это означает». Далее говорилось: «Это вряд ли вызвано личными причинами, несмотря на слухи об интригах Потемкина против его шефа и трудности в положении Литвинова, созданные недоверием к его жене-англичанке»[661].
Утверждения, что отставка Литвинова расчистила путь к соглашению с Германией, не учитывают того, что еще довольно долго об этом соглашении никто не вспоминал. Молотов 20 мая отверг предложение Шуленбурга о возобновлении переговоров о торговле, заявив, что «для успеха экономических переговоров должна быть создана соответствующая политическая база»[662]. Это намекало на возможность сближения позиций, но дальше этого дело не зашло, поскольку 27 мая Чемберлен, опасаясь договоренности Германии и СССР, направил Сидсу инструкцию, предписывающую согласиться на обсуждение пакта о взаимопомощи, военной конвенции и гарантий государствам, которые подвергнутся нападению Гитлера. Англо-французский проект был разработан на основе советских предложений от 17 апреля.
На переговорах в Москве СССР 2 июня Молотов вручил послам Великобритании и Франции новый проект договора, который предусматривал обязательства всех сторон в случае агрессии немедленно оказать помощь, включая военную, другим участникам договора, а также таким государствам, как Бельгия, Греция, Турция, Румыния, Польша, Латвия, Эстония и Финляндия. Однако многие из этих стран тут же отказались от гарантий СССР, опасаясь ввода советских войск, а Эстония и Латвия 7 июня подписали пакты о ненападении с Германией. Однако Москва продолжала настаивать на включении в договор гарантий прибалтийским государствам или подписании его только с Англией и Францией без упоминания третьих стран.
Жданов в «Правде» 29 июня отметил, что переговоры зашли в тупик, поскольку Англия и Франция «не хотят равного договора с СССР». Действительно, Чемберлен продолжал использовать переговоры с Москвой лишь для давления на Гитлера, о чем 4 июля прямо сказал Галифакс: «Наша главная цель в переговорах с СССР заключается в том, чтобы предотвратить установление Россией каких-либо связей с Германией»[663]. Заканчивалась статья зловеще: «Мне кажется, что англичане и французы хотят не настоящего договора, приемлемого для СССР, а лишь только разговоров о договоре для того, чтобы, спекулируя на мнимой неуступчивости СССР перед общественным мнением своих стран, облегчить себе путь к сделке с агрессорами»[664].
Тем не менее 8 июля договор был в целом согласован, но советская сторона потребовала включения в него пункта о «косвенной агрессии», в котором западные страны снова увидели предлог для ввода Красной армии в соседние страны. Чтобы предотвратить срыв переговоров, Галифакс 10 июля предложил подписать для начала политическое соглашение, а над военным продолжить работу, поскольку это займет «длительное время». Однако 19-го Чемберлен отказался принять советское требование, и переговоры прекратились.
Тогда же в Лондон прибыл советник Геринга Гельмут Вольтат, имевший несколько встреч с советником премьера по внешней политике Хорасом Уилсоном. Он, по словам немецкого посла в Лондоне (и бывшего посла в Москве) Дирксена, сказал Вольтату, что «заключение пакта о ненападении с Германией дало бы Англии возможность освободиться от обязательства в отношении Польши»[665]. Со своей стороны Германия предложила Англии раздел сфер влияния в мире, пообещав не вмешиваться в дела Англии и ее колоний. Однако 21 июля об этих контактах узнала Франция и, опасаясь предательства англичан, слила данные о них в прессу. Впрочем, французы тоже были не безгрешны – в переписке с германским МИД их дипломаты также соглашались отказаться от поддержки Польши в случае получения от Германии гарантий ненападения. Без сомнения, у Гитлера все эти метания вызывали только презрение и решимость продолжить агрессию в Европе.
Англия и Франция 23 июля все-таки решили приступить к военным переговорам с советской стороной и 5 августа направили для этого свои военные миссии. До Москвы они добирались максимально долго, поскольку Чемберлен по-прежнему затягивал переговоры, всё еще надеясь использовать их для давления на Гитлера. Французы больше стремились к соглашению, но они целиком зависели от англичан. Если с советской стороны переговоры возглавляли начальник генштаба Б. Шапошников и командующие родами войск, то с западной – малозначительные адмиралы Р. Дракс и Э. Думенк, первый из которых к тому же не имел, как выяснилось, письменных полномочий. Переговоры шли трудно, их по-настоящему не хотели вести ни Москва, ни Лондон с Парижем. Сталин в секретной инструкции Ворошилову от 7 августа предписывал: «Если французы и англичане всё же будут настаивать на переговорах, то переговоры свести к дискуссии по отдельным принципиальным вопросам, главным образом о пропуске наших войск через Виленский коридор и Галицию, а также через Румынию… Если выяснится, что свободный пропуск наших войск через территорию Польши и Румынии является исключённым, то заявить, что без этого условия соглашение невозможно»[666].
Застой в переговорах заставил советских руководителей все более благосклонно относиться к немецким попыткам сближения. 28 июня Шуленбург в очередной раз встретился с Молотовым, заявив ему, что германское правительство желает, чтобы Германия и СССР «избегали бы всего, что может привести к дальнейшему ухудшению отношений и делали бы все, чтобы привести к их укреплению». «У меня создалось впечатление, – добавлял посол, – что советское правительство крайне заинтересовано в том, чтобы уяснить нашу политическую позицию и поддерживать контакты с нами»[667]. 18 июля возобновились советско-германские переговоры о кредитах, а 24-го Шнурре пригласил к себе Астахова и предложил ему целую программу улучшения советско-германских отношений, состоящую из трех этапов. На первом этапе предлагалось благополучное завершение торгово-кредитных переговоров, на втором – «нормализация отношений по линии прессы, культурных связей», на третьем – «политическое сближение».
Шнурре, получив инструкции от Риббентропа, 26 июля пригласил Астахова и заместителя торгпреда Бабарина на новую беседу. Он подчеркнул, что за последнее время «политика Германии на Востоке приняла совершенно другое направление. С нашей стороны не могло быть и речи о том, чтобы угрожать Советскому Союзу; наши цели направлены в совершенно другую сторону. Политика Германии направлена против Англии. Это является решающим фактором»[668]. Далее Шнурре перешел к выгодам, которые может получить СССР от соглашения с Германией: «Нейтралитет и то, чтобы остаться в стороне от возможного европейского конфликта и, если Москва пожелает, немецко-русское соглашение относительно общих интересов, которое, как и в прошлые времена, приведет к выгоде для обеих сторон»[669].
Собеседник Астахова утверждал, что излагает позицию Риббентропа, который «в точности знает мысли фюрера». Сказал он и то, что грело души советских лидеров, разозленных неуступчивостью Запада: «Мы не представляем себе, чтобы СССР было выгодно стать на сторону Англии и Польши, в то время как есть полная возможность договориться с нами»[670]. В письме Потемкину, посланном 27 июля, Астахов сообщил, что «стремление немцев улучшить отношения с нами носит достаточно упорный характер и подтверждается полным прекращением газетной и прочей кампании против нас. Я не сомневаюсь, что, если бы мы захотели, мы могли бы втянуть немцев в далеко идущие переговоры, получив от них ряд заверений по интересующим нас вопросам»[671].
Скоро немцы перешли в общении с Астаховым на более высокий уровень: 2 августа с ним встретился сам Риббентроп. Он заявил, что «разговаривать с русскими немцам, несмотря на всю разницу идеологий, было бы легче, чем с англичанами и французами»[672]. По словам Астахова, главный нацистский дипломат намекнул ему на возможность договориться о судьбе Польши и подчеркнул, что «в СССР за последние годы усиливается национальное начало за счет интернационального, и это, естественно, благоприятствует сближению СССР и Германии. Резко национальный принцип, положенный в основу политики фюрера, перестает в этом случае быть диаметрально противоположным политике СССР. Это вопрос, который наиболее интересует фюрера»