В этом тропическом раю тоже чувствовалось дыхание войны – уже в следующем году в руках японцев оказались и Бирма, и Филиппины, и Сингапур, командующий гарнизоном которого уверял Литвинова, что эта крепость неприступна. Оттуда 2 декабря путешественники прилетели на американский остров Гуам в Тихом океане, 4-го – на Мидуэй. Тем же вечером они оказались на Гавайях, где их поселили в лучшем отеле на курорте Вайкики. Дипломата поразила расслабленность американских военных, которых он «предупреждал о внезапной атаке японцев»[709]. Начальник гарнизона отмахнулся от назойливого гостя. До атаки на Перл-Харбор оставалось два дня…
Во время 20-часового перелета через Тихий океан Литвинов написал письмо детям: «Мои дорогие Мишук и Танюша… впечатлений набралось столько, что мы не могли «переварить» их. Ведь мы впервые видели пальмовые рощи, кокосовые пальмы, каучуковые и тростниковые плантации… Все же мы очень уставали от полетов, особенно над Тихим океаном, где мы ничего не видели под собой, кроме облаков и океана. Тошноты все время не было, но на большой высоте, 17 000 футов, мое сердце напоминало о себе. В последний вечер я чувствовал себя совершенно обессилевшим и приходилось сосать кислород»[710]. Здоровье его было неплохим для 65-летнего человека, но уже начало сдавать. Перед отъездом он жаловался на одышку и боль в ногах, и врач, которого он посетил, сомневался, сможет ли он пережить столь длинный путь. Но все обошлось, и 6 декабря самолет приземлился в Сан-Франциско. Его встречал первый советник посольства Анатолий Громыко, прибывший из Вашингтона. Об этом событии «Известия» сообщали наравне с фронтовыми сводками: «6 декабря Чрезвычайный и Полномочный посол СССР в США тов. Литвинов по пути в Вашингтон прибыл в Сан-Франциско. Он был встречен представителями государственного департамента США, американской армии и флота и местных властей Сан-Франциско, а также представителями советского посольства и генерального консульства в Сан-Франциско.
Приезд тов. Литвинова вызвал в США огромный интерес. Его осаждают многочисленные корреспонденты, фотографы, кинооператоры. Через радиостанцию компании «Нэшнл бродкастинг» тов. Литвинов выступил с краткой речью, в которой приветствовал американский народ и подчеркнул решимость Советского Союза продолжать борьбу до полной победы»[711].
На завтраке в советском консульстве Громыко поднял тост за здоровье гостя: «Наше руководство посольством было незрелым.
Встреча Литвинова в Вашингтоне. 6 декабря 1941 г. (Из открытых источников)
Теперь мы получаем выдающегося руководителя». Литвинов удивился: «Перед отлетом из Москвы я был у товарища Сталина. Иосиф Виссарионович сказал мне, что линия, которую осуществлял мой предшественник Уманский, была правильной»[712]. Неизвестно, была ли эта сцена в реальности, но она вполне согласуется и с очевидной симпатией посла к Уманскому, и с неприязнью, которой к нему сразу воспылал Громыко.
Уже через пару часов Литвинов снова отправился в путь и вечером 6 декабря был в Вашингтоне. На аэродроме его встречала толпа, где были представители Госдепартамента, журналисты, бизнесмены, его знакомые, включая бывшего посла Дэвиса, и просто зеваки. Не тратя времени на дежурные улыбки и приветствия, дипломат взял микрофон и начал первую из десятков речей, произнесенных им за полтора года в Америке: «Первое мое посещение этой столицы состоялось в весьма важный момент. В настоящее время я прибыл в еще более важный период, когда решаются судьбы всех народов – всего человечества. Я знаю, с каким огромным интересом и сочувствием следит американский народ за событиями на Восточном фронте, и я заверяю американский народ, что Красная Армия и все Вооруженные Силы Советского Союза будут и в дальнейшем продолжать борьбу с гитлеровской Германией с теми же упорством и мужеством, которые вызвали одобрение и восхищение всего мира»[713].
Он прилетел не вовремя. Уже через несколько часов внимание американцев было приковано к страшным новостям с Гавайев, где японцы атаковали базу военно-морского флота. Литвинов тут же написал об этом в Москву: «Неожиданные задержки в Тегеране и Багдаде (по вине англичан), из-за которых я должен был отказаться от более короткого пути на Америку и повернуть на Восток, раздражали меня и даже огорчали, но зато нам повезло в Гонолулу… Если бы оставались там до среды, то сейчас подвергались бы бомбежке японцев или должны были бы повернуть обратно на Ирак. Через полтора дня после нашего отъезда из Гонолулу состоялась воздушная и морская атака японцев на этот город»[714].
В результате японской атаки на Перл-Харбор Тихоокеанский флот и авиация США понесли огромные потери, погибло около двух с половиной тысяч военнослужащих. Одновременно японцы совершили нападение на американские Филиппины и британскую Малайю, бомбили острова Гуам и Мидуэй, где совсем недавно побывал Литвинов. Рузвельт объявил войну Японии, но, несмотря на занятость, пригласил 8 декабря советского посла в Белый дом для вручения верительных грамот. В своей речи Литивнов выразил сочувствие американскому народу, но напомнил, что Советский Союз уже полгода подвергается еще более страшной и разрушительной агрессии. Несмотря на нападение Японии, он просил не забывать о борьбе с гитлеровской Германией – ее союзницей, которая ставит целью порабощение всех народов мира. Рузвельт в своем ответе сказал: «Мне представляется исключительно удачным, что в эти трагические дни, когда сохранение взаимопонимания и доверия между нашими двумя странами имеет столь жизненное значение не только для них самих, но также и для будущего всего человечества, Советское правительство сочло уместным послать в качестве своего представителя в Соединенные Штаты государственного деятеля, который уже занимал такой выдающийся пост в своей стране»[715].
После официальной церемонии Рузвельт побеседовал с новым послом наедине, уже без дипломатических церемоний, о чем Литвинов сообщал в НКИД: «Он сразу начал разговор с японского нападения, спрашивая, ожидаем ли мы объявления нам войны Японией. Я выразил сомнение с точки зрения интересов самой Японии, которой вряд ли выгодно теперь ввязаться в войну с нами. На вопрос президента, много ли дивизий мы сняли с Восточного фронта, я ответа не дал. <…> На мой вопрос, будет ли война с Японией длительной, он ответил утвердительно и на дальнейшие вопросы сказал, что в Японии имеется, вероятно, запас бензина и каучука на 9—12 месяцев. Вид у Рузвельта был утомленный и озабоченный… Можно было понять, что Америка понесла большие потери, чем она это официально признает»[716]. Когда Литвинов собрался уходить, президент пригласил его с женой на бридж, что означало готовность к неофициальным контактам.
Выступление Литвинова в посольстве СССР в Вашингтоне. 30 декабря 1941 г. (Из открытых источников)
Все последующие дни были заполнены встречами, речами, посещением приемов. Позже Литвинов попытался набросать список людей, с которыми встречался за время своей миссии. Набралось до двухсот фамилий – только тех, что остались в памяти. Среди них были греческий и югославский короли, будущий премьер Израиля Давид Бен-Гурион, князь-эмигрант Белосельский-Белозерский, великий пианист Артур Рубинштейн, скрипач-виртуоз Яша Хейфец. Через 10 дней после приезда он писал сыну и дочери: «Работы у меня много. Приходится делать много визитов и принимать множество народу. Гулять и отдыхать не приходится. К вечеру страшно устаю и не успеваю выспаться. У посла в Вашингтоне в два раза больше работы, чем в любой другой столице, да и момент теперь такой ответственный. Иногда думается, что я взял на себя задачу не по силам или не по возрасту… Пробовал было раз сходить в концерт по приглашению Эгона Петри, но после первого номера меня вызвали к президенту. Я у него уже был четыре раза»[717].
Литвинов на приеме в посольстве Мексики. 1942 г. (Из открытых источников)
Организация «Помощь России в войне», которая занималась сбором средств для Советского Союза, 10 декабря устроила собрание в огромном зале Мэдисон-Сквер-Гарден. Гвоздем программы стало выступление Литвинова, который говорил про героическую борьбу советского народа с фашизмом, про страдания, которые он терпит. Слушая его, многие плакали, а потом какая-то женщина в первом ряду сорвала с шеи колье с бриллиантами и бросила на сцену. Это будто прорвало лавину – на сцену стали кидать украшения, деньги, чеки. Литвинов молча смотрел на это, а потом сказал: «Спасибо вам, господа – но нужен второй фронт!»
Скоро он узнал о разгроме немцев под Москвой, который ободрил советское руководство и заставил весь мир поверить в возможность поражения Гитлера. 1 января 1942 года представители 26 государств подписали в Вашингтоне Декларацию Объединенных Наций, в которой содержалось обязательство сотрудничать в интересах поражения стран-агрессоров – Германии, Италии и Японии – и не заключать с ними сепаратного мира. Главными подписантами были Рузвельт, Черчилль, Литвинов и министр иностранных дел гоминьдановского Китая Сун Цзывэнь – лидеры так называемой «большой четверки». Остальные представляли эмигрантские правительства Европы, британские доминионы и зависимые от США страны Центральной Америки. Из впечатлений этой встречи Литвинову больше всего запомнилось общение с Черчиллем, который «раздраженно выражал недовольство по поводу моего отказа принять без согласия Москвы его поправки к Декларации наций. Говорил, что советские послы – почтовые ящики. Я отвечал, что предпочитаю быть передатчиком хороших предложений, чем автором неудачных»