Президент Рузвельт и его советник Гарри Гопкинс. (Из открытых источников)
Есть еще версия, что об отзыве Литвинова попросил Сталина сам Рузвельт, которого начали раздражать постоянные просьбы посла по поводу второго фронта. Об этом пишет сталинский переводчик Валентин Бережков: «В одной из бесед со Сталиным посол США Гарриман дал понять, что президент Рузвельт недоволен подобными выступлениями советского посла. Посол, добавил Гарри-ман, не должен допускать нападок на правительство, при котором он аккредитован. Это выглядело как объявление Литвинова персоной нон грата. Для Сталина, недолюбливавшего Литвинова, нашелся повод отозвать его в Москву»[739].
А. Гарриман в воспоминаниях действительно писал, что Рузвельт был недоволен послом: «Если бы Литвинов продолжал в том же духе, у него возникли бы серьезные трудности с президентом… Его политика переживала тогда трудные времена, хотя начиналась с больших надежд»[740]. Исходя из этого, можно решить, что общее мнение об успешности американской миссии Литвинова ошибочно, хотя его разделяло в то время большинство американцев. Возможно, Гарриман, писавший свои мемуары много лет спустя, просто пересказывал слова Молотова, с которым часто встречался, когда в 1943–1946 годах был послом в Москве. Но не исключено, что он действительно излагал мнение президента, который, как настоящий политик, умело лицемерил и скрывал свои истинные мотивы.
Литвинов и его секретарь А. Петрова на острове Вознесения. 14 мая 1943 г. (Из открытых источников)
Когда Литвинов сообщил ему об отъезде, Рузвельт с грустью в голосе спросил: «Вы не вернетесь?» Литвинов пожал плечами – так у Шейниса. Другие авторы пишут, что он сказал президенту, что его миссия, вероятно, завершилась. Вылет был назначен на 10 мая; Айви пока что осталась в Штатах, и он летел вдвоем с Петровой. После разгрома армии Роммеля можно было строить маршрут через Африку, но для этого полагалось сделать прививки от тропических болезней. Доктор, осмотрев пациента, сказал, что не может одобрить дальний перелет: его организм сильно изношен. Литвинов, однако, настоял, чтобы ему сделали все необходимые прививки.
Из Вашингтона самолет вылетел в Майами, откуда через Пуэрто-Рико отправился в Бразилию. Снова замелькали названия, знакомые ему по атласам. Этот последний дипломатический тур позволил ему увидеть почти весь мир. В Белене он с детским удивлением записал в дневник: «Видел обезьянку, влезавшую на дерево». 14 мая полетели через Атлантику, сделав посадку на острове Вознесения – «дикий бесплодный остров с черными холмами, покрытыми лавой»[741]. Там британский офицер запечатлел их с Петровой на фото, которое позже прислал Литвинову. Вечером были в Аккре, столице английского Золотого Берега, где их встретил губернатор, знакомый еще по Гаагской конференции, лорд Суинтон. Через Лагос добрались до Каира, «ездили смотреть пирамиды и сфинкса», обедали у американского посла Кирка, где был еще один старый знакомый – Рекс Липер, теперь посол при эмигрантском правительстве Греции. 18 мая были в Иерусалиме, где осмотрели Стену плача и съездили в Вифлеем: «У гробницы Рахили служка, указывая на меня, спросил: «Этот старик что, Черчилль?»[742] В Тегеране Литвинов пересел на советский самолет и вылетел в Баку; там пришлось ждать ночи, чтобы не попасться немецким истребителям. Рано утром 21-го прилетели в Москву.
Он продолжал числиться послом до 22 августа, но заранее узнал, что его сменит Громыко. В дневнике 16 августа записал: «Молотов сообщил о назначении Громыко. Предупреждал его о карьеризме… В.М. соглашался, но, как я говорил еще в Вашингтоне, решение давно состоялось. Безумие!»[743] Впрочем, задолго до этого он понял, что в Вашингтон больше не поедет. 23 мая писал сыну Михаилу: «Мой дорогой Мишук! По вызову начальства прибыл сюда 21 мая… Маму оставил в Вашингтоне, но она, вероятно, уже сбежала в Нью-Йорк, который она всегда предпочитает столице… Она опубликовала несколько статей в журналах, снабдив их собственными иллюстрациями, затем выпустила новое издание «Хис мастерс» под новым названием «Москоу мистери», с большим предисловием. Книга имеет больший успех, чем в Англии…
Ехал сюда в предположении, что обратно в США не поеду. Не могу еще сказать, насколько это предположение оправдается. Если нет, то все же думаю повидаться с тобой. Какой-то твой товарищ сказал Тане, что ты будешь здесь 4 июня. Раньше этого числа, во всяком случае, не уеду. Если понадобится, то буду хлопотать перед твоим начальством о разрешении тебе слетать сюда на несколько дней…
В ожидании скорой встречи кончаю.
Крепко целую. Твой папа»[744].
Дом на набережной в 1930-х гг. (Из открытых источников)
Михаил в то время находился на фронте, занимаясь ремонтом и техническим обслуживанием самолетов. Его жена с сыном, как и Татьяна, жили тогда на 1-й Мещанской. Вскоре после приезда Литвинову как заместителю министра дали квартиру в знаменитом Доме на набережной (ул. Серафимовича, 2, кв. 14), где вольготно разместилась вся семья. Его внук Павел вспоминал в интервью: «Это была огромная квартира. По советским масштабам она была колоссальная. То есть как гостиница такая. Там было шесть комнат и длинный коридор. В этом коридоре была ковровая дорожка, на которой я катался на трехколесном велосипеде. И, значит, была большая комната, где спал дедушка, там был его кабинет и его личная спальня. Огромное количество книг, целые стены книг… И дедушка был такой толстый, очень добрый. И я его обожал, потому что у меня была с ним большая личная дружба»[745].
Айви оставалась в США до ноября 1943 года, потом через Сан-Франциско улетела в Москву. Дж. Карсуэлл предполагает, что она не хотела возвращаться в СССР, но сделала это, боясь последствий для мужа и детей. Своей подруге Берте она 16 ноября написала: «Кажется невероятным, что мне пришлось так рано расстаться со своей жизнью в Нью-Йорке и всем, что она для меня значила, но, с другой стороны, как только я уехала оттуда, то почувствовала, что должна ехать. В Сан-Франциско я, по крайней мере, уже на полпути к цели, и уже вырвала из себя тоску»[746].
Постановление Политбюро об освобождении Литвинова от должности посла в США. 21 августа 1943 г. (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1373. Л. 116)
До приезда жены у Литвиновых поселилась прилетевшая с ним Петрова. Татьяна (в изложении А. Терехова) вспоминала: «Отец спросил, не буду ли я против, если Петрова поживет у нас. Я ответила: твоя квартира, тебе решать. Мама страшно обижалась, что я так ответила. Но я тогда всего не понимала до конца. Максим Максимович и Петрова так и жили у нас до приезда мамы»[747].
Американскую эпопею Литвинова завершил обширный меморандум об отношениях СССР и США, написанный по поручению Молотова. В документе, отправленном 2 июня, говорилось, что, хотя Рузвельт был менее дружественно настроен к СССР, чем в 1933 году, он «более дружественен, чем любой другой влиятельный американец». Литвинов мог не знать, что 5 мая 1943 года Рузвельт, написав Сталину с предложением встретиться лично (речь шла о будущей Тегеранской конференции), добавил, что Литвинов «был одним из двух человек, с которыми он обсуждал этот вопрос»[748].
Далее он писал о том, что беспокоило советское руководство в первую очередь, – возможности смены курса США. В меморандуме говорилось: «Хотя при президентстве Рузвельта выход из войны невозможен, в случае затяжной войны без видимых шансов на победу Сенат может поддаться пропаганде изоляционистов и вызвать серьезный кризис, отказавшись от военных поставок. Однако прекращение военных действий возможно и может произойти, если президентом будет избран изоляционист»[749]. Литвинов понимал, что Рузвельт пытался извлечь из войны как можно больше пользы для своей страны, в первую очередь за счет Британской империи: «Он предположил, что при решении послевоенных проблем будет легче прийти к соглашению с нами, чем с Великобританией, и я склонен приписать его настойчивое предложение встречи со Сталиным желанию добиться этого предполагаемого соглашения»[750].
В замечаниях о втором фронте Литвинов очень критично отзывался о США и Великобритании из-за задержки с его открытием. Он писал: «Причина задержки заключается в том, что политика обеих стран основывалась на цели максимального истощения Советского Союза, чтобы уменьшить его роль в решении послевоенных проблем»[751]. Далее говорится: «Надежды на открытие второго фронта не будет без серьезного давления с нашей стороны». Причиной задержек со вторым фронтом западные историки часто называют активность немецкого флота в Атлантике, препятствующую перевозке войск из вооружения из США в Европу. Однако уже к началу 1943 года она резко сократилась, и в январе конференция союзников в Касабланке решила начать операцию во Франции в сентябре того же года. Однако в итоге ее заменили локальной высадкой на Сицилии.
Далее в докладе Литвинова говорилось о работе советского посольства: «Мы должны поставить нашего посла в положение, при котором он мог бы выступать перед общественностью США, разъясняя нашу политику в настоящем и будущем, и усилить информационный отдел посольства рядом людей, которые могут свободно говорить по-английски. Необходимо разрешить посольству принять несколько надежных американцев для работы в качестве переводчиков и редакторов». Это предложение учтено не было – работа посольства при Громыко стала гораздо более закрытой и статичной.