Национализм и вообще ксенофобию у консерваторов – то есть неприязнь к чужакам, от иммигрантов-азиатов до парней «с соседнего района», которые имеют наглость топтать асфальт рядом с вашими гаражами, – исследователи тоже выводят из чувства страха. Правда, весьма специального: это страх заболеть. Во времена доисторических эпидемий сторониться незнакомых людей, которые пришли из других мест, – единственная эффективная стратегия избегания болезней, когда ни вакцин, ни антибиотиков еще не изобретено и от простых инфекционных заболеваний вымирают целыми деревнями. Таким образом достаточно долго из человеческой популяции вымывались гены тех, кто чужаков не боялся.
Если у одних мозг лучше приспособлен отрабатывать старую и надежную оборонительную программу времен плейстоцена, у других – искать новое, то из чего состоит эта «программа»?
Трое ученых из Университета Вирджинии – Джесс Грэм, Джонатан Хайдт и Брайан Нозек (он не имеет никакого отношения к Роберту Нозику, философу и теоретику либертарианства) – в 2009 году опубликовали громкое исследование под заголовком «Либералы и консерваторы опираются на разный моральный фундамент»{44}. С тех пор эту работу успели процитировать почти в тысяче других научных статей: для исследования по социальной психологии это редкая удача.
Эту работу можно назвать чем-то вроде попытки устроить перепись «либеральных» и «консервативных» ценностей. Вывод авторов: либералы и консерваторы чаще всего расходятся во мнениях потому, что оценивают события и поступки по разной шкале. И шкалы эти связаны с довольно абстрактными категориями, а вовсе не со злободневными темами.
Для одних особенно важны категории «вред» и «польза», «справедливость» и «взаимность». Другие уделяют больше внимания вопросам «чистоты» и «сакральности», «авторитета» и «уважения». Легко догадаться, кто здесь либералы, а кто консерваторы.
Но может ли вообще быть так, что люди рождаются с готовыми моральными категориями в голове?
Когда нужно отделить «врожденное» от «приобретенного», на сцену выходят близнецы. У однояйцевых совпадает весь геном, у разнояйцевых – только 50 % генов. Вне зависимости от этого оба ребенка, если только их не отдали в разные приемные семьи, получают одинаковое воспитание: живут в одном доме, ходят в одну и ту же школу и слушают одну и ту же сказку на ночь.
И если у разнояйцевых близнецов политические взгляды различаются чаще, чем у однояйцевых, – значит, дело все-таки в генах. В 2005 году в этом убедилась команда Хиббинга на основе статистики, случайно собранной врачами за двадцать лет до того{45}. В конце 1980-х врачи разослали почтой 5670 парам близнецов и их ближайшим родственникам анкеты с вопросами на все случаи жизни – про здоровье, биографию и, в частности, про политические взгляды. (Эта последняя серия вопросов в точности совпадала с теми, которые задавали 83 добровольцам в 2014 году перед сеансом томографии, – в основу обоих исследований лег один и тот же опросник Уилсона−Паттерсона.) Близнецы ответили, ученые сели анализировать – и выяснили, что вклад генов в ответы на разные пункты опросника неодинаковый. Сильнее всего наследственность проявляет себя в оценке школьной молитвы, а слабее всего – в отношении к современному искусству и раздаче квартир бедным за счет государства.
Так или иначе, стало ясно: ДНК, которая с рождения не меняется, заметно ограничивает свободу политической воли.
Хотя и не сводит ее к нулю. Если бы гены раз и навсегда предопределяли, как человек проголосует, политикам не имело бы смысла склонять на свою сторону избирателей из другого лагеря.
Либералы, которые со временем превратились в консерваторов, – известное явление. Есть даже популярная цитата, приписываемая Черчиллю: «Кто в 25 не либерал, у того нет сердца. Кто к 35 не стал консерватором – у того нет ума». Хотя сама цитата и фейк (международное общество Черчилля утверждает, что британский премьер никогда такого не говорил и не писал), возраст действительно играет роль в политических предпочтениях. Например, в Великобритании у партии, которая так и называется – консервативная, поддержка среди 30-летних почти вдвое меньше, чем среди 70-летних. У социологов есть много способов это объяснить: например, у разных поколений по-разному обстоят дела с образованием, и среди сегодняшних пенсионеров меньше людей с университетским дипломом, чем среди тех, кому 30.
Но есть и более глубокие причины. Если биологическая подоплека консервативных взглядов – высокая чувствительность мозга к страшному и отвратительному, то консерватором можно сделать любого. Просто кого-то придется сильнее испугать. Порог реакции выше, а результат тот же.
В эксперименте, который поставили в 2017 году в Йельском университете, решили поступить наоборот: не пугать, а успокаивать{46}. Трем сотням добровольцев предлагали вообразить, что у них волшебным образом появилась суперспособность. У одной группы это было умение летать, у другой – физическая неуязвимость, когда бомбы террористов, бактерии, вирусы, голод и холод больше не могут навредить. Это мысленное упражнение предлагали незадолго перед тем, как предложить анкету со стандартными вопросами про аборты, геев и иммигрантов. Ответы тех, кому задали представить себя птицей, распределились без сюрпризов – так, как они обычно распределяются между республиканцами и демократами. Зато консерваторы, которые на короткое время вообразили себя неуязвимыми, после этого отвечали на вопросы анкеты намного мягче. Если внешние обстоятельства искусственно приглушают страх и отвращение, градус консерватизма на время понижается – даже если человек от рождения склонен всего бояться.
Значит ли это, что у нас есть специальный ген либерализма и ген консерватизма? Вряд ли.
Год назад ясность решил внести Джеймс Фаулер, классик новой социологии (его научно-популярная книга «Связанные одной сетью»{47}, написанная в соавторстве с Николасом Кристакисом, переведена на 19 языков, включая хорватский и тайский). Команда Фаулера собрала в Швеции 1000 пар близнецов-мужчин в возрасте от 52 до 67 лет и расспросила их про экономическую политику. А еще добыла из армейских архивов результаты IQ-тестов, которые те проходили несколько десятилетий назад во время срочной службы (Швеция отказалась от призыва только недавно, в 2009-м).
IQ, как аккуратно выражаются генетики, имеет сильную наследственную компоненту. Политические пристрастия – тоже. Фаулер с коллегами предположили, что одно – просто следствие другого. Те, чей IQ выше, выступали против высоких налогов и перераспределения богатства. Соответственно, высказывались как типичные американские правые. То есть вроде бы консерваторы. Это было довольно неожиданно.
Фаулер уточняет: Швеция – не Америка, а государство с гипертрофированной социальной политикой. Высокие налоги, субсидии бедным и прочие ценности левых – это текущее положение вещей. Поэтому «отнимать и делить как раньше» – самый что ни на есть консервативный лозунг. А правые в этом контексте – либералы, партия перемен. Чем выше IQ, тем сильнее и желание что-то менять.
Можно пойти другим путем и искать различия напрямую, на уровне структуры мозга. В 2011-м выяснилось: у молодых консерваторов больше серого вещества в амигдале, центре эмоций, у молодых либералов – в передней поясной коре. У этой зоны сложная миссия: когда мы учимся, наши успехи поощряет дофаминовая «система наград». Но сама оценивать наши успехи она не умеет, а передняя поясная кора ей помогает.
Гипотезу подтверждает и сам эксперимент с отталкивающими фотографиями и томографом, описанный в Current Biology. Кора обучается, подкорка не очень, поэтому разницу в подкорковой активности трудно списать на жизненный опыт. Если профессиональный военный улыбается, стоя у стены в ожидании расстрела, или профессиональный канатоходец гуляет по тросу между небоскребами – это не значит, что они отучили свою подкорку генерировать страх. Наоборот, спокойствие обеспечивают одновременно две зоны мозга: одна, подкорковая, шлет сигнал тревоги, другая, в коре, обучена подавлять реакцию на этот сигнал. Психопат, у которого амигдала не работает с младенчества, может вести себя так же бесстрашно, однако на его томограмме обе зоны, в коре и в подкорке, просто спят.
Как жить с этим знанием? Сначала плохая новость: если консерватизм зашит в генах, то навсегда переагитировать человека в либералы не выйдет, как бы вы ни оттачивали свое мастерство полемиста. Навальный для вашего дяди так и останется американским шпионом, а Эбола – происками Пентагона. Другой вопрос, что либерализм и консерватизм в разных обстоятельствах проявляются по-разному. В США это будет спор о праве гея быть священником, в условной Уганде – о том, как лучше приводить в исполнение смертную казнь за гомосексуализм: с помощью петли или мачете. Разница стоит того, чтобы за нее бороться.
1. Политическую ориентацию можно выяснить с помощью МРТ-томографа и фотографий чего-нибудь отвратительного. Мозг консерватора реагирует на них острей, чем мозг либерала.
2. Сильные эмоции по поводу неприятных вещей – защитная реакция времен плейстоцена. Угрозы каменного века исчезли, а анатомия мозга осталась прежней.
3. В современном обществе эта же реакция мозга делает людей ксенофобами: когда-то давно бояться чужаков было самой надежной защитой от инфекционных болезней.
4. Ключевые слова для консерваторов – это «чистое» и «святое», «авторитет» и «уважение». Либералы расходятся с ними в оценке людей и поступков, потому что для них важнее другие категории: «вред», «польза», «справедливость» и «взаимность».
5. Либерализм и консерватизм заложены в генах, воспитание играет более скромную роль.