{36}.
Именно в тот момент, когда мы обращаемся к воспоминаниям, они открыты для перезаписи. Обстоятельства, в которых мы вспоминаем – вплоть до фоновой музыки, задающей эмоциональный фон, – влияют на то, как изменится содержимое памяти. В 2014 году команда из американского Северо-Западного университета провела образцово-показательный эксперимент: в магнитно-резонансном томографе следили за поведением 168 человек в процессе спровоцированной перезаписи воспоминаний. Испытуемые играли в специально созданную компьютерную игру, где нужно было запоминать, где что лежит. Исследователи довольно технично сбивали своих подопытных с толку – и наблюдали на томограммах, как гиппокамп, наш внутренний диспетчер памяти, в режиме реального времени манипулирует прошлым. Работу опубликовал авторитетный Journal of Neuroscience{37}, а университетский пресс-релиз приводит цитату ее автора, которая в сухую научную публикацию не попала: «Наша память – не видеокамера. Память кадрирует и редактирует события, чтобы новая история укладывалась в вашу теперешнюю картину мира».
Прошлое прошлым, а как быть прямо в момент предъявления неудобного факта? Трудно просто взять и закрыть на него глаза посреди разговора. Вот вы спорите в Facebook, а оппонент раз – и предъявляет вам аргумент. За работу берется новый когнитивный механизм – «мотивированные рассуждения» (motivated reasoning), логические выкладки с заранее известным результатом. Они не выглядят, как попытка закопать голову в песок и бежать от фактов, – наоборот, мы, как рациональные люди, принимаем в расчет мнения оппонентов и взвешиваем все за и против. Что в этом плохого? Дефект самой процедуры взвешивания.
Скажем, с каким весом учитывать мнения признанных экспертов? Академик Андрей Зализняк в своей программной речи про истину и науку произнес: «В любом обсуждаемом вопросе профессионал (если он действительно профессионал, а не просто носитель казенных титулов) более прав, чем дилетант»{38}. Оказывается, оговорка в скобках – мощная лазейка, которая на практике сводит смысл всего рассуждения на нет.
Дэн Каган из Йельского университета поставил в 2010-м перед подопытными такую задачу. Представьте, что друг спрашивает у вас: видел книжку такого-то эксперта, стоит ли ему доверять? Информация к размышлению: фотография эксперта, список его регалий (член Национальной академии наук США, защитил диссертацию в одном из лучших университетов, профессор) и фрагмент его книги. Это последнее – самое интересное, потому что фрагмент (выдуманный, как и фотография с биографией) касается какого-то политически острого для США вопроса – например, он про ядерные отходы или глобальное потепление.
Отношение к глобальному потеплению в Америке еще недавно в буквальном смысле определялось партийной принадлежностью. Среди республиканцев, то есть индивидуалистов и сторонников минимального вмешательства государства в бизнес, в 2010 году было нормой считать антропогенные изменения климата выдумкой. Иначе пришлось бы признать, что государство имеет все основания регулировать выбросы, повышая налоги на бензиновые автомобили и вынуждая закрыться фабрики, которые жгут много мазута, даже если там работали ваши отец, дед и прадед.
Поэтому неудивительно, что вымышленного профессора MIT, эксперта-климатолога, который в своей вымышленной книге писал про глобальное потепление как про установленный факт, среди республиканцев признали «достойным внимания экспертом» только 23 %{39}. Среди демократов таких набралось целых 88 %. Выходит, что и ответ на вопрос, настоящий ли перед вами профессионал или «носитель казенных титулов», определяется тем, приятные вам вещи он говорит или нет.
Научные новости – особенно удобный материал для анализа, потому что научные коммуникаторы в сотнях университетов по всему миру (и особенно в США) сделали из своей работы чуть ли не отдельную дисциплину и искренне пытаются выяснить, что с их силой убеждения не так. Отрицателей науки, не верящих в полезность прививок или реальность изменений климата, принято считать людьми необразованными. А причиной антинаучных заблуждений – то, что широкую публику мало информировали; надо больше. Есть мы со своими дипломами хороших университетов, и есть они, окончившие девять классов и поэтому верящие в паранаучную чушь. У «нас» рациональное знание, а «их» нужно жалеть и просвещать.
Профессор Гарварда Стивен Пинкер, лингвист и когнитивист, эмоционально рассказывает автору по телефону про свежее наблюдение социологов, удивившее его больше других научных открытий: «Люди думают про свою принадлежность к левому или правому крылу так, как про принадлежность к тому или другому племени. Мнения даже по научным вопросам определяются вовсе не тем, как много вы знаете или понимаете. А тем, согласуются ли они с идеологией правого или левого крыла. Многие ученые не могут поверить, что столько людей отрицает реальность изменений климата, и говорят, что наша образовательная система никуда не годится. Но оказывается, что отрицатели глобального потепления знакомы с наукой не хуже тех, кто в глобальное потепление верит. Разница между первыми и вторыми только в том, что одни левые, а другие правые».
В ноябре 2017 года в New York Times вышла статья «Чем больше республиканец образован, тем меньше он верит в изменения климата»{40}. Кто учился дольше – тот, казалось бы, должен больше доверять науке. Но в реальности все наоборот: среди республиканцев со школьным аттестатом 23 % считают глобальное потепление реальным, а среди выпускников университета – только 8 %. Для сравнения: уровень консенсуса среди ученых-климатологов по этому вопросу – 97 %, и с 2013 года, когда его замеряли, он мог только вырасти.
Почему так? Кто лучше образован – тому проще публично сомневаться. «Альтернативные факты» и неподтвержденные научные теории требуют от своей аудитории некоторой базовой эрудиции. Чтобы рассуждать за коктейлем, критикуя официальную науку, про якобы вредные соединения ртути в вакцинах или про то, что реальная причина глобального потепления не углекислый газ из заводских труб, а солнечные циклы, нужно как минимум иметь представление про соединения ртути и солнечные циклы.
Политические взгляды – мощный, но не единственный фактор, который может заставить нас видеть факты предвзято. Есть и более универсальные вещи. К примеру, то, что люди по природе оптимисты и предпочитают верить в лучшее.
Два брака из пяти в западном мире заканчиваются разводом, но, если спросить новобрачных, каковы их шансы на неудачу, практически все скажут, что ничтожны. Эту ошибку совершают даже профессиональные юристы по бракоразводным процессам, когда говорят о своей семье. Нейробиолог Тали Шэрот из Лондонского университетского колледжа любит начинать с этой истории свои лекции про оптимистическую предвзятость – тему, которой она занимается больше десяти лет.
Все это время Шэрот доказывает: оптимизм – ошибка мозга, когнитивная иллюзия, по своей природе похожая на оптический обман (мы понимаем, что глаза нас обманывают, но не можем ничего поделать). То же самое и с нашими прогнозами на будущее, а особенно – с оценкой собственных способностей.
Склонность полагаться на будущее поднимает настроение, но мешает принимать решения. Оптимисты недооценивают свои шансы заболеть раком (и не показываются у врача, пока опухоль операбельна), потерять работу (и не делают сбережений), попасть в аварию (и не покупают страховку). Зато карьерные перспективы видятся им достаточно радужными, чтобы залезть в долги на годы, а в заведомо убыточный проект вкладывать силы и средства до самого конца. Эффект «Конкорда» (когда безнадежное дело выгоднее бросить на полпути и признать ошибку, но его все равно доводят до конца) – еще один распространенный пример оптимистической предвзятости.
Мало того что оптимизм искажает картину мира, он еще и мешает учиться на собственных ошибках. В 2011 году журнал Nature Neuroscience напечатал статью группы Шэрот под заголовком «Как удается поддерживать нереалистичный оптимизм перед лицом реальности»{41}. Сначала добровольцы заполняли анкету из 80 пунктов. Каждый испытуемый должен был оценить для себя риск стать жертвой той или иной неприятности: опоздания на рейс в аэропорту, мошенничества с кредитной картой, перелома костей, грабежа, развода, хронической бессонницы, алкоголизма, увольнения, смерти в возрасте до семидесяти лет, аппендицита. Потом человека укладывали в магнитно-резонансный томограф и сообщали ему, что же в действительности говорит про все эти риски статистика.
В мозгу есть области, ответственные за «работу над ошибками»: это передняя поясная кора и примыкающие к ней участки предлобной. Если вы, например, забыли, какой высоты Эверест, и решили заглянуть в «Википедию», они включатся в работу по переписыванию данных у вас в памяти. В случае с рисками оказалось, что эти зоны активируются в разной степени – в зависимости от того, хорошие или плохие новости сообщает статистика. Все, что подрывает оптимистическую установку, мозг предпочитает не запоминать.
Некоторые люди отличаются способностью давать на удивление трезвые прогнозы. Психологи обнаружили это в конце 1970-х, и новые эксперименты с применением МРТ лишний раз это подтверждают. Такие люди особенно выделяются на фоне прочих, когда исследователи просят их оценить собственные успехи. Если их спрашивают, хорошо ли они справились с экспериментальным заданием, они выставляют себе примерно тот же балл, что и проверяющие.
Общий для этих людей симптом у медиков называется «депрессивный реализм». Это побочный эффект клинической депрессии, уже наступившей или подступающей. Если оптимизм – вредная иллюзия, то его противоположность – разрушительная болезнь.