Слишком усердные в малом обычно утрачивают способность к великому.
У нас не довольно сил, чтобы вполне следовать собственному разуму.
Человек нередко считает, что управляет собой, меж тем как что-то управляет им; и пока умом он стремится к одной цели, сердце незаметно увлекает его к другой.
Сила и слабость духа – выражения неудачные: речь всего лишь идет о хорошем или дурном устройстве телесных органов.
Прихоти нашего нрава куда причудливее капризов судьбы.
Привязанность или безразличие философов к жизни – не более чем разные пристрастия их себялюбия, спорить о которых так же не стоит, как о пристрастиях в еде или в выборе цветов.
Наше расположение духа предрешает ценность всех даров фортуны.
Отрада не в вещах, а в пристрастиях: мы счастливы, обладая тем, что любо нам, а отнюдь не тем, что находят привлекательным другие.
Мы не бываем ни столь счастливы, ни столь несчастливы, как нам представляется.
Те, кто убежден в собственных достоинствах, почитают необходимым казаться несчастными, дабы внушить себе и всем остальным, что удостоены гонений судьбы.
Ничто не должно так умалять наше довольство собой, нежели сознание, что сейчас мы порицаем то, что в другое время одобряли.
Сколь ни были бы розны жребии, существует некая взвешенность благ и бед, их уравнивающая.
Как ни была бы благосклонна природа, героев она создает не в одиночку, но лишь совокупно с фортуной.
Презрение к богатству философов – тайное стремление поквитаться с несправедливой судьбой, пренебрегая тем, чего она их лишила; так они оберегали себя от унизительного влияния бедности; так, окольным путем, они достигали почета, которого им было не дано добиться богатством.
Ненависть к фаворитам есть, в сущности, любовь к фавору. Выказывая презрение к тем, кто его имеет, мы умягчаем и утишаем свою досаду на его отсутствие; мы отказываемся преклониться перед ними, ибо не имеем возможности вырвать у них то, что им приносит всеобщее поклонение.
Чтобы завоевать положение в обществе, приходится идти на все, дабы показать, что оно уже нами завоевано.
Людей прельщает величие собственных деяний, которые, однако, чаще всего объясняются не великими замыслами, а случайностью.
Похоже, что у наших поступков есть свои счастливые и несчастливые звезды, которым они обязаны львиной долей похвал или порицаний, им достающихся.
Не бывает случаев ни до такой степени несчастливых, чтобы люди предприимчивые не извлекли бы из них выгоды, ни до такой степени счастливых, чтобы особы неразумные не смогли бы обратить их в убыток.
Тем, кому покровительствует фортуна, все впрок.
Счастье и несчастье человека не менее зависят от его нрава, нежели от жребия.
Искренность есть откровенность. Ее можно найти мало в ком, обычно мы сталкиваемся с искусным притворством, которое призвано внушать доверие окружающим.
В отвращении ко лжи нередко можно угадать едва заметное стремление сделать наши утверждения более весомыми и внушить безусловное доверие к нашим словам.
Истина приносит не столько добра, сколько ее видимость – зла.
Нет похвал, которых не удостаивалось бы благоразумие. Меж тем оно не может быть порукой даже в самом пустяковом деле.
Путному человеку стоит выстроить свои интересы по ранжиру и заниматься ими по порядку. Этому нередко препятствует алчность, которая заставляет нас гнаться за многими вещами одновременно, поэтому, слишком страстно устремившись к несущественному, мы упускаем самое существенное.
Ладность для тела – что здравый смысл для ума.
Дать определение любви не просто. Можно лишь сказать, что для души – это стремление властвовать, для духа – внутреннее сродство, для тела – скрытое и утонченное желание после многих церемоний обладать тем, что любишь.
Если существует чистая, без примеси иных страстей любовь, то это та, что скрыта в глубинах сердца и нам самим неведома.
Никакое притворство не в силах надолго скрыть любовь, коль она есть, или создать ее видимость, коль ее нет.
Нет людей, что не стыдились бы своей любви друг к другу, уже друг друга не любя.
Если судить о любви по большей части ее проявлений, она скорее схожа с ненавистью, нежели с дружеством.
Можно отыскать женщин, не имевших галантных похождений, но трудно среди них найти ту, у которой было лишь одно.
Любовь одна, но с нее есть множество различных слепков.
Любовь, как пламя, живет постоянным трепетом; она умирает, стоит ей перестать надеяться и страшиться.
Истинная любовь как явление духов: все о ней говорят, но мало кто видел.
Любовь одалживает свое имя бесчисленному множеству связей, ей приписываемых, к которым она причастна не более, чем дож к делам Венеции.
У большинства людей любовь к справедливости – всего лишь страх подвергнуться несправедливости.
Молчание – самое надежное прибежище для тех, кто в себе не уверен.
Мы столь непостоянны в своих привязанностях в силу того, что душевные качества познаются с трудом, а умственные – легко.
Мы не способны ничего любить, что с нами не связано, и, предпочитая себе друзей, мы лишь угождаем собственным вкусам; однако одним этим предпочтением дружба истинна и совершенна.
Примирение с врагами – не более чем стремление улучшить собственное положение, усталость от войны и страх перед дурным оборотом вещей.
Люди зовут дружбой общежительность, взаимное уважение интересов и обмен услугами: это не более чем коммерция, в которой себялюбие непременно надеется что-нибудь выгадать.
Куда постыдней не доверять друзьям, чем быть ими обманутым.
Мы нередко убеждаем себя, что любим тех, кто нас могущественней; меж тем как наша привязанность зиждется лишь на интересе. Предаваясь им, мы стремимся не к их благу, а к своему собственному.
Наше недоверие оправдывает чужой обман.
Люди не могли бы долго жить обществом, когда бы друг друга не обманывали.
Наше себялюбие преувеличивает или преуменьшает достоинства наших друзей в зависимости от того, насколько мы ими довольны; об их качествах мы судим по тому, как они с нами ладят.
Все сетуют на память и никто – на свой рассудок.
В повседневном обращении мы чаще пленяем своими недостатками, нежели достоинствами.
Когда величайшее честолюбие наталкивается на совершенную невозможность добиться желаемого, оно просто не подает виду.
Рассеять заблуждение того, кто убежден в собственных достоинствах, – оказать ему не менее дурную услугу, чем тому афинскому безумцу, который считал, что ему принадлежат все заходящие в гавань корабли.
Старики любят давать хорошие советы, находя в том утеху, ибо уже не способны подавать дурные примеры.
Славное имя не возвеличивает, а, напротив, умаляет, если не уметь его достойно носить.
Признак исключительных достоинств: видеть, что они исторгают хвалу даже у тех, кто более всего им завидует.
Неблагодарен и тот, кто менее грешит неблагодарностью, нежели его благодетель.
Заблуждением было считать, что ум и рассудок – вещи разные. Рассудок – лишь мера света разума; этот свет проникает в самую суть вещей, подмечая то, что следует отметить, и выявляя то, что казалось незаметным. Итак, следует согласиться, что все следствия, приписываемые рассудку, происходят от силы света разума.
Все хвалят свое сердце, но никто не решится похвалить свой ум.
Учтивость ума состоит в мысли достойной и утонченной.
Галантность ума – умение с приятностью говорить лестные вещи.
Случается, что некоторые идеи являются уму в столь завершенном виде, который вряд ли бы был доступен его искусству.
Ум всегда в дураках у сердца.
Все, кто отдает отчет в собственном уме, не отдают отчета в собственном сердце.
Люди и дела обладают собственной точкой перспективы. На некоторые, чтобы верно их оценить, следует смотреть с близкого расстояния, о других можно судить лишь издалека.
Разумен не тот, кого случай навел на ум, а тот, кто ум понимает, умеет распознавать и ценить.