По приказу Бонапарта командир кавалерийского эскадрона И. Мюрат доставил из Саблонского военного лагеря около пятидесяти пушек, которые при приближении мятежников открыли огонь на узком пространстве улицы, в том числе и у церкви Сен-Рош. Исход боя и восстания в целом решила артиллерия под командованием Бонапарта. Надо полагать, 13 вандемьера в наполеоновской эпопее сыграло большую роль, нежели первое его выступление – взятие Тулона. Некоторое время после этого события Бонапарта называли «генерал Вандемьер».
Талейран и де Прадт похвалялись, что это они – восстановители дома Бурбонов; пустое бахвальство: сие восстановление престола явилось неизбежным следствием стечения обстоятельств.
Я – не более как сторонний наблюдатель, но мне лучше, нежели кому бы то ни было другому, известно, в чьих руках оказалась ныне Европа.
Ныне кроме камней, только лишь заложенных в основание правления Франции, я не вижу ничего более.
Груши хотел оправдаться за мой счет: то, что он говорил, столь же верно, как если бы я приказал ему привезти мне герцога Ангулемского в Париж, и он бы выполнил это повеление. Несмотря ни на что, я уважаю Груши и именно поэтому называю его добродетельным недругом.
Эммануэль де Груши (1768–1848) – маркиз, военный деятель Франции, бригадный (1792) и затем дивизионный (1795) генерал, граф Империи (1809), последний наполеновский маршал Франции (1815). В качестве кавалерийского генерала Груши отличился участием во многих военных кампаниях Республики, а затем Империи. При Первой Реставрации Бурбонов он был пожалован в пэры, назначен генеральным инспектором кавалерии и награжден орденом Св. Людовика. При возвращении Наполеона с острова Эльба Груши перешел на его сторону и получил в командование Южную армию, во главе которой отправился в Лион.
Далее в высказывании идет речь о старшем сыне графа д'Артуа (брата Людовика XVIII) Луи-Антуане герцоге Ангулемском (1785–1844), который в марте 1815 года, будучи генеральным наместником королевства, выступил из Тулона против возвращавшегося во Францию Наполеона. По словам Груши, перед отъездом в Лион Наполеон разговаривал с ним и якобы недвусмысленно поручил ему пленить герцога Ангулемского. Наполеон, по словам Груши, собирался обменять герцога на Марию-Луизу, императрицу французов, которую якобы против ее воли удерживали в Вене [81]. Но уже в начале апреля 1815 года Наполеон направил в Лион маршала Л.-Г. Сюше с повелением принять главнокомандование в Лионе на себя, а Груши вскоре был отозван в Париж. Что касается вышеупомянутого проекта обмена, то он представляется более чем невероятным, и подобный разговор едва ли мог иметь место.
Неисправимая чернь до сих пор повсюду обнаруживает все тот же дух безрассудства.
Среди людей, которые не любят, чтобы их притесняли, есть немало таких, кому нравится самим делать это.
Если общественное мнение столь настойчиво высказывалось против предложенной в 1814 году Сенатом хартии, то лишь потому, что все воочию узрели среди сенаторов одних только выскочек, кои заботились только о собственных своих выгодах.
Правда, что я переступил границы острова Эльба, но союзники сами не выполнили условий моего там пребывания.
Ст. 3 договора от 11 апреля 1814 года, заключенного в Фонтенбло и подписанного Наполеоном с одной стороны и союзниками по антифранцузской коалиции с другой, гласила, что Наполеон – император острова Эльба – будет пользоваться годовым доходом в размере двух миллионов франков в бумагах французской государственной ренты. Эту статью договора французское королевское правительство выполнять не собиралось и не выполнило.
Наполеон же, поскольку тех доходов, которые были в его распоряжении на острове Эльба, было далеко не достаточно, вынужден был для покрытия своих расходов пользоваться деньгами, которые ему удалось привезти с собой. Это был остаток императорской казны Тюильри, которая складывалась из сбережений по так называемому цивильному листу Наполеона, т. е. из его личных денег; считается, что из трех миллионов восьмисот тысяч франков, которыми располагал Наполеон на Эльбе в момент своего прибытия на остров, к январю 1815 года была истрачена одна треть.
В Европе более нет и речи о правах человека, а коли так, то людям только и остается, что убивать друг друга как бешеных собак.
Я вижу, что во Франции свобода заключается в хартии, а рабство – в законе.
Авторы «Цензора» [82] сродни тем мечтателям, коих надобно помещать в Шарантон [83], поелику оные, говоря по совести, сеют недоверие и ненависть. Они – из числа тех напускных фразёров, которых нужно держать под надзором и время от времени одергивать.
Государь всегда должен обещать только то, что он намеревается исполнить.
Наилучшее разделение властей таково: избирательная, законодательная, исполнительная, судебная. Я строго следовал сему принципу в иерархии моей Империи.
Герцог Фельтрский [84] выказал себя реакционером и притеснителем, поелику пригоден он только для этого. Ему весьма хотелось бы попасть в анналы нашей истории, но он отнюдь не преуспел в этом. Мне не надобна была еще одна светлая голова, чтобы вести войну – у меня своя была на плечах: вот почему я и выбрал его.
Неужели вы думаете, что можно заставить людей сражаться, действуя на них рассуждениями? Они, эти рассуждения, годны только для ученого в кабинете. Солдат дерется только из-за славы, отличий, наград.
Когда я объявил войну кортесам, то ожидал всего чего угодно, но никак не предвидел, что Фердинанд станет трактовать их как бунтовщиков.
Это объяснялось тем, что собравшиеся без королевской санкции (король в это время пребывал во Франции) Учредительные кортесы в Кадисе 18 марта 1812 года приняли конституцию, которая провозгласила: «Суверенитет воплощается в нации, и потому ей и принадлежит исключительное право устанавливать свои основные законы». По этой конституции король не мог запретить созыв кортесов или распустить их сессию; король не мог также дважды отклонять утверждение одного и того же предложенного ему закона; провозглашались свобода личности и неприкосновенность жилища. Несмотря на то, что в остальном Кадисская конституция сохраняла лояльность по отношению к монархии и католической церкви, вернувшийся в Испанию Фердинанд VII отменил ее.
Теология для религии все равно что отрава в еде.
Я сделал Париж более благоустроенным, более чистым и здоровым, прекраснее, нежели он был до меня, И все это посреди войн, которые я принужден был вести: парижане принимали все эти благодеяния и восхваляли меня; в сущности, они суть не что иное, как исправные поставщики канатных плясунов, кондитеров и моды на всю Европу. Мне это хорошо известно.
Когда столетия сменяют друг друга, то, равно как и в походе, всегда можно встретить отставших.
Гражданская война, когда дело государя служит ей предлогом, может продолжаться долго: но, в конце концов, народ одерживает верх.
Общественный порядок любой нации покоится на выборе людей, предназначенных к тому, чтобы поддерживать его.
Народ имеет собственное суждение, покуда не введен в заблуждение демагогами.
Мой Государственный Совет состоял из людей честных и заслуженных, за исключением нескольких хамелеонов, которые туда проскользнули, как то, впрочем, случается повсюду.
Мое правительство вознесено было слишком высоко, чтобы заметить пороки пружин, приводящих его в движение: со всем тем я пятнадцать лет управлял сорока двумя миллионами людей в интересах большинства и без каких-либо серьезных потрясений.
За все мое царствование меня по-настоящему и более всего поразило, пожалуй, только то, что Папу на границах моей Империи встречали изменивший вере отцов Абдалах Мену [85], а в Париже – трое священников-отступников и вдобавок еще и женатых, каковы суть – Т[алейра]н, Ф[уш]е и О[тери]в.
Талейран действительно был в свое время аббатом, затем генеральным викарием в Реймсе (1775–1788) и епископом Отенским (1788–1791), был отлучен Папой от церкви в январе 1791 года за участие в принятии декрета о церковной реформе, ставившей духовенство под контроль государства. Фуше же только получил духовное образование и до Революции преподавал в церковных училищах. Что же касается ближайшего сотрудника Талейрана по министерству иностранных дел графа Александра Мориса д’Отерива (1754–1830), то он лишь закончил один из духовных коллежей.
Морское право касается всех народов без исключения. Море не может возделываться как земля или находиться в чьем бы то ни было владении: оно – единственная дорога, которая на деле является всеобщей и всякая исключительная претензия со стороны одной нации на морское господство равносильна объявлению войны другим народам.