Пять месяцев спустя
США, Нью-Йорк
Рика
Мои дрожащие пальцы плавно скользят по гладким клавишам нового синтезатора, замирают в неудобном положении, удерживая два финальных минорных аккорда. Мне понадобилось несколько месяцев упорных занятий для того, чтобы наизусть выучить Адажио Альбинони — медленную, полную горечи и тоски мелодию, полностью отображающую мое душевное состояние.
Не знаю, почему я решила, что творческое занятие сможет заполнить образовавшуюся в моей груди фантомную дыру — кровоточащее отверстие в ментальном теле, подобное тому, что оставляет сквозная пуля, мгновенно убивающая жертву выстрела. Ее нельзя увидеть, нащупать на идеально ровной поверхности моей кожи. Я лишь чувствую, как через эту болезненную воронку внутри проходят все мои мысли, чувства, ощущения, противоречия, воспоминания. А сейчас их так много как никогда — все потому, что после своего последнего «путешествия» в Анмар я больше не могу оставаться прежней Эрикой Доусон: сильной, самоотверженной, волевой и храброй девушкой, возомнившей себя «Чудо-женщиной» и «Ларой Крофт» в одном обличье.
Не могу, теперь, когда я видела смерть, бесчеловечную жадность и жажду наживы, изнанку мира больших денег и обезображенные пороками лица «животных», торгующих душами; после того, как самые близкие оказались предателями, способными выстрелить в спину.
Все эти годы я пыталась стать кем-то другим, убежать от последствий Аззамасского теракта, перенесенных потерь, страха одиночества, отвернулась от Медины — маленькой девочки, забытой и потерянной в лабиринтах души и сознания, я потеряла саму себя. А теперь я потеряла и того, с кем я вновь себя обрела.
Навсегда.
Мне и раньше приходилось сталкиваться с утратами, проживать испытанное горе и боль день за днем, вспоминая о детстве и своей настоящей семье, заставлять себя улыбаться, а после исцеляться и обретать искреннюю веру в то, что я нахожусь на правильном пути. Мы все проходим через цикл личных взлетов и падений, каждый раз мечтая подняться выше и больше никогда не упасть, не разбиться… Свое личное бремя и агонию я так отчаянно жаждала превратить в силу и прочный свинцовый щит и не замечала, как разрушает меня та самая маска «всесильной и независимой» Эрики Доусон, которой казалось, что она может свернуть горы и раздвинуть океаны повелением руки.
И только после всех последних событий: потери Алии, работы, которую считала смыслом всей жизни, и человека, с которым нас обручила сама судьба, но навсегда разделила жизнь и обстоятельства, я поняла, что за все это время, прожитое в доспехах непобедимой и готовой бросаться грудью на амбразуру девушки, я потеряла главное — меленькую, напуганную Медину, запертую глубоко внутри, оставленную и покинутую, подавленную тем, что я ее никогда больше не услышу.
Я должна была послушать ее внутренний голос.
Я должна была остаться рядом с тобой, Джамаль. Всем сердцем я хотела этого, но… я не могла. Не так. Ты знаешь почему. Чувствуешь. Я принадлежу тебе всецело и без остатка, принадлежу — вне зависимости от того, жив ты или мертв, рядом ты или находишься на другом конце земли, ты знаешь, что я твоя, я создана для тебя, мой асад, и я принимаю предначертанную нам связь с открытым сердцем, но не могу принять того, что ты… ты не принадлежишь мне, Джамаль.
Ты принадлежишь миру, АРС, своей стране, своим женам и будущим детям, с рождением которых не тянут в Восточных странах после вступления в брак, но только не мне… и осознание этого сжимает грудную клетку ледяными цепями так сильно, что невозможно дышать.
Перед внутренним взором всплывает мужественный, непоколебимый мужчина: мощный и широкоплечий, полностью облаченный в военную форму АРС, с оружием в руках, без лишних эмоций расстреливающий врагов и моих обидчиков, Джейдан выглядит, как хладнокровный палач, способный принимать верные решения за секунды и просчитывать несколько вариантов событий наперед. Мне трудно было оценить эту способность и вынесенные им приговоры Видаду и Хассану тогда, в горной пустоши, но теперь, после долгих обсуждений ситуации с другими агентами, решения суда, разговоров с отцом и самой собой я понимаю, что он, Джамаль, не мог поступить иначе.
Он спас благополучие своей страны, потушил вспыхнувшую искру международного конфликта на начальном этапе и, наконец, мою жизнь. В который раз кинувшись грудью, а точнее спиной под пули и приняв удар, предназначенный мне, на себя. Несмотря на все, что я говорила Джейдану в порыве гнева под воздействием аффекта и своих эмоций, неспособных перетекать в теле тихо и мирно, я так сильно… восхищаюсь мужчиной, которого выбрало мое сердце.
И я отказываюсь говорить о нем в прошедшем времени, несмотря на то, что за прошедшие пять месяцев мне так и не удалось выяснить ничего о настоящем Джамаля: доказательств тому, что он жив, у меня нет, если не считать голоса интуиции, которая настаивает на том, что это так. Трудно поверить в это, но мне кажется, что я чувствую его на расстоянии, или же мой мозг просто отказывается верить в то, что несгибаемый и несокрушимый Джамаль Каттан мог погибнуть.
Он справился, он сильный… моего опыта и знаний достаточно для того, чтобы определить, что ранение было смертельным с вероятностью в 80 %, но это же Джейдан, мой асад, уже когда-то возродившийся из смога и пепла, оставленного от Азамасской мечети, и он не мог умереть от пули.
Я должна была остаться рядом и держать тебя за руку до тех пор, пока опасность не отступит, и убедиться, что бездна не поглотила тебя, забрав в лапы смерти…
Но я этого не сделала.
И все, что мне остается сейчас, это лишь слепо верить в то, что твоя смерть невозможна, пока мой оберег находится рядом с тобой. Четки с разноцветными бусинами, которые я сотворила своими руками, вкладывая в них всю свою любовь и силу; четки, по очертаниям которых провожу кончиками пальцев, касаясь той самой картины, что ты оставил мне, забрав взамен кольцо несколько месяцев назад… вглядываясь в черты своего решительного, запечатленного на холсте лица, я думаю лишь о том, что, дотрагиваясь до твоего творения, я прикасаюсь к тебе.
Куда бы ни пошла, я вижу твое отражение на поверхностях зеркал и витрин, слышу твой голос, неустанно зовущий меня, пульсирующий между висков, ощущаю горячие губы и мятное дыхание за спиной, вспоминая в подробностях каждый миллиметр твоего тела, по-царски надменные искры в глазах цвета индиго, смуглую кожу, тронутую шрамами замысловатых символов и моими бесконечными поцелуями, которые хотела дарить тебе каждый день бесконечно.
Кто-то скажет, что то была страсть, а не любовь. Но лишь мы с тобой знаем, что означает наша история, начатая задолго до того, как мы встретились в крохотной мечети. Ты знаешь, Джамаль? Мактуб — больше, чем слово, больше, чем значение «так написано и предначертано»…
— Ты жив, — мягко шепчу я, дотрагиваясь до уголка своих губ, запечатленных на картине Джейдана Престона.
Что он чувствовал, когда создавал эту картину? Пишет Джамаль Каттан своих жен с такими же чувствами и одержимостью — настолько сильной, что ее вибрации передаются через изображение и холст, обжигая подушечки пальцев.
— Я скучаю по тебе, Джамаль. Так тоскую по тебе, Джейдан. Пожалуйста. Только дыши. Я больше ни о чем не прошу, — вырывается из груди тихо.
Я прикрываю веки, ощущая, как теплые слезы ласкают щеки, оседая на губах раскаленной солью, навевающей воспоминания о нашей близости и вкусе, запахе его обнаженного тела. Кожа к коже. Так близко. Ни единого миллиметра и свободного пространства между нами… сладкие мгновения, в которые я считала тебя только своим, но ошибалась. Я не готова делить тебя ни с кем другим, но я буду молиться за твою жизнь так же, как маленькая Медина просила Аллаха сохранить жизнь юного художника.
«— Если суждено, я выживу и найду тебя.»
— Милая, ты в порядке? — я не слышала ударов армейских ботинок о ламинат, и поэтому голос отца заставил меня вздрогнуть, встрепенуться всем телом, оборвав связь с воспоминаниями об Асаде.
За секунду до того, как раздается раздражительный стук в дверь, успеваю накрыть картину Джейдана плотной портьерой, мольберт с которой возвышается прямо над моим многострадальным синтезатором, истерзанным печальными музыкальными мотивами. Наспех смахиваю с лица слезы и оборачиваюсь на голос Мэтью, питая слабую надежду на то, что на лице не остались черные ручейки разводов от туши.
— Да, папа. Все хорошо, — бодрость и наигранная радость в моем голосе звучит куда фальшивее, чем неправильные аккорды, взятые при исполнении последней партии Адажио.
Как и предсказывал Джейдан, меня уволили, сопоставив показания пилотов с моим рассказом о том, что случилось со мной после похищения бедуинами из «Шатров Махруса». На разбирательстве дела я присутствовала только физически — мысли мои находились где-то далеко, в Анмаре, потому что по приезде в Нью-Йорк я находилась в диком неосознанном и стрессовом состоянии и практически ни с кем не контактировала, а если и что-либо говорила — то бесконечно заикалась, не находя в себе сил собраться с мыслями. Волна осуждения от начальства и других агентов не накрыла мое сердце по-настоящему — да, за спиной меня обвиняли в предательстве и непрофессионализме, осуждая то, что я выдала члену другой организации место укрытия и, как оказалось, носила на себе «маячок», по которому войска АРС нас и вычислили. Никто не решался бросать в меня камни лично, потому что все из этих недалеких людей прекрасно понимают, что чувствует девушка, пребывая в совершенном одиночестве на территории чужой страны в долбаном лагере работорговцев.
Когда Джейдан спас меня от Азиза и незавидной участи рабыни Видада, я верила всем его словам и действительно считала, что АРС и ЦРУ действуют вместе, сообща, и не имеют никаких конфликтов между собой. К счастью, Смит осознал не только мои, но и свои ошибки, просчеты, связанные с потерей оперативной группы, подмоги сохранения «приманки», и отпустил меня с миром в свободное плавание, а точнее просто вышвырнул со службы, заставив подписать кипу бумаг о неразглашении секретной информации, которую я, как часть системы, знала, знаю, и буду знать до конца своих дней.