Несмотря на мое увольнение, я «под колпаком» и прицелом — навеки. Шаг влево, шаг вправо — расстрел. Бывших агентов не бывает, пока они живы.
Но на данный момент я безумно счастлива, что меня больше никто и никогда не посмеет использовать в качестве прикорма для крупной рыбы. И, надеюсь, место не займет другая наивная дурочка, жаждущая спасти мир походкой от бедра и томным взглядом.
Игра в «агента» закончена.
И теперь я займусь тем, что действительно пропитано и обусловлено не войной и борьбой, а любовью — помощью детям. Последние недели я посещаю один из реабилитационных центров, главенствуя в котором Ильдар прикрывал свою грязную деятельность в качестве волонтера. Пока мои успехи весьма скромные: я удалила из своего инстаграма чрезмерно откровенные фото и опубликовала несколько постов, где призвала своих подписчиков оказать пострадавшим детям любую помощь — сдать в пункты приема игрушки, одежду, посуду, еду, книги и другие необходимые вещи. Все это уже поступает в центры нереальными партиями, а я занимаюсь сортировкой и распределением вещей, устройством детей в детские дома Нью-Йорка и других штатов. Проблема в том, что многие из них оставляют желать лучшего — некоторые нуждаются в реконструкции, полном обновлении сотрудников и благоприятной инфраструктуре. Побывав в некоторых из них, я не почувствовала индивидуального подхода к каждому ребенку, а сломленным детям из центров, подобным моему, требуется профессиональная психологическая поддержка и образование благополучных контактов со сверстниками — что весьма проблематично, учитывая тот факт, что дети после пережитых психологических травм остаются забитыми и молчаливыми, какой была и я.
Идея открыть свой детский дом, а точнее нечто вроде закрытой детской школы, где я соберу штаб первоклассных психологов, врачей и учителей, пришла ко мне спонтанно, и, конечно, ее осуществление требует больших денег. Это пожизненная благотворительность, которая не будет приносить мне ни цента. С рекламы в инстаграм я зарабатывала столько средств, что могла жить ни в чем не нуждаясь, но даже их не хватит на то, чтобы осуществить задуманное. Проект нуждается в надежном спонсировании, и как бы мне ни хотелось сделать все «от и до» самостоятельно — ничего не выйдет. Мне хочется «дом» на много лет. Открыть школу я планирую в течение года, и каждый день, когда мой взгляд ловит печальный взор ребенка и опущенные вниз уголки губ очередной малышки, напоминающей мне об Эмили, я вдохновляюсь все сильнее, загораясь своей очередной безумной идеей помочь этому миру.
— Я же слышу, что это не так, милая. От такой музыки я скоро сам волком взвою, — пытается пошутить отец, ободряюще улыбаясь мне.
В последнее время он стал выглядеть лучше, помолодел и стал энергичнее — кажется, даже несколько морщин на его лбу разгладились, в то время как носогубные складки стали глубже от широкой улыбки. Не знаю, связано ли это с тем, что Мэтту больше не приходится переживать за свою дочь, или же с загадочной дамой, с которой отец проводит вечера и порой ночи. Я все реже ночую в квартире на Манхэттане, потакая его просьбам остаться в этом доме на ночь присмотреть за Лукасом, и мне не сложно, а только в радость — я и сама не горю желанием сейчас находиться одна. Как бы там ни было, я счастлива за Мэтта и то, что спустя столько лет после смерти жены он смог открыть свое сердце для новых искренних чувств.
Стараюсь прогнать из головы мысли о супруге Мэтта. Не хочу даже представлять, что чувствует человек, потерявший любимого. Мгновенно покрываюсь испариной, сердце начинает не биться, а колошматить грудную клетку: жажда сесть на самолет до Асада, обыскать каждый квадратный метр на наличие живого Джейдана, становится слишком невыносимой.
— Может, одна новость тебя обрадует, Рика. Мне удалось выяснить кое-что по твоему вопросу.
Грудь наливается свинцовой тяжестью, кончики пальцев рук и ног мгновенно немеют… подгибающая колени дрожь залпами простреливает тело. О Боже, неужели папе удалось узнать что-нибудь о состоянии Джамаля? Я инстинктивно сжимаю кулаки, впиваясь в отца жадным взглядом, требующим ответов, губы высыхают с безумной скоростью, словно я уже нахожусь под палящим солнцем Анмара.
Прекрасно осознаю сейчас, что выдаю себя и весь спектр своих чувств всем своим видом… плевать, отцу можно знать их и видеть, он не сдаст меня.
— Джамаль Каттан, известный в Анмаре, как высококвалифицированный архитектор, — положив на край моей кровати папку, которую все это время держал за спиной, отец с выразительным кашлем прочистил горло. — Здесь все, что моему человеку в информационном отделе удалось собрать на него за последние месяцы. Что там — я не смотрел, Рика. И я надеюсь, что у тебя есть веские причины на то, чтобы просить меня идти против Смита и заниматься подобными вещами за его спиной. Я бы никогда не сделал этого, если бы всерьез не переживал за тебя и не наблюдал бы твое состояние последние недели. Может, расскажешь, дочь — что на самом деле тебя связывает с агентом АРС? — прямо и жестко интересуется отец, не на шутку пугая меня нервозным жестом — заламыванием костяшек пальцев.
Мактуб, папа. То, что выше моих сил.
— Теперь, когда я уволена, пап, это не имеет никакого значения. Я имею право состоять в любых отношениях с агентом любой страны, какой пожелаю, — поспешно парирую я, прижимая к груди обретенное сокровище — папку о Джейдане. — А если быть честной, у меня ничего с ним нет и не было никогда, пап, — откровенно лгу я, небрежно пожимая плечами.
— Ты выдала ему секретные координаты, доверилась ему полностью, позволила выставить себя предательницей…
— Нас связывал только секс, — продолжаю уверенно выдавать я с целью скорее закончить неудобный разговор и остаться наедине с папкой. — Я выдала Каттану координаты, потому что боялась за свою жизнь: новая оперативная группа могла быть уже уничтожена, а он сказал мне, что координаты нужны ему для того, чтобы проверить безопасность назначенного места. И он не солгал, Мэтт.
— Ты так просто ему поверила? — брови отца стремительно взмывают чуть выше переносицы.
— А что мне оставалось делать, пап? Поверила конечно. Мы это уже обсуждали. Каттан несколько раз спас мне жизнь. Я бы не стояла здесь сейчас перед тобой, если бы не ловкость, сообразительность и скорость реакции Джамаля Каттана.
— Стоит заметить, что если бы не он, ты бы не была такой грустной, — нахмурившись, уточняет Мэтт, бросая беглый, но красноречивый взгляд на плотно закрытый холст с моим портретом.
— Все нормально, пап, не печальная я, просто сложный период. Не хочется никуда ходить, развлекаться впустую. Все мои мысли сейчас заняты созданием дома для детей, о котором я тебе уже рассказывала, — честно признаюсь я.
Папа вдруг расплывается в теплой улыбке и, преодолевая расстояние между нами, порывисто прижимает меня к себе, покачивая, как маленькую девочку:
— Я горжусь тобой, и должен попросить у тебя прощения, Рика. Тренируя тебя в лагерях ЦРУ, я не хотел подвергать тебя опасности никогда… прости, что не уберег и от Ильдара Видада. Я — плохой отец, — с горечью в голосе заключает он, провоцируя болезненные спазмы, сжимающие сердце.
— Не говори так, пап, не надо. Видад мертв. Осуждать его уже нет никакого смысла, винить себя — тем более. Я доверяла ему, а он просто… неважно. Все всегда складывается так, как должно быть, верно?
— Ты права, Рика. Но лично я убежден в том, что свою судьбу мы пишем сами. И то, что написал, как отец, я — мне не нравится, — нервно выдыхает Мэтт, проведя ладонью по моим волосам. — Возьми как-нибудь Лукаса с собой в центр. Думаю, ему будет полезно заняться чем-то более серьезным, чем резня в приставку.
— Хорошо. Обязательно, — улыбаюсь, когда Мэтт отпускает меня из своих объятий и направляется к двери.
Перед тем как уйти, он бросает, остановившись в проеме:
— Мне нравится, как ты играешь, — кидает взгляд на клавиши синтезатора. — Но присмотрись к чему-нибудь более веселому. Ты молода, Рика, я уверен, что очень скоро ты обретешь настоящее счастье — здесь, на нашей земле. Мы с Лукасом очень тебя любим и не хотели бы, чтобы ты… — Мэтт вдруг осекается, прицелив в меня долгий и сосредоточенный взгляд, на который я отвечаю слегка вскинутым подбородком.
Я знаю, что он имеет в виду. В глубине души папа не хотел бы, чтобы я когда-либо возвращалась в Анмар ни в качестве третьей жены, ни в качестве первой — ему, как западному человеку, тяжело принять законы восточного мира, а, следовательно, и Медину, воспитанную в этих законах. Для него я Эрика Доусон, и этот приговор я отчетливо читаю в его взгляде — если бы я согласилась на предложение Джейдана, мои отношения с семьей больше никогда не были бы прежними. В любом случае, третьей быть я не согласна, поэтому можешь не переживать, пап.
— Иногда мне кажется, будто я живу не своей жизнью, — признаюсь тихо, направляясь к двери, плотно закрываю ее, когда он уходит.
Пальцы автоматически тянутся к розе, выкованной из железа — подарок Джейдана, оставленный в тот день, когда он с бесшумностью сталкера ворвался на мою территорию. Сжимая ее в руке, я присаживаюсь на край кровати и, ощущая, как дыхание схватывает, а время замирает, открываю папку.
Он жив.
Камни с души падают вниз, даруя облегчение и чувство полета. А значит, мы еще встретимся. Или мне стоит забыть его навсегда? Так было бы легче… разорвать замкнутый круг, найти другого и влюбиться до изнеможения…
Так было бы правильнее. И ответ на вопрос «почему..?» прост: я слишком сильно его люблю. Я не смогу видеть, как к нему прикасаются другие женщины, как он тает в нежных объятиях своих жен. Может, я даже не буду видеть, но даже знать и находиться рядом — уже слишком. Я не смогу. Не смогу смотреть в синие глаза его детей, рожденных другими женщинами…
А ты бы смог так, Джейдан? Делить меня с кем-либо, знать, что обнимаю ночью крепко-крепко второго мужа? Я приму твое предложение о замужестве только тогда, когда на этот вопрос ты ответишь «да». А мы оба знаем, что это означает — никогда.