Самое страшное в этом лишь то, что брак в Анмаре фактически нерасторжим, необратим — не так просто развестись, не так просто исправить подобный факт. Разведенная женщина сгорает от выжженного на ней клейма позора, и подобной участи я не пожелаю никому.
Вот что нам написано, Джейдан? Такая карма? Я никогда не буду единственной, в то время как ты единственный мужчина, с которым я связала бы свою жизнь.
Может, папа прав, и мне стоит чаще смотреть по сторонам?
Вечер того же дня проходит так же, как и тридцать предыдущих за последний месяц: я еду в реабилитационный центр, заглядываю к поступившим за день ребятам, и в каждом новом ребенке пытаюсь найти Эмилию в надежде на то, что девочке удалось чудесным образом сбежать, затеряться в пустыне, где ее уже могла найти секретная группа, отвечающая за поиск в пустыне Махрус. Конечно, в центр определялись не только дети из Анмара, но и многие другие, оставшиеся без родителей и крова, которых чаще всего находят на просторах Мексики и Гондураса, и каждому я готова была помочь улыбкой, разговором или любой другой помощью, какая потребуется. То самое фантомное отверстие от сквозной пули все же медленно исцелялось — и не творчеством, а их теплыми и благодарными взглядами. Не знаю, почему так отчаянно ищу Эмилию, и почему так сильно хочу помочь всем и каждому — наверное, нам всем необходимо ощущать собственную нужность и необходимость другим людям, что довольно эгоистично, но как ни крути — важно для осознания смысла жизни и своей миссии, ради которой ты был рожден.
Возможно, все испытания, которые мне довелось перенести, были направлены лишь на то, чтобы прийти к этому моменту — было ли так предначертано, или я сама выбрала свою судьбу, вопрос для отдельной дискуссии с отцом.
— Джесс, я не приду завтра, — устало обращаюсь к администратору центра — молодой девушке, перебирающей кипу бумаг за стойкой рецепции. — У брата день рождения.
— Хорошо, Рика. Они поймут. Ты и так всем стараешься уделить внимание. Отдохни, развейся… — предлагает варианты Джессика, распуская собранные в упругий пучок волосы, поглядывая куда-то за мою спину. Светловолосая стройная красавица вдруг расплывается в пламенной улыбке, но я не сразу понимаю, что адресована она не мне. — Прости, мне нужно идти, Рика. Я обещала показать мистеру Маку как у нас тут все устроено.
— Мистер Мак? — слегка напрягаюсь, вглядываясь в миловидные черты лица девушки, нервно покусывающей свои полные губы. Кого она там соблазнять собралась? — А почему ты мне не сказала о том, что сегодня кто-то ещё придет помогать?
— Ты так устала, Рика. У тебя язык заплетается, — отшучивается Джесс, быстро расстегивая две верхних пуговицы на своей блузе. — Тебе нужно отдохнуть… — я прекрасно понимаю, почему Джессика хочет меня спровадить, и на ее счастье у меня нет ни малейшего желания общаться с мистером Маком.
— А если он возможный спонсор? — протестую я, замечая в конце коридора широкую фигуру, приближающуюся к нам медленной, но уверенной походкой.
— Тогда тебе нужно выспаться и подготовить проект к вашей с ним встрече, — подмигивает мне Джессика, бросая хаотичные взгляды на дверь, являющуюся выходом из центра. Подсознательно она хочет, чтобы я ушла до появления Мака, ну что ж, мне нетрудно — Джесс права, у меня веки слипаются, и будет лучше, если на встрече с возможным спонсором я и правда буду бодра и убедительна и смогу убедить его в том, что вложение средств в мою «школу» — правильное, благородное и необходимое дело.
— Хорошо, Джесс. Только не выходи за рамки, пожалуйста. Ты на работе, — мирным тоном напоминаю я, хоть и понимаю, что я для девушки никто — не работодатель, а всего лишь волонтер, неравнодушный к деятельности центра.
— Зануда ты, Доусон, — хихикает Джесс и походкой от бедра направляется к молодому мужчине, который находится в десяти метрах от нас. Девушка идет к нему навстречу, не забывая при этом плавно покачивать бедрами — узнаю себя на задании. Смотрится глуповато, но я не осуждаю девушку. На «охоте» хороши все средства.
На доли секунд наши взгляды с мужчиной пересекаются — мое подсознание успевает лишь слабо запечатлеть его привлекательную внешность и твердую манеру речи с едва уловимым акцентом, который напоминает мне о… нет, не может быть.
Отбросив посторонние мысли в сторону, я спешу покинуть центр и выхожу прямо на оживлённую улицу. Оперевшись спиной на колонну у входа, тяжело дышу, стараясь привести мысли в порядок.
Я и правда очень устала. Так сильно, что нет даже ресурсов, чтобы ловить такси — сюда я приехала на метро из-за того, что выехала в час пик.
— Уже поздно. Вас подвезти? — не сразу понимаю, что обращается мужчина ко мне, и медленно поднимаю на него взгляд, вновь встречаясь взглядами с мистером Маком, который, очевидно, отказался от общества и экскурсии Джесс по центру. Видимо, он не из тех, кого можно завлечь двумя раскрытыми пуговицами, нежным голосом и искренним смехом.
Про себя я отмечаю, что он красив. Светло-голубые глаза выделяются на смуглом лице, вновь напоминая мне о другом обладателе подобного внешнего контраста.
Копий Джейдана не существует, ему нет равных… но подсознательно я вижу его везде и в каждом, я словно тянусь к нему любыми путями, возможными в моей реальности. Даже сейчас, когда в мою голову закрадывается мысль о том, что акцент мужчины явно похож на акцент любого Анмарца или носителя арабского языка, я понимаю, что до сих пор не сбежала отсюда лишь потому, что мне необходимо… попасть туда.
Мне нужно попасть в Анмар. Этого хочет мое сердце, но не разум. И именно это внутреннее желание и толкает меня на то, чтобы подарить мистеру Маку самую очаровательную улыбку в моем арсенале. Джамаль бы убил меня голыми руками, если бы увидел, как я улыбаюсь другому мужчине.
— Мне далеко ехать, и…
— Я подвезу вас до Канады, если всю дорогу вы будете так улыбаться, — усмехается Мак, и я заостряю внимание на его выразительных скулах, обладателей которых обычно приписывают к принадлежности голубым кровям. Мой разум начинает улетать куда-то далеко-далеко, когда я вспоминаю, как впивалась зубами в скулы Джейдана, чтобы подавить вскрики удовольствия, порожденные мощными и твердыми толчками внутри моего тела.
Наши руки переплетены над головой, его сила становится частью меня, пульсируя в каждой клетке тела.
«Имя мое назови… Назови меня по имени, Эйнин.»
— Хорошо. Позволю вам меня подвезти. Заодно и расскажете, что хотели узнать о центре. Работаю здесь волонтером. Знаю все до мелочей, — подаю голос я, когда Мак достает ключи от машины из кармана своего пальто и кивает мне в сторону Мазерати, припаркованного в двух метрах от входа. Хм, стало быть, деньги у него есть. Интересуется ли он благотворительными проектами?
— Для начала буду рад, если ты скажешь мне свое имя, — Мак дарит мне глубокий, оценивающий взгляд, при этом сохраняет в моих глазах достоинство, не смея опускать его ниже моего носа. Похвально.
«Твое имя Эйнин, и его дал тебе твой Бог».
— Меня зовут Рика, — нейтральным тоном отвечаю я, ощущая, как легкие обжигает огнем.
Мужчина открывает передо мной дверь шикарного, намытого до смоляного блеска автомобиля. Садиться в машину к незнакомцу я не боюсь, а стоило бы задуматься, чем это чревато, но я почему-то просто позволяю себе вдруг плыть по течению и смотреть, куда меня оно приведет. И, признаться, преследую корыстную цель — спонсорство для моей школы. Я не потяну все одна, мне нужны богатые люди в окружении, способные вложиться в идею и помочь детям.
— Меня зовут Искандер. Можно просто Дерек, — подмигнув мне, Мак закрывает дверь автомобиля и обходит его, чтобы присесть на место водителя.
Анмар. Асад
Джамаль
Предзакатное солнце, пробираясь в окна моей мастерской, чертит свои линии на холсте, оттеняя выбранную палитру портрета розоватыми тенями, углубляя и подчёркивая насыщенные цвета, оживляя их, заряжая иллюзией жизни. В последнее время мы с огнедышащим другом стали соавторами всех новых полотен, которых за несколько недель непрерывной работы скопилось больше десятка.
Кто-то назовёт стремление воплощать на холсте преследующий меня образ одержимостью, другие сочтут безумием, третьи покрутят у виска, но какое мне дело до мнения толпы, которая никогда не увидит моих работ?
Пикассо говорил, что живопись — занятие для слепцов. Художник рисует не то, что видит, а то, что чувствует. Он несомненно прав, но я бы добавил — чем одержимее творит художник, тем сильнее его стремление выплеснуть накопившиеся чувства, освободиться или взглянуть на их истинную природу со стороны глазами трезвого непредвзятого зрителя.
Любой вид искусства — это выражение бушующих внутри эмоций. От счастья многим хочется петь, и созданные в эту минуту слова и музыка заряжают позитивной энергией, передают заряд радости каждому, кто слушает их. Но в минуты отчаянья композиторы, поэты, писатели создают совершенно иные произведения, и слушатели, читатели и зрители в полной мере ощущают вложенную создателем боль и страдания в свое детище. Конечно, есть те, кто делают вид, что творят искусство, копируют, воруют, используют наработанные техники. Все их усилия направлены исключительно на материальный аспект. И у таких деятелей тоже находятся последователи и поклонники. Существует простое правило, работающее во все времена. Подобное притягивает подобное. Нас услышат только те, к кому обращен наш голос, остальные не имеют значения. «И среди людей копий больше, чем оригиналов» — одна из знаменитых цитат моего любимого художника. Прошли столетия с его смерти, но она по-прежнему актуальна.
Вытерев ладони о тряпку, я бросаю мастихин и кисть в ёмкость с растворителем. По привычке морщусь, задевая шершавым ворсом зарубцевавшийся шрам на левой ладони. Мне повезло, что Хассан не прострелил правую руку, и я уже знаю, что стоит за моей сверхъестественной живучестью. Мой талисман вернулся ко мне, и я ношу его на запястье травмированной руки. Пальцы до сих пор не до конца разработаны. Я не могу без усилия и боли сжать руку в кулак или мгновенно расслабить. Понадобилось четыре операции, чтобы правильно сшить связки и сохранить подвижность. Не представляю, что бы я делал сейчас, если бы Зейн попал в правую ладонь. Пришлось бы писать картины левой… Знаю, что справился бы. Чтобы научиться чему-то, не стоит бояться показаться глупым, надо просто делать это. Снова и снова. Пока не получится.