— Я… — срывается с побледневших губ. Мне кажется, что слышу, как гулко и быстро колотится ее сердце.
— Последнее предупреждение, — ещё один шаг в ее сторону, и она испуганно замолкает, но… ненадолго.
— Меня будут искать, — она непроизвольно дотрагивается до своего ожерелья. Бьющаяся голубая венка на горле и блеск алмазов в эксклюзивном колье срывают невидимую пружину, выпуская на волю кровожадного обезумевшего дракона, готового разорвать любого, кто встанет сейчас на его пути. Яростно зарычав, я бросаюсь вперед. Одним молниеносным движением разрываю украшение за три миллиона долларов, швыряя его на пол, алмазы со стуком разлетаются в стороны, как дешевые стекляшки. На ее шее остается красный след, и Эрика обреченно всхлипывает, прижимая ладонь к горлу, хватая ртом воздух, мелко дрожит, вжимаясь лопатками в столешницу. В огромных зрачках плещется неподдельный ужас и запоздалое осознание, что на этот раз не подействуют ни ее слезы, ни мольбы, ни лживые слова.
— Не расстраивайся, облапошишь другого идиота, который подарит тебе новое колье, — жестко ухмыльнувшись, с треском разрываю тонкое платье от выреза до бедер. — Оно все равно было испорчено, — еще один ядовитый комментарий, и я резко сдергиваю обрывки ткани к ее ногам. Белое кружевное белье, оставшееся на стройном безупречном теле, почти ничего не скрывает. В глазах темнеет от мысли, что не я должен был раздевать ее сегодня. Кулаки снова неистово сжимаются до характерного треска в костяшках.
— Боже, что ты творишь? Пе-перестань… п-прошу, — потерянный, испуганный взгляд отрешенно ищет на моем лице остатки человечности, заглядывает в глаза, выискивая там то, что она сама разрушила.
Эрика трясется, как в ознобе, обхватывая руками хрупкие плечи. Дотошно и бесцеремонно изучаю ее с кончиков волос до пальчиков на ступнях, пытаясь понять, что в ней есть такого, что, несмотря на испепеляющую меня изнутри ярость и дикую потребность уничтожить, распять, унизить, поставить на колени, заставить захлёбываться собственными слезами, умоляя о пощаде, я отчаянно хочу верить в то, что есть какое-то объяснение и оправдание тому, что она сделала. И мне чертовски нужны слова и клятвы, и мольбы, ее обещания и ложь, любая, черт возьми, лишь бы я поверил. Эрика Доусон не угроза, она смертоносная пуля, застрявшая в моем сердце. Можно выдрать, вытравить, вышвырнуть прочь, но только ценою собственной жизни.
— А ты, что творишь, мать твою? — хриплым, срывающимся голосом спрашиваю я, до синяков сжимая пальцами ее высокие скулы, почти вплотную сближая наши лица. От нее пахнет красками, шотландским виски, солеными слезами и единственной женщиной, к которой хочется прикасаться, убивать, спасать, трахать, ненавидеть, прощать, любить, забывая собственное имя. И этому нет никакого гребаного объяснения и ни малейшей возможности исправить, вычеркнуть или забыть.
— Н-ничего… Джа-м-маль, — заикаясь, бормочет она, обхватывая мое запястье холодными пальцами. Нежное, острожное прикосновение. В расширившихся от ужаса зрачках отражается мое охваченное звериной яростью лицо. Грудную клетку сдавливает резкий спазм, и, стискивая зубы, я сильнее надавливаю на ее скулы.
— Я же сказал заткнуться, — свободной рукой я дотрагиваюсь до ее волос. Неторопливо, едва прикасаясь, веду пальцами вверх, ощущая дрожь и трепет хрупкого тела напротив моего — пылающего безумием, злобой и похотью. Отпустив ее скулы, медленно провожу большим пальцем по полным чувственным губам, улавливая, как резко возрастает градус ее тревоги. Недоумение, страх, беспомощность… Она знает, что я всего лишь заигрываю с жертвой. В блестящих от непролитых слез голубых глазах мелькает боль. Мне тоже чертовски больно, детка.
Кому-то суждено любить друг друга, а нам — страдать и сражаться. Единственный враг, который угрожает тебе в этой комнате, — я сам.
— Прошу тебя, успокойся. Давай поговорим, — сдавленно шепчет Эрика. Я опускаю взгляд на ее губы, пытаясь отогнать возникшие в голове образы. «Ты все мне отдашь, асад. Я все из тебя высосу. До последней капли.» Дикая ярость захлёстывает с новой силой, впрыскивая в кровь мощную дозу адреналина. Собрав шелковистые волосы в кулак, я резко дергаю ее голову назад.
— Да, давай поговорим, — сипло шиплю я, нависая сверху и почти касаясь ее предательских губ своими. — Расскажи мне сколько раз пришлось высосать до последней капли, чтобы заработать на ожерелье за три миллиона?
Боковым зрением замечаю рассекающую воздух ладонь Эрики, но не успеваю остановить или не хочу, нуждаясь в спусковом механизме. Звук звонкой пощечины взрывается в моей голове, алым туманом ярости застилая глаза. Схватив за волосы, я швыряю ее на пол. Она отлетает на несколько метров вперёд и падает на спину, издав глухой стон. Поняв, что игры кончились, девушка переворачивается и пытается отползти в сторону, громко всхлипывая и задыхаясь от ужаса. Страх сковывает ее неловкие движения, ноги и руки не слушаются. Я медленно надвигаюсь, наблюдая за обреченными попытками мисс Доусон сбежать от моего гнева. Как, ни странно, но она ползет в правильном направлении. Мой свирепый взгляд отрывается от ее упругой задницы, едва прикрытой тонким кружевом, останавливаясь на тахте, с которой она успела сбросить на пол подушки и постельное белье, устраивая погром в знак протеста. Ничего страшного, обойдемся без простыни.
Уязвленное мужское самолюбие и туманящая разум ревность требуют расправы, боли, агонии и ее слез. Охваченное звериной похотью тело жаждет заклеймить, разорвать на части, но что-то внутри меня неистово сопротивляется этому. Противоречие, гнев, бешеное желание рвут на части душу и сердце, и я впервые жалею, что мы снова встретились в Нью-Йорке. Ни одна женщина не стоит таких мучений. Все нервы мне вымотала, сука. В два шага настигаю ее, и, снова схватив за волосы, рывком поднимаю, чувствуя, как несколько прядей остаётся между пальцами.
— Не надо, пожалуйста, — кричит она сдавленно, когда я толкаю ее на тахту лицом вниз. Эрика неистово брыкается, безуспешно пытаясь перевернуться и оттолкнуть меня. Безжалостно придавливаю ее сверху своим телом, скручиваю тонкие запястья Эрики одной рукой, и приподнявшись, второй вытаскиваю ремень из джинсов. Не обращая ни малейшего внимания, на жалобные вопли, плотно фиксирую запястья кожаным ремнем, вытягивая ее руки над головой. Согнув их в локтях, она умудряется привстать и резко запрокинув голову, ощутимо попадает затылком по моей правой скуле.
— Дикая сука, — намотав ее волосы на кулак, я грубо вжимаю Рику лицом в матрас, заглушая неистовый вопль.
— Не дергайся, будет только хуже. Или я придушу тебя, или трахну. Выбор невелик. Поэтому лучше не зли меня,
— склонившись к ее уху, взбешенным шепотом предупреждаю я. Перегнувшись через вздрагивающее обездвиженное тело, поднимаю с пола пару подушек, и, встав на колени, поочередно просовываю обе ей под живот. Поняв, что я задумал, она начинает дергаться сильнее, за что получает увесистый удар по выставленной заднице. Розовеющий отпечаток моей ладони на смуглой коже вызывает острый, звериный приступ похоти.
— Не надо, Джамаль… Я не хочу, — дрожащим шепотом бормочет Рика.
— Захочешь, — мрачно ухмыляюсь. — У меня даже средства вспомогательные имеются. Нашел в твоей сумочке. — Она застывает. И воспользовавшись заминкой, я сдергиваю кружевные стринги с ее задницы, опуская по бедрам до колен. Достав из заднего кармана смазку и презервативы, бросаю их напротив ее лица. — Узнаешь? — хрипло спрашиваю я.
— Это не то, что ты думаешь, — всхлипнув, обречённо шепчет Эрика, уставившись на мои трофеи. Ну, конечно.
— Да, не смущайся, я понимаю, что Искандера аль-Мактума обычными приемами не взять. Если уж быть шлюхой, то первоклассной, запоминающейся, — я жестко смеюсь, расстегивая джинсы и спуская их вниз вместе с боксерами. — Особенной, да, Рика?
— Ты об этом пожалеешь. Остановись, — отчаянно умоляет она. Мелкая нервная дрожь сотрясает хрупкое тело, нежная кожа покрыта мурашками. Ее состояние далеко от возбуждения, что вполне естественно, учитывая ситуацию. Удовольствие женщины в данном случае не рассматривается.
— Да, твоя месть будет ужасной. Я уже понял, — взяв тюбик со смазкой, щедро выдавливаю содержимое на упругую задницу Эрики. — Понравилось мстить? — с диким голодным рыком прижимаюсь пульсирующим членом к ее ягодицам, нетерпеливыми резкими движениями размазывая пальцами ароматизированную смазку по обоим отверстиям. — Быть подстилкой принца приятнее, чем женой бедного художника, но я не так уж и беден, Рика. И я не художник. Это просто гребаное хобби.
— Ты уже женат, ублюдок, — шипит она, словив новую волну сопротивления и пытаясь увернуться от моих прикосновений, но ее виляющая задница напротив моего возбужденного органа вызывает обратный эффект. Я едва сдерживаюсь от того, чтобы вогнать в нее член по самые яйца и заставить наконец заткнуться. Болезненное напряжение в паху становится невыносимым, я трусь членом о ее ягодицы, быстро двигаясь пальцами вдоль половых губ, раздвигая их, вскользь касаясь клитора, не полностью проникая внутрь.
— Побереги свой язычок для другого занятия, шармута. Мы уже выяснили, что тебе предпочтительнее роль наложницы в постоянно обновляемом гареме принца, — сдвинув ладонь вверх, круговыми движениями растирая чувствительный бугорок, между припухших складочек. Я слышу, как меняется ее дыхание, становясь частым и прерывистым, — А говорила, не хочешь, — насмешливо замечаю я, усиливая нажим и скорость стимулирования пульсирующего клитора. От напряжения футболка намокает от пота, неприятно липнет к телу, и я стаскиваю ее одним резким движением, дав присмиревшей сучке небольшую передышку. Она сжимает бедра, пытаясь отстраниться.
— Ты не можешь так со мной поступить. Это насилие. Не надо, прошу, — она снова переходит к запоздалым мольбам.
— Насилие? Серьезно? — я ухмыляюсь, резко расставляя ее бедра своими коленями, открывая доступ к розовой плоти для своих действий. Грубо проникаю двумя пальцами в ее промежность, слегка сгибаю их, ощущая, как влажные стенки плотно обхватывают мои фаланги. Глухое рычание вырывается из горла. Шайтан ее раздери. Мой член болезненно дергается, когда начинаю ритмично и быстро растягивать ее лоно, задевая внутри чувствительную точку, которая разбухает и начинает сочиться влагой после нескольких прикосновений. Ее тело помнит, и я тоже.