Касьянов, выступая за прорабом, проговорил с передразнивающей попугайской интонацией всего одну фразу:
— Край морального падения — уйти в отставку, когда люди мечтают о твоей отставке.
Ему вспомнилась эта «злевка», едва он узнал, что сменяет начальника, отказавшегося от должности.
Он быстро понял, что дело не столько в удивительности Лалевича, сколько в том, что он не устоял в буферной позиции между директором и главным инженером, с одной стороны, и группой «Искатель», куда входили рационализаторы-литейщики и молодые инженеры из конструкторского бюро завода, — с другой. Группа «Искатель» спроектировала систему по отливке детали, похожей на цветок лотоса. «Лотос» — деталь газотурбинного двигателя. В тот период эти двигатели изнашивались раньше срока, иногда терпели аварии из-за неожиданных деформаций. Изготовление земляных форм для отливки «лотосов» (в формы вручную заливался высокотемпературный металл) было трудоемким по причине кропотливости и очень вредным по причине обильных выделений пыли и газа. Отлитая деталь, прежде чем стать годной, проходила обработку абразивными дисками, шлифовальными шкурками, полировочными пастами.
Литниковая система, созданная усилиями группы «Искатель» во внеурочные часы, стремительно производила «лотосы», не требовавшие дополнительной обработки. Создавалась установка полулегально: лишь с ведома Лалевича. Изготовлением небольшой детали «искателевцы» собирались начать пересоздание двигателя на высококачественной основе.
Тем не менее производительность установки внесла оторопь в ряды ее создателей: подлежало ликвидации формовочное отделение, сокращался объем работ на обрубочно-шлифовальном участке. Предварительная прикидка показала, что литниковая система высвободит около полусотни рабочих. Куда их девать? Понятно, пристраивать у себя же на заводе, что сопряжено со всяческими человеческими, номенклатурными, финансово-экономическими сложностями. Завершается, кроме того, проектирование новых систем. Совсем обезлюдеет литейно-формовочный цех, а за ним — модельный. Большинство цеховых рабочих в пожилом возрасте. По их расчетам нынешние заработки должны принести им пенсию с предельным «потолком» — в сто двадцать рублей. Разливщиков, литейщиков, вагранщиков, кто не отработал положенных десяти лет, чтобы иметь право уйти на пенсию в пятьдесят, надо приткнуть куда-то на горячие специальности, но некуда, необходимо переучивать, а к этому они относятся с чувством взрыва — протесты, угрозы, тяжбы. На заседаниях заводского комитета профсоюзов, где разбирались жалобы об упразднении отмирающих специальностей, плакали даже мужчины.
Но установка готова, может великолепно действовать, хотя и называется опытной, и кадровых перемен не избежать.
«Искателевцы» обратились к главному инженеру Мезенцеву. Он медлил с ответом, потом посоветовал «заморозить» литейную машину на неопределенное время. Позже он вызвал к себе Лалевича и посоветовал ее разобрать. Лалевич не внял совету. Мезенцев выразил гневливое удивление.
Он вынудил Лалевича доложить о происходящем директору «Двигателя» Тузлукареву.
Тузлукареву было все известно, но он делал вид, что находится в неведении. Завод вытягивал план. Двигатели, производимые им, судя по данным отраслевой статистики, выходили из строя не чаще, чем двигатели других заводов. К тому, что при этом гибли люди, он не оставался безразличен, но и не одобрял душевных мук тех своих подчиненных, которые страдали комплексом вины. Машинная цивилизация — убыстрение движения, а убыстрение движения увеличивает вероятность катастроф и трагических случайностей.
Тузлукарев считал, что улучшать качество «лотосов», да и других отливок, можно и при теперешней технологии. Как и главный инженер, он представлял себе, что установка «Лотос», узаконь он ее, взорвет изнутри удобный уклад заводской жизни и потребует огромных перемен. Года три придется вкалывать буквально без передышки, чтобы технологические новшества приобрели привычную стабильность.
Хочу заметить, что дальше мне тесно оставаться в пределах Натальиных рассказов, поэтому я обогащу их подробностями, которые отложились в моей памяти, благодаря общению с людьми, причастными к несуразной и странной (может, не такой уж несуразной и странной?) истории установки «Лотос». Да, я все меньше удивляюсь таким историям, а также подобным хозяйственным и руководящим ситуациям: горько, но они приживаются у нас и все чаще заставляют думать о катастрофах.
ТРЕТЬЕ СЦЕНАРНОЕ ВКЛЮЧЕНИЕСЛОМ
Сверкает и жужжит листва тополей.
Заводское старинное здание — кирпичная кладка цвета черноватой вишни.
Коридор. На стенах копоть и пыль.
Глазок в стальной двери.
Касьянов заглядывает в глазок.
За стальным столом, перед пустыми рядами стальных скамеек, сидит Лалевич.
Касьянов входит в помещение, садится на ближнюю к столу скамейку. Так и не подняв головы, Лалевич говорит ему (в тоне полная отрешенность):
— Я сложил с себя обязанности начальника цеха.
— И все ж я к вам, товарищ Лалевич.
— Зачем?
— Мне предложили ваше место.
Лалевич поднимает удивленные глаза.
— Когда-нибудь вы задумывались, — спрашивает он, — как маленький кусочек планеты становится метеоритом?
— Вы к чему?
— Я уже ни к чему. Имя-отчество?
— Марат Денисович.
— Фамилия?
— Касьянов. Член партии. Имел взыскание. Служил в Советской Армии. Бывал за границей. Женат. Не судился.
— Здоровье?
— Масло коровье.
— Серьезно.
— Было.
— Самостоятельность?
— Слишком самостоятельный.
— Образование?
— Высшее и разное. Кандидат технических наук.
— Цех принимать не советую.
— Почему вы отказались от должности?
— Поднялся из формовщиков и возвращаюсь в формовщики.
— Уходите на рабочее место?! Не потянете.
— Не потяну, значит, протяну.
— У вас, по моим сведениям, передовой цех?
— Искусство делать план. Не обещаю, Марат Денисович, что вы тоже сумеете делать план.
К тому же вишневому зданию идут трое рабочих. Коренником на полкорпуса впереди двух других шагает бригадир слесарей Кондрат. Погожий день и особое задание, полученное от самого главного инженера Мезенцева, настроили его на торжественный лад.
— Сотворим пустыню Кара-Кум! — кричит он, притискивая к бокам своих пристяжных спутников.
Маленький, по-монгольски скуластый, говорит:
— Эх, завалиться бы сейчас в тень, придавить минуток шестьсот.
Третий — юноша с длинными, до плеч, волосами — спрашивает коренника:
— Кондрат, он как сказал: разобрать литейную установку или сломать?
— Сотворим пустыню Кара-Кум.
— Я слыхал, будто бы эта установка уникальная.
— Бей, круши, не давай опомниться.
Разливщики Булейко и Самохин несут ковш с дюралюминием. Булейко заметил, что Кондрат присоединяет шланг пневматического молотка, к воздухопроводу. Самохин сердится, что Булейко сбавил поступь.
Когда они заливают дюралюминий в форму, Кондрат пытается отыскать паз в кладке, чтобы начать ее разрушение. Кладка добротная: некуда приткнуть носок зубила, и тогда Кондрат притыкает зубило к шву между кирпичами.
Дыдыканье молотка. Из-под зубила вьется пыль. Булейко задерживает заливку. Его напарник рявкает:
— Брак, черт побери, получится!
Булейко давит ручки вниз, ставит ковш на пол, бежит к литейной установке.
Кондрат опять притыкает зубило к шву, яростно давит.
Булейко оттаскивает его в сторону. Кондрат ярится, прет на Булейко, наставив на него, как штык, зубило.
— Взбесился, чи шо? — кричит Булейко, отступая.
— Приказ главного инженера.
— Главный того... — Булейко крутит согнутым указательным пальцем у виска.
Кондрат предупреждает Булейку:
— Не мешай — продолблю.
— Самохин... — Булейко делает жест в сторону Кондрата. — Держи.
Булейко бежит к воздухопроводу. Кондрат было бросается за ним, но на нем повисает Самохин.
С клещеватым Самохиным на загорбке Кондрат подбегает к воздухопроводу, но поздно: Булейко успел отключить молоток от воздушной «нитки».
Лалевич с Касьяновым наблюдали и за тем, как орудовал Кондрат молотком, и за тем, как ему помешали разливщики.
— Ну-к зови начальство, — грозно обратился Кондрат к Булейко.
Самохин, все еще виснувший на нем, сказал тоном забавника:
— Начальство — тю-тю, у нас коллективное руководство.
Кондрат принялся скакать, стряхивая Самохина с себя. Хохочут плавильщики, разливщики, формовщики, наждачницы, стянувшиеся к литейной машине.
К ним подошли Лалевич и Касьянов.
— Начальник, — тяжело дыша, обратился к Лалевичу Кондрат, — я человек подневольный.
Лалевич вскинул плечи, как бы недоумевая и вместе с тем не протестуя.
Он молчал, и все молчали.
Кондрат отнял кувалду у своего монголоватого товарища.
Касьянов спросил Кондрата:
— Что, собственно, происходит?
— Главный велел ликвиднуть, как класс, ту сооружению, — показывает на литейную машину. — Ваши работяги наскакивают.
Б у л е й к о. Машина новая. Во! Творческая группа у нас при заводе имеется. Группа «Искатель». Инженеры, из рабочих имеются. Персонально я — разливщик Булейко. Вы не из горкома?
К а с ь я н о в. Нет.
Разливщик Копырный, пожилой, с темным от формовочной массы лицом, выступил из-за Кондрата.
— Грамотная машина. Самолет Туполева взять, «Боинг» тот же — с этими аппаратами она потягается. Огромная сложность. Одних наладчиков подготовить — год, не меньше, надо потратить. Молодежь требуется. Наш цех молодежь не жалует — тяжелый. А которые появляются — из бывших заключенных, уровень не тот. Не зря говорится: всякому овощу — свое время.
С а м о х и н. «Лотос» называется установка. Работает, м-му, красиво!
К а с ь я н о в. Можете продемонстрировать?
Лалевич покрутил туловищем, выражая неохоту: дескать, бесполезно.
Касьянов идет к литейной машине, рабочие — вслед за ним. Лалевич, постояв в одиночестве, тоже идет туда. Люди расступаются. Лалевич встает к пульту машины.