Сакина сдержанно кивнула.
– Благодарю за соболезнования, и они отнюдь не запоздалые: мы всё еще в трауре. – Пока она говорила, в комнату вошли еще две дамы в черном, их расшитые бисером туфельки слегка постукивали по мрамору. – Позвольте представить вам Разию и Мумтаз. Мы готовы выполнить любое ваше распоряжение.
Первин еще раз повторила адаб, дамы сделали то же самое. Высокая стройная женщина с седыми прядями в черных волосах, собранных в тугой пучок, явно была Разией. Судя по документам, ей было тридцать лет, Первин же показалось, что она выглядит немного старше: от носа к губам протянулись глубокие морщины.
У Мумтаз, третьей жены, кожа была довольно смуглой, что естественно для человека, не прожившего всю жизнь затворником. Она оказалась далеко не такой красавицей, как ожидала Первин: волосы заплетены в неопрятную косу, лицо отекшее, усталое. А еще от других ее отличало платье. На всех троих были свободные черные сари. Но если у Сакины оно было из легкого шифона, а у Разии – из тонкой чесучи, то на Мумтаз будто надели мешок из дешевой черной хлопчатой ткани – такое скорее станет носить бедная женщина, чем богатая.
– Благодарю вас за визит. Я – Разия, мать Амины, которая поприветствовала вас первой. – Голос у старшей жены был ниже, чем у Сакины, в нем чувствовалась располагающая внушительность. – Она очень ждала вашего появления еще со вчерашнего вечера, когда нам сообщил об этом Мукри-сагиб.
Тут Первин отвлек топоток маленьких ножек. Через несколько секунд в комнату вбежали две маленькие девочки в белых отделанных кружевом платьицах.
– Время заниматься музыкой с Мумтаз-халой[36]! – пропела старшая. На вид ей было лет шесть: наверняка старшая дочь Сакины.
– Насрин, ты прервала Первин-биби[37], нашу гостью, – заметила Сакина, погладив Насрин по голове. – И Мумтаз-хала не сможет сегодня заняться с тобой и Ширин музыкой. У нее дела.
Пятилетняя Ширин подпрыгивала на одном месте.
– А кто наша гостья? Она откуда?
– Девочки, вам не место внизу. Тут взрослые разговаривают. Ступайте к айе. – В голосе Разии слышался упрек.
Первин поняла, что вдов нервирует ее присутствие и то же чувство передается детям. А это ни к чему. Она улыбнулась девочкам и сказала:
– А можно мне с ними поздороваться? Судья может спросить, видела ли я детей, в добром ли они здравии и настроении.
– Хорошо, – кивнула Разия. – Повезло вам, девочки, что представилась такая возможность.
Первин присела на корточки, чтобы заглянуть девочкам в глаза.
– Я Первин; можете, если хотите, звать меня тетей или халой. Я живу в парсийской колонии Дадар и работаю вместе со своим папой в районе, который называется Форт. Мы юристы: помогаем людям сохранить то, что им принадлежит. Мы пообещали вашему папе, что будем заботиться о вашей семье, чтобы все у вас было хорошо.
Когда Первин произнесла слово «папа», Амина прянула вперед и опустила ладони девочкам на головки, будто защищая их.
– Не говорите так.
– Прости… – Первин встревожилась.
– О них абба[38] заботится, – с укором произнесла Амина. – С небес.
И парсы, и мусульмане верят в существование рая и ада. В этом их главное отличие от индуистов, верящих в инкарнацию.
– Вы, наверное, очень по нему скучаете.
Амина кивнула.
– Я скучаю. Он со мной каждый день разговаривал, даже когда болел. Ширин и Насрин не так хорошо его помнят, потому что не ходили к нему, когда он был болен.
– Аббе лучше на небесах, так амми[39] говорит. – Насрин протянула руку и с любопытством дотронулась пальчиком до края сари Первин. – У вас очень красивое сари. Не черное, не как у них.
Первин в первый момент запуталась, но потом вспомнила, что «амми» – это мама на урду.
– Они, наверное, не всегда будут ходить в черном, но сейчас так положено по обычаю.
– Мы будем соблюдать траур четыре месяца и десять дней, – без выражения произнесла Разия. – Потом станем одеваться как захочется, но поводов для радости у нас нет.
Первин ощутила, что Разия глубоко скорбит по мужу. Возможно, помимо душевной утраты, она еще и ощущает бремя заботы обо всей семье. Мумтаз и Сакина тоже выглядели подавленно. Первин стало интересно, одинаково ли Омар Фарид относился ко всем трем женщинам, раскрывался ли перед каждой по-иному, любил ли одну сильнее другой.
– А почему на вас сари так странно завязано? – тоненьким голоском спросила Ширин, прервав мысли Первин. – Так неправильно.
– Ширин! – укорила ее Сакина с мягким смешком. – Простите, пожалуйста, мою дочь за ее глупость.
– Хороший вопрос! – одобрила Первин. – Я из парсов, у нас принято носить сари так.
– Можно, пожалуйста? – попросила Насрин, вытягивая пальчики, чтобы потрогать вышивку.
– Конечно, можно. – Первин застыла, точно манекен, чувствуя себя так же, как чувствовала, когда родственницы суетились вокруг, оправляя сари перед свадьбой.
– А кто такие парсы? – спросила Амина, медленно произнося заученные английские слова.
– Зороастрийцы, которые родились в Индии. – Увидев, как вопросительно сошлись к переносице бровки Амины, Первин пояснила: – Мы тоже поклоняемся богу, но зовем его не Аллахом, а Ахурамаздой[40]. Мои предки приехали на кораблях из Персии очень, очень давно. Другие зороастрийцы прибыли оттуда в последние сто лет. Они себя называют иранцами, потому что так по-персидски называется наша страна.
– А, понятно. Это как англичане зовут нас магометанами[41]. А мы мусульмане. – Глаза Амины так и сверкали. – Мои предки приехали из Аравии. Тоже на очень больших кораблях.
– Амина, ты учишь английский? – Первин удивили и сообразительность девочки, и то, что она отвечала по-английски, хотя Первин говорила на хинди.
– Мы все его учили, пока была английская гувернантка. Можно я поздороваюсь как следует: «Good afternoon, Miss Mistry»[42]? – Амина вытянула тонкую ручку, чтобы Первин ее пожала.
– Очень рада знакомству, – ответила Первин, пожимая руку Амины и думая, что все три девочки так и искрятся энергией. Потом она повернулась к Ширин и Насрин и заговорила на хинди: – Вот только вашего брата здесь нет. А я бы хотела и с ним познакомиться.
– Он наверху, спит. Ну, раз уж мы все познакомились, может, сядем? – предложила Сакина тоном любезной хозяйки. – Фатима, сходи к Икбалу, попроси его приготовить кувшин фалуды[43].
Юная служанка кивнула и поспешно вышла.
Гостеприимство вдов крайне располагало, но Первин не могла допустить, чтобы консультация превратилась в дружеские посиделки. Указав на свой портфель, она сказала:
– Мне очень приятно беседовать со всеми вами, но я должна переговорить с каждой отдельно.
– В зенане секретов нет. Мы все сестры! – откликнулась с дружелюбным смешком Сакина, показав полный рот сверкающих зубов. Как так вышло, что Сакина выглядит просто отлично, а вот Разия и Мумтаз – нет?
– Я это понимаю. Но судья потребует от каждой из вас отдельного письма. Ведь ваш муж женился на каждой из вас индивидуально, с каждой заключил свой договор на махр. – Говоря, Первин обвела всех жен взглядом. Похоже, Разия и Сакина не на шутку встревожились, а вот выражение лица Мумтаз не изменилось. Судя по виду, она привыкла подчиняться чужим приказаниям.
– А можно мы тут останемся? – спросила Амина. – Похоже, будет интересно.
Первин призадумалась: наверняка для этих детей гости – большая редкость.
– У меня есть идея. Если дети хотят заняться музыкой с Мумтаз-бегум, можно это сделать прямо сейчас. Перед тем как поговорить с ней, я приду и послушаю.
– Да, безусловно, – отозвалась Мумтаз, глядя на детей с усталой улыбкой. – Давайте порепетируем и устроим концерт.
– А как же фалуда? – захныкала Насрин.
– Мы тебе нальем стаканчик, если ты будешь стараться. – Сакина ласково посмотрела на дочь. – Первин-биби, я переговорю с вами первой, в своих личных покоях наверху.
«Биби» было уместным уважительным обращением к Первин, молодой незамужней женщине.
Вот только странный это дом, где вторая жена вызывается говорить прежде первой.
9. Отверстия в стенах
Бомбей, февраль 1921 года
Вслед за Сакиной Первин поднялась по широкой мраморной лестнице в отдельный мир вдов Фарида. Здесь окна были закрыты мраморными решетками-джали, а все вокруг было испещрено пятнами света. Было красиво, но полутемно: Первин вспомнила, каково пытаться читать на балконе после заката.
Коридор зенаны на втором этаже изгибался буквой «Г». Сакина провела Первин по длинному проходу в более короткий, в конце его находилась металлическая перегородка-джали. Подойдя ближе, Первин разглядела, что тонкий узор на металле напоминает садовую решетку, увитую лозами с гроздьями винограда.
– Какая дивная работа, она мне напоминает двери кабинетов у нас в конторе. Возможно, что их делал один и тот же мастер. – Первин подошла поближе и увидела, что, судя по всему, позолоченная джали заперта с другой стороны, а в центре в ней проделана широкая щель, прикрытая дверцей на петлях. – А это что такое?
Сакина ответила улыбкой на ее комплимент, а потом пояснила:
– По этой джали проходит граница между зенаной и главной половиной дома. Через щель мы можем передавать бумаги и другие мелкие вещи. Это реликт былых времен, но теперь в доме живет Мукри-сагиб, и мы считаем уместным опять ею пользоваться.
– Здесь вы и сидите, когда разговариваете с Мукри-сагибом? – Первин посмотрела на скамеечку, обитую розовым бархатом.
– Да. А с другой стороны стоит стул, на который дозволено садиться джентльмену, если он получил разрешение войти в бунгало и имеет необходимость с нами поговорить.