Веки Мумтаз дрогнули.
– Почему вы спрашиваете?
– Семь месяцев назад в договоре на махр вы поставили крестик. – Первин удержалась от упоминания о том, что так поступают люди, не знающие грамоты. – А на присланной мне бумаге ваше имя написано полностью.
– На махре я поставила крестик, потому что плохо пишу. А другую бумагу за меня подписала Сакина-бегум, чтобы выглядело красивее.
В суде принимали документы, подписанные крестиком, или с отпечатком пальца, но сейчас было не время это обсуждать. Судя по всему, мистер Мукри велел Сакине получить согласие Мумтаз. Но объяснила ли Сакина все подробности, поняла ли Мумтаз, от чего отказывается?
– Если вы оправились, я хотела бы поговорить о том, что написано в этой бумаге, – сказала Первин; как раз подошла Амина, присела перед Мумтаз на корточки и протянула ей жестяную кружку с водой.
– Спасибо тебе, сладкая моя Амина. – Эти слова Мумтаз произнесла со вздохом.
Амина пристроилась рядом. Потом сказала шепотом:
– Первин-хала и Мумтаз-хала, вам нужно знать…
– Амина, попрошу тебя сказать мне это потом, когда мы закончим разговор. Пойди послушай, как играют девочки. – Хотя Разия и позволила дочери присутствовать при консультации, Первин хотела обеспечить Мумтаз возможность говорить наедине. Когда Амина отошла, бросив на Первин досадливый взгляд, та продолжила: – В документе, который за вас подписала Сакина, сказано, что вы согласны пожертвовать свои музыкальные инструменты и пять тысяч рупий в семейный вакф, то есть в благотворительный фонд…
– У меня отнимут мои инструменты? Этого она не говорила! – От удивления рот Мумтаз открылся кружком.
– Не переживайте, – сказала Первин, стараясь говорить с ошарашенной молодой женщиной как можно более умиротворяюще. – Если любая из жен захочет отказаться от своего махра, она должна написать про это отдельное письмо. Вы пока этого не делали.
– Музыка успокаивала моего мужа. Он засыпал, только когда я ему играла. – Мумтаз прикрыла глаза, будто бы вызывая в памяти те ночи. – Мне ситары и вина так же дороги, как Амина, Насрин, Ширин и Джум-Джум своим матерям.
– Понятно, – кивнула Первин, радуясь, что решение удалось принять так быстро. – Я сделаю так, что ваши музыкальные инструменты останутся с вами.
– Я не возражаю против того, чтобы отказаться от пяти тысяч рупий. – Мумтаз набожно сложила губки. – Мне хватит того немногого, что я буду получать из вакфа.
Первин удивило, какими словами Мумтаз описала свои доходы от вакфа.
– Благотворительный фонд будет выплачивать каждой из вас, жен, по тысяче и одной рупии ежегодно, ими вы сможете распоряжаться по своему усмотрению – копить или тратить на свои нужды. Вы получили эту сумму в прошлом году?
– Нет. Разия-бегум сказала, что я замужем только полгода, мне полагается пятьсот одна рупия. Это не так? – Мумтаз отвела волосы от лица, будто чтобы получше рассмотреть Первин. У нее были высокие скулы, лицо по форме напоминало лицо Разии. Возможно, мистеру Фариду она понравилась из-за этого, не только из-за музыкальных способностей.
– Разия-бегум посчитала правильно, потому что вы вышли замуж в прошлом июле. – На самом деле Первин сочла решение старшей жены проявлением скаредности, но Мумтаз об этом говорить не стала. – Еще вы получите что-то по наследству, но сколько именно, я узнаю только через несколько недель.
Мумтаз кивнула.
– А что будет с пятью тысячами? Мукри-сагиб сказал, что, поскольку я не умею копить деньги, мне лучше их не брать, а передать в вакф.
Рекомендация Мукри не удивила Первин; оставалось лишь гадать, действительно ли Мумтаз так неумело обращается с деньгами.
– В каком смысле – вы не умеете копить?
Мумтаз раскрыла ладони и сокрушенно улыбнулась.
– У меня деньги так и текут сквозь пальцы. Из того, что я в декабре получила от вакфа, у меня осталось меньше сотни рупий.
Это показалось Первин очень подозрительным.
– Но вы живете в доме, никуда не выходите. Вам приходится оплачивать еду или расходы на хозяйство?
– То, что я люблю есть, стоит дорого – гранаты и свежие финики. А еще я купила новые струны для инструментов, несколько кафтанов и сари. К нам заходила портниха, у нее были такие прекрасные ткани, но они оказались дороже, чем я думала. Вот почему траурное сари у меня такое простое.
Первин кивнула и поняла, что вода оказала нужное действие: у Мумтаз появились силы, чтобы вести разговор.
– Еще я заказала мебель у столяра, который каждый год приходит на нашу улицу, – почти шепотом продолжила Мумтаз. – Очень хотелось, чтобы комната моя стала хоть немножко похожей на комнату Сакины-бегум. Там ведь больше не больничная палата. Раз уж мне предстоит провести здесь всю жизнь, так нужно, чтобы комната была покрасивее, правда?
– Я с вами согласна. – Первин раньше не понимала, что комната до такой степени может пропитаться болезнью. С другой стороны, подумала она, кому знать, как не мне. Вспомнился тошнотворный запах в комнатушке на верхнем этаже дома семьи Содавалла, в висках заломило. Первин стремительно сменила тему: – А вам здесь хорошо? Другие бегум с вами дружелюбны?
– Какая жена обрадуется, если в доме появилась новая, да еще и с моим прошлым? – тихо проговорила Мумтаз. – Сакина-бегум ревновала, хотя именно потому, что я появилась в доме, ей совсем не пришлось ухаживать за больным мужем! А Разия-бегум вообще старшая: она считает себя лучше нас обеих и мнит себя очень умной, потому что умеет писать письма.
Первин могла бы утешить Мумтаз и сказать, что со временем все наладится. Но, посмотрев на эту двадцатилетнюю девушку – с другими женами ее связывают такие хрупкие связи, а за душой у нее только какие-то три музыкальных инструмента, – она предпочла промолчать.
– Мумтаз-бегум, а вам будет легче, если вы станете жить в другом месте?
– В смысле… уйти отсюда? – Голос Мумтаз сорвался. – Хотя я жена?
– Вы останетесь уважаемой вдовой, но вы подумайте, какие перед вами открываются возможности, – мягко начала Первин. – На вторую часть своего махра вы можете купить домик или небольшое бунгало, плюс у вас будет наследство. Поселитесь в хорошем районе, можете открыть музыкальную школу на дому и…
– Прекратите интриговать!
Первин инстинктивно обернулась, отыскивая источник резкого мужского голоса, прервавшего ее речь.
Она никого не увидела, однако Мумтаз потрясенно уставилась на дом, до которого было каких-нибудь пять метров. Девочки на другом конце сада прекратили игру.
– Мукри-сагиб, вы там? – окрикнула Первин, глядя на толстую стену – теперь она сообразила, что стена эта пристроена к главному крылу. Окон в ней не было. Откуда же он подслушивает?
– Я попросил вас сделать от моего имени необходимую работу, а вы злоупотребили моим доверием и рассказываете вдовам всякую ложь. Вы дьявол!
– Напротив, моя задача – обеспечить их благополучие. – Первин слегка дрожала, шокированная тем, что он слышал ее слова.
– Говорить глупой женщине, чтобы она не подписывала бумаги, от которых зависит будущее этого дома, – не значит обеспечивать благополучие вдов. Я лишаю вас права представительства перед…
– Я прошу прощения, Мукри-сагиб. – Первин старалась произносить каждое слово как можно отчетливее. – Вы зря кричите. Давайте я пройду в главный дом и переговорю с вами.
Пытаясь унять дрожь, Первин вышла из сада к дверям зенаны, где увидела Амину и прижавшихся к ней девочек.
– Он на меня сердится, не на вас. Я должна с ним поговорить и дать понять, в чем состоят мои обязанности. – Первин надевала сандалии, пальцы слегка дрожали. Ужасно, что конфиденциальное интервью закончилось вот так.
– Я пыталась вам сказать, что он вернулся домой, – прерывающимся голосом произнесла Амина, – а вы не стали слушать.
– Я очень об этом жалею, – мрачно сказала Первин. – Где другие бегум? Он их расспрашивал?
По щеке Амины сползла слеза.
– Я не знаю. Я поступила, как вы сказали, – пошла слушать, как играют Насрин и Ширин. Вы пойдете домой?
– Не раньше, чем переговорю с ним и уверюсь в том, что у твоих мамы и тети не будет никаких неприятностей.
Первин вышла наружу, под въездную арку, – Арман стоял, привалившись к машине, и от безделья крутил в руках свою шоферскую кепку.
– Готовы ехать, мемсагиб? – Судя по бесстрастному выражению лица, он ничего не слышал.
– Зайду ненадолго на другую половину поговорить с мистером Мукри. Переставьте машину к главному входу. Я скоро.
Оказалось, что главная дверь закрыта. Первин постучала, открыл Зейд. Вид у него был такой же перепуганный, как и у младших девочек.
– Я пришла к Мукри-сагибу. – Первин не дала себе труда разуться, просто стояла у входа в вестибюль. Лучше не отходить от входной двери – она же не знает, сколь велик гнев распорядителя.
Зейд крадучись вышел, и в вестибюль тут же влетел мистер Мукри. Он был в европейском костюме – приехал из конторы. Действительно, он же вчера сказал, что будет там.
– Нам нужно уточнить некоторые вещи, Мукри-сагиб. Я считала, что провожу частную консультацию с бегум. Я готова обсудить…
– Какое бесстыдство! – Он сощурил глаза. – Я как действующий опекун дал вам конкретные указания, а вы ими пренебрегли. И какой глупый совет! Эти женщины не могут уехать из дома. Они не способны жить самостоятельно!
– Я вовсе не пытаюсь создавать проблемы. Моя обязанность – дать вдовам полное представление об их активах и о том, какую защиту им предлагает закон. – Первин говорила громко, догадавшись, что Разия и Сакина, возможно, ее слушают. – Не вам решать, как поступить с вакфом. Не вы им распоряжаетесь.
– Да как вы вообще смеете это говорить – «распоряжаться»! – В голосе Мукри звучало презрение. – Вы даже не аккредитованы в бомбейской адвокатуре. И не можете представительствовать в суде.
Первин поняла: он собрал о ней сведения, приготовился к битве. Это оскорбительное заявление должно дать бегум понять, что защитить их Первин не сможет. Выпрямившись во все сто шестьдесят сантиметров своего роста, Первин произнесла: