Бехнуш ущипнула Первин за локоть:
– Не смотри на чужого мужа!
– Я и не смотрю. – Первин вспыхнула в ответ на предположение свекрови. Пожалела, что не прихватила книгу. У нее были с собой бумага и перо, но вряд ли прилично будет писать письмо с жалобами на Бехнуш, когда та сидит рядом.
После едва ли не часового ожидания медсестра вызвала Первин к врачу.
– Нет, мадам, – произнесла медсестра, когда Бехнуш встала, чтобы пойти следом. – Прошу прощения, но доктор предпочитает, чтобы пациентка в смотровой была одна. С вами он поговорит потом.
Первин на несколько секунд почувствовала облегчение, но, когда вошла в смотровую, похолодела. Перед ней стоял стол, накрытый простыней, на подносе рядом с ним лежали набор длинных металлических инструментов и зеркало. Тут были стеклянные пробирки, шприцы, еще всякое – ей было не понять что. Первин обдало ужасом, и она едва не пожалела, что Бехнуш не пустили в кабинет.
– Первым делом нужно взять анализ. – У доктора Бхаттачарии – он был примерно ровесником отца Первин – были серебристые волосы и очки с толстыми стеклами. По-английски он говорил с сильным бенгальским акцентом. – Таким образом мы поймем, ждете вы ребенка или нет.
Неужели ждет?
Что ж, это не исключено. Первин зашла в современного вида уборную и изловчилась пустить крошечную струйку в чашечку. Вышла и удивилась: сестра взяла чашечку рукой в перчатке, причем вела себя так, будто это обычное дело, а не крайне отвратительное.
Сестра попросила ее раздеться ниже пояса, снять в том числе нижнюю юбку и панталончики. После этого Первин дали накрыться простыней из грубого полотна.
Первин смотрела в потолок и думала о Сайрусе. Она еще дома попросила пойти с ней к врачу, но он отшутился – не его же тело будут осматривать. Первин гадала, чем муж занимается на фабрике. Проверяет, как трудятся работники, или пробует продукцию. По вечерам, когда он возвращался домой, дыхание его всегда отдавало виски; ее утешало одно: он не сам за рулем, его возит шофер.
Врач и сестра вошли одновременно. Врач попросил Первин назвать дату свадьбы и приблизительную частоту выполнения супружеских обязанностей. Снизилась ли частота с момента свадьбы?
– Да, – сказала Первин, уцепившись за эту возможность. – Свекровь и свекор настаивают, чтобы восемь дней в месяц я проводила в уединении. Включая один день после того, как прекратится кровотечение. Это очень большой срок.
– У парсов-ортодоксов действительно существует традиция менструального заточения, – кивнул врач. – Но в этот период вы бы все равно вряд ли зачали.
– Но вряд ли заточение и невозможность провести гигиенические процедуры полезны для моего здоровья, – заметила Первин. – Меня не так воспитывали.
– Хотя вы из семьи парсов?
– Да, из современной бомбейской семьи. – И она торопливо добавила: – Я очень тяжело переношу уединение. Страшусь его весь месяц. Это начало влиять на настроение и сон.
– Каким образом? – Глянув на нее пристальнее, он взял перо и начал записывать.
– Мне снятся ужасные кошмары, что я нахожусь в этой ужасной комнатушке, даже когда я не там, – сказала Первин, вспомнив свои сны прошлой недели. – Я испытываю грусть и чувство безнадежности. В результате сержусь на мужа. Он не защищает меня от родителей, хотя и считает их старомодными.
– Любая молодая жена, вне зависимости от ее религии, тяжело привыкает к жизни в доме у свекрови. Со временем станет легче. – Судя по тону, врач не хотел это обсуждать. – Меня интересуют ваши отношения с мужем. Какова частота исполнения супружеских обязанностей?
– От четырех до шести раз.
– В месяц? – уточнил он, не поднимая головы.
– В неделю, – поправила Первин, зардевшись. Получалось действительно очень много – но на это у Сайруса всегда находилось время.
– Здоровые новобрачные. – В тоне врача в первый раз прозвучало одобрение. – Хорошо, приступим к осмотру.
Он занимал ее разговором, и это помогло ей отвлечься от мысли о его руках и о манипуляциях. И вот длинный двухсторонний металлический инструмент вторгся внутрь; Первин ахнула от боли. Тело ее окаменело, она подумала, не навредил бы ей этот осмотр, если она действительно была беременна.
– Простите. Это всегда неприятно, – сказал доктор Бхаттачария, откладывая инструмент на поднос. – У меня к вам несколько вопросов.
– Да, – согласилась Первин, садясь, чтобы видеть его лицо.
– У вас были соития или половая связь с другим мужчиной?
Первин ужаснуло, что он мог о ней такое подумать. Она поспешно ответила:
– Нет. Только с мужем…
– Это точно? Никаких свекров, дядей, зятьев…
– Нет, конечно. Я не из такой семьи! – Голос Первин сорвался от негодования. После приезда в Калькутту она не раз уже слышала сальные комментарии по поводу распущенных богатых парсов из Бомбея. Любой вопрос касательно членов ее семьи вызывал у нее невольную вспышку.
Врач сомкнул кончики пальцев и подался вперед, вглядываясь ей в лицо.
– Вы просто не представляете, что случается даже в самых лучших семьях – у индуистов, парсов, мусульман. Да и у англичан тоже.
Первин почувствовала, как ускоряется пульс. Негромко произнесла:
– Вы спрашиваете, потому что увидели признаки какой-то болезни? Поэтому я и не могу зачать?
– На данный момент я не могу дать точного ответа на оба этих вопроса. Но я вижу признаки изменений: спайки, мутные выделения.
Сердце ее пустилось вскачь. Она в последние дни действительно замечала какие-то выделения и тщательно прополаскивала нижнее белье, прежде чем отдать его Гите для передачи дхоби[65]. Не хотелось ей, чтобы нашлись новые поводы отправить ее в уединение.
– Недуги, поражающие органы размножения, называются венерическими заболеваниями. Я взял у вас мазок для лаборатории. Ответ я получу через несколько дней.
– А что означает это слово… «венерические»? – переспросила Первин, услышав резкую нотку у врача в голосе. Ее сердило, что она не понимает, что с ней творится.
– Слово происходит из латыни. «Венерический» означает «связанный с половой жизнью и половыми актами». – Врач говорил сухо, будто читал ей лекцию в университете.
– А! – Она покраснела, жалея, что задала этот вопрос. Чем дальше, тем сильнее смущал ее этот визит.
Врач произнес суровым голосом:
– Таких болезней несколько. Они вызывают неприятные ощущения и могут быть крайне опасны для тех, кто ими заразился.
Испугавшись худшего, она уточнила:
– Вы хотите сказать, я могу умереть?
Доктор Бхаттачария взял самопишущее перо и аккуратно его заполнил, прежде чем ответить.
– В случае женщин нас больше всего тревожит здоровье возможного зародыша. Анализ покажет, беременны вы или нет.
– Вряд ли. Месячные у меня были две недели назад. А если я больна, может ли быть, что… я вообще не смогу зачать?
За эти несколько минут ее замужняя жизнь обрушилась в пропасть.
– Не спешите с выводами, – сказал врач, не глядя на нее, – он что-то стремительно писал на листке бумаги. – Вы должны прийти ко мне еще раз, мы посмотрим результаты посевов, и тогда все станет ясно. А до тех пор воздержитесь от интимных контактов. Да, и в следующий раз приходите с мужем.
Как та дама в приемной. Вот только вряд ли Сайрус будет сиять от гордости, если им огласят диагноз, означающий жизнь или смерть. Первин очень хотелось прочитать истину, которую врач наверняка записал на листке. Сдерживая слезы, она сказала:
– Я не уверена, что он сможет прийти. Он очень занят на разливочной фабрике. Уходит в девять утра каждое утро и редко возвращается раньше десяти-одиннадцати вечера.
– Я не смогу выдать вам диагноз и план лечения без присутствия мужа.
Вот как и в колледж не поступишь без подписи родственника-мужчины. И тут вдруг весь гнев, долго копившийся внутри, прорвался наружу.
– Почему я обязана его приводить? Вы что, не понимаете, что, услышав новость, он, возможно, со мной разведется? А если узнает моя свекровь…
Голос врача прозвучал бесстрастно:
– У них нет никаких оснований возлагать вину на вас.
– Но, судя по вашим словам, я больна чем-то страшным. Конечно, меня станут винить.
Доктор Бхаттачария покачал головой.
– Венерические заболевания передаются от одного партнера другому. А поскольку у вас половая связь была только с мужем, совершенно ясно, кто виноват.
16. Испорченный узор
Калькутта, март 1917 года
Присев на корточки на плиточный пол вестибюля, Первин поставила под руку жестяную коробку с трафаретами, взяла шейкер с толченым известняком. Осторожно вытряхнула порошок в трубочку, проследила, как он высыпается на пол.
Неделю назад она нарисовала специальный узор в честь дня рождения Бехнуш. Сегодня возобновила обыкновенный: череда свастик, символизирующая жизнетворную силу вращающегося солнца.
Дома, в Бомбее, ей иногда доставляло удовольствие рисовать такие узоры. Мать ей объяснила, что в старые времена толченый известняк поглощал грязь и дезинфицировал ноги входящих. Постепенно обычай этот превратился в обряд гостеприимства – а также в свидетельство ловкости рук женщин-хозяек.
Но теперь ползать по полу, чтобы украсить дом Содавалла, стало для нее докучной обязанностью. Она будто обводила изящной рамкой уродливую картину, в которую превратилась ее жизнь. Если бы Первин позволили выбрать цвет порошка, он оказался бы серо-черным, как пепел от мусора, который сжигали на улицах Калькутты.
Чуть дальше в коридоре, на столике в гостиной, горел чистый огонек сандалового дерева. Скоро это дерево заполнит весь дом – настанут тринадцать дней празднования персидского Нового года. Бехнуш, Первин, Гита и Пушпа три недели наводили чистоту, освежая все комнаты ради гостей и родственников, которые к ним заглянут.
Первин ни на миг не забывала, сколько дней месяца ей осталось до заточения в комнатушке. Она подсчитала, что менструальный цикл отправит ее в неволю ровно в середине празднования, а потом она восемь дней будет сидеть взаперти.