Джамшеджи начал в неожиданно панибратском тоне:
– Ну, и что ты про все это думаешь, мой мальчик?
– Не знаю. – Сайрус, похоже, смутился.
– Протестую… – начал было мистер Вадья.
– Протест отклонен, – вмешался судья.
– Если бы тебя попросили описать твой брак, что бы ты сказал? – в дружелюбном тоне осведомился Джамшеджи.
Явно смешавшись, Сайрус сказал:
– Он был несчастным. Первин доставила множество неприятностей и мне, и моим родителям.
Первин, по идее, должна была обрадоваться – ведь эти слова вели к ее освобождению, – но вместо этого ее захлестнула волна горя, ибо человек, которого она когда-то считала своим собратом по духу, оказался такой недалекой посредственностью.
– То есть все неприятности исходили от нее, так? – Когда Сайрус кивнул, Джамшеджи улыбнулся ему суровой улыбкой. – Когда ты стал ухаживать за Первин, тебе было почти двадцать восемь лет; до того у тебя были две разорванные помолвки. Ни одна семья в Калькутте не соглашалась тебя принять – из-за твоей репутации. Ведь именно по этой причине вы поехали искать невесту в Бомбей?
– Протестую! – заверещал Вадья. – Не имеет отношения к делу о разводе.
– Протест принят, – сказал Муди. – Удалить из протокола.
– Тебе удалось заполучить девушку, которую ты присмотрел; ты считал ее богатой, беспечной и не особенно умной. Такая тебе и была нужна – вот только выяснилось, что у нее есть голова на плечах. Первин потребовала от тебя отчета за твое поведение. Как известно всем парсам, наше брачное право не гарантирует любой паре, в которой возникли разногласия, права на раздельное жительство. Вот мне и любопытно узнать: как ты собираешься строить вашу жизнь, если Первин снова окажется в вашем доме?
Сайрус молчал, а у Первин ныло сердце. Она вспомнила первую ночь, которую они провели вместе в своей спальне, – счастье воплощенной мечты, уверенность в том, что впереди ждет прекрасная жизнь.
– Ты готов встречаться с ней взглядом за завтраком и ужином? Делить с ней спальню, ванную? Или ты попросишь родителей, чтобы они заперли ее в той комнатушке-тюрьме, подальше от твоих глаз?
По залу прошел шорох; Первин гадала, соблюдают ли в домах этих людей правило менструального уединения. Не исключено, что они не станут ей сочувствовать.
– Многим из вас известно про такие комнаты, – продолжил Джамшеджи, поворачиваясь к аудитории. – Бинамази – зороастрийская традиция изоляции женщин в период менструации, которая, скорее всего, зародилась в эпоху Яздани, двенадцать веков назад. Ортодоксальные парсы продолжают придерживаться этого архаичного ритуала в самой суровой форме, вынуждая женщин воздерживаться от нормальных гигиенических процедур по ходу всей менструации плюс два дня сверх того.
– Протестую! Присяжные не обязаны выслушивать эти вульгарные подробности! – возгласил мистер Вадья.
Лицо у Первин горело от стыда, ведь при ней разглашали неразглашаемое.
– Продолжайте, мистер Мистри, – разрешил судья Муди, которому явно было очень интересно.
– Некоторые люди отрицают факты, известные современной медицине, и считают, что женщину во время кровотечения надлежит изолировать, поскольку в противном случае она заразит всех членов семьи смертоносными микробами, – продолжил Джамшеджи. – Однако заточение женщины может повлечь ее собственную смерть. Одна особа женского пола уже лишилась жизни по ходу менструального уединения в доме у Содавалла – да, мистер Содавалла, по вашему лицу я вижу, что вы знаете, о ком речь. Назовете мне ее имя?
Первин почувствовала странный звон в ушах.
– Азара, – прохрипел Сайрус, смертельно побледнев. Первин никогда еще не видела такого исступления у него на лице.
– На момент смерти Азары вы жили в доме? – продолжил Джамшеджи.
Сайрус кивнул.
– Сколько вам было лет на момент ее смерти?
На лице Сайруса отразилось замешательство, потом он пробормотал:
– Двадцать пять.
– Благодарю. – Джамшеджи глянул на него с тенью улыбки и снова повернулся к залу: – Речь идет о младшей сестре Сайруса, Азаре Бахрамджи Содавалла, год рождения 1900-й, год смерти – 1914-й. Согласно отчету коронера, смерть наступила от естественных причин. У Азары перед началом менструации была лихорадка, однако вместо того, чтобы вызвать к ней врача, поскольку лихорадка усиливалась, девочку бросили на железной койке в комнате два на четыре метра в дальней части дома.
Первин давно догадывалась, что Азаре было очень плохо в этой комнате. Она вспомнила все те странные печальные знаки, на которые постоянно натыкалась в тесном узилище: выцветшие метки за каждый день. Видимо, так Азара вела календарь.
– Протестую! – заявил мистер Вадья. – Адвокат противной стороны ничем не подкрепляет свои слова.
– Отчет калькуттского коронера имеется в публичном доступе, – сказал Джамшеджи, поднимая лист бумаги. – Вот он. Есть также и заверенные письменные показания касательно болезни Азары, которые дала Гита, бывшая служанка Содавалла.
Если Гиту назвали «бывшей служанкой», значит, ее уволили. Где она теперь – и как удалось получить ее показания?
Первин бросила взгляд на скамью, где сидели родители Содавалла. Бехнуш сгорбилась и закрыла лицо платком. И хотя Первин очень хотелось узнать всю правду об Азаре, ей тягостно было смотреть на страдания свекрови.
– Служанка показала, что к дверям комнаты ставили еду и воду, – мрачным голосом произнес Джамшеджи. – Но никто из членов семьи не заходил внутрь убедиться, что девочка ест и пьет. Через несколько дней зашла служанка и сообщила, что Азара не отзывается на ее зов. Когда приехала карета скорой помощи, Азара Содавалла была в коме. Через неделю она скончалась в больнице: совершенно бессмысленная смерть, причина которой – небрежение родных.
– Протестую! – вскричал мистер Вадья. – Смерть другого члена семьи никак не связана с браком, о котором идет речь. К делу не относится!
– Ваша честь, я хотел использовать этот пример как подтверждение того, что, помимо того физического ущерба, который уже был нанесен Первин, есть все основания полагать, что и в дальнейшем ее жизнь и свобода будут под угрозой – по причине того, что одна женщина в этом доме уже погибла. Муж Первин, Сайрус Содавалла, на тот момент проживал в доме, но, хотя и был совершеннолетним, не сделал ничего, чтобы помочь сестре, как и его родители.
– Протестую! Женское здоровье сестры – не дело ее брата! – крикнул мистер Вадья. – Этим должны заниматься женщины.
Отец Первин произнес именно те слова, которые она с самого начала пыталась высказать Содавалла. Она заледенела от гнева, слыша, как собственные ее аргументы искажают с точностью до наоборот.
– Протест отклонен, – заявил судья Муди, слегка подавшись вперед. – Прошу вас, продолжайте, мистер Мистри.
– Я утверждаю, что Сайрус Содавалла проявил преступное небрежение в отношении своей сестры. Согласно тридцать первой статье, поведение, в связи с которым возникает доказуемая угроза жизни или серьезного ущерба здоровью, служит основанием для постановления о раздельном жительстве.
Судья Муди нахмурился.
– Я раньше никогда не слышал такой интерпретации этого закона. Попрошу вас пояснить подробнее.
– Ваша честь, все совершенно однозначно, – сказал Джамшеджи. – Жизнь Первин уже разрушена тем, что она необдуманно приняла предложение мистера Содавалла. Она никогда не сможет выйти замуж за другого, родить детей. Разве это не достаточно суровое наказание? Неужели необходимо силком затягивать ее в тот же дом, где ее вновь заставят лежать на смертном ложе другой? – Джамшеджи отвернулся от судьи и в упор посмотрел на Сайруса. – А сам ты, Сайрус, что думаешь? Ты правда желаешь возвращения своей несчастной жены?
Сайрус не ответил. Молчание нарушал шорох, доносившийся из зала, и Первин показалось, что все вытягивают шеи, чтобы посмотреть на ответчика – молодого человека, чью репутацию только что стер в порошок его тесть.
– Нет. – Голос Сайруса звучал едва слышно.
Джамшеджи кивнул.
– На этом у меня все, ваша честь.
После заседания судья объявил часовой перерыв. Он дал присяжным время вынести вердикты по девяти делам, которые слушались в этот день. Короткий перерыв ознаменовался суетой в зале. Те, чьи дела еще не разбирали, потянулись к выходу, сетуя на то, что им предстоит вернуться.
– У присяжных меньше семи минут на обсуждение каждого дела. Как в таких условиях вершить правосудие? – возмущалась Камелия.
– Если понадобится, они могут и задержаться. А нам остается только выдохнуть. – Щеки у Джамшеджи горели после пылкой речи, Первин заметила, что из-под парика стекают ручейки пота. Он представил совершенно уникальную аргументацию, при том что выступал без подготовки и в незнакомом суде. А еще он как-то сумел получить показания Гиты.
Какая-то женщина остановилась рядом с Первин, положила ладонь ей на предплечье.
– Я знаю, каково это – уходить в уединение. Очень надеюсь, что вас не отправят обратно.
Первин была ей благодарна за доброту.
– Спасибо вам. Я…
– Какие же теперь молодые женщины бесстыжие!
Их разговор прервал человек, в котором Первин признала того неприятного типа из агьяри, куда ходили и Содавалла. Впрочем, ответить ему она не успела – еще одна женщина дотронулась до ее руки.
– Приятно, когда адвокат защищает права женщин. Тем более если он отец истицы. – Дружелюбная дама улыбнулась Джамшеджи. – Дайте мне свою визитную карточку. Приведу вам массу клиенток.
Джамшеджи галантно поклонился.
– Чрезвычайно вам признателен, мадам, но моя фирма находится в Бомбее. Надеюсь, что это мое выступление в Калькутте станет первым и последним.
Когда их оставили наедине, Первин прошептала:
– Ты выбрал отличные аргументы, но я не знала заранее, насколько далеко ты зайдешь. Мне было очень неудобно.
Джамшеджи пристально на нее посмотрел.
– Прости, что поставил тебя в неловкое положение. Просто решил положиться на чутье. Нужно было доказать, что в браке ты постоянно подвергаешься опасности.