— Не гоже на чёрной стороне оставаться!
Змейка всё же их перехитрила, — меж ног у ребят прокатила. У каждого одна штанина золочёной оказалась, другая как дёгтем вымазана. Ребята этого не заметили, смотрят, что дальше будет. Голубая змейка докатила до большого пня и тут куда-то подевалась. Подбежали, сидят: пень с одной стороны золотой стал, а с другой черным-чернёхонек и тоже твёрдый, как камень. Около пня дорожка из камней, направо жёлтые, налево чёрные.
Ребята, конечно, не знали вескости золотых камней. Ланко сгоряча ухватил один и чует — ой, тяжело, не донести такой, а бросить боится. Помнит, что отец говорил: сбросишь хоть капельку, всё в простой камень перекинется. Он и кричит Лейку:
— Поменьше выбирай, поменьше! Этот тяжелый!
Лейко послушался, взял поменьше, а он тоже тяжёлым показался. Тут он понял, что у Ланка камень вовсе не под силу, и говорит:
— Брось, а то надорвёшься!
Ланко отвечает:
— Если брошу, всё в простой камень обернётся.
— Брось, говорю! — кричит Лейко, а Ланко упирается: нельзя. Ну, опять дракой кончилось. Подрались, наревелись, подошли ещё раз посмотреть на пенёк да на каменную дорожку, а ничего не оказалось. Пень как пень, а никаких камней, ни золотых, ни простых, вовсе нет. Ребята и судят:
— Обман один эта змейка. Никогда больше думать о ней не будем.
Пришли домой, там им за штаны попало. Матери отмутузили того и другого, а сами дивятся:
— Как-то им пособит и вымазаться на один лад! Одна штанина в глине, другая — в дегтю! Ухитриться тоже надо!
Ребята после этого вовсе на голубую змейку сердились:
— Не будем о ней говорить!
И слово своё твёрдо держали. Ни разу с той поры у них и разговору о голубой змейке не было. Даже в то место, где её видели, ходить перестали.
Раз ребята ходили за ягодами. Набрали по полной корзиночке, вышли на покосное место и сели тут отдохнуть. Сидят в густой траве, разговаривают, у кого больше набрано да у кого ягода крупнее. Ни тот, ни другой о голубой змейке не подумал. Только видят — прямо к ним через покосную лужайку идёт женщина. Ребята сперва этого в примету не взяли. Мало ли женщин в лесу в эту пору: кто за ягодами, кто по покосным делам. Одно показалось им непривычным: идёт, как плывет, совсем легко. Поближе подходить стала, ребята разглядели — ни один цветок, ни одна травинка под ней не согнутся. И то углядели, что с правой стороны от неё золотое облачко колышется, а с левой — чёрное. Ребята и уговорились:
— Отвернёмся. Не будем смотреть! А то опять до драки доведёт.
Так и сделали. Повернулись спинами к женщине, сидят и глаза зажмурили. Вдруг их подняло. Открыли глаза, видят — сидят на том же месте, только примятая трава поднялась, а кругом два широких обруча, один золотой, другой чёрно-каменный. Видно, женщина обошла их кругом да из рукавов и насыпала. Ребята кинулись бежать, да золотой обруч не опускает: как перешагивать — он поднимется, и поднырнуть тоже не даёт. Женщина смеётся:
— Из моих кругов никто не выйдет, если сама не уберу.
Тут Лейко с Ланком взмолились:
— Тётенька, мы тебя не звали:
— А я, — отвечает, — сама пришла поглядеть на охотников добыть золото без работы.
Ребята просят:
— Отпусти, тётенька, мы больше не будем. И без того два раза по дрались из-за тебя!
— Не всякая, — говорит, — драка человеку в покор, за иную и наградить можно. Вы по-хорошему дрались. Не из-за корысти либо жадности, а друг дружку охраняли. Недаром золотым обручем от чёрной беды вас отгородила. Хочу ещё испытать.
Насыпала из правого рукава золотого песку, из левого чёрной пыли, смешала на ладони, и стала у неё плитка чёрно-золотого камня. Женщина эту плитку прочертила ногтём, и она распалась на две ровнёшенькие половинки. Женщина подала половинки ребятам и говорит:
— Коли который хорошее другому задумает, у того плиточка золотой станет, коли — пустяк, выйдет бросовый камешок.
У ребят давно на совести лежало, что они Марьюшку сильно обидели.
Она хоть с той поры ничего им не говаривала, а ребята видели: стала она вовсе невесёлая. Теперь ребята про это и вспомнили, и каждый пожелал:
— Хоть бы поскорее прозвище Голубкова невеста забылось, и вышла бы Марьюшка замуж!
Пожелали так, и плиточки у обоих стали золотые. Женщина улыбнулась.
— Хорошо подумали. Вот вам за это награда.
И подаёт им по маленькому кожаному кошельку с ременной завязкой.
— Тут, — говорит, — золотой песок. Если большие станут спрашивать, где взяли, скажите прямо: «голубая змейка дала, да больше ходить за этим не велела». Не посмеют дальше разузнавать.
Поставила женщина обручи на ребро, облокотилась на золотой — правой рукой, на чёрный — левой и покатила по покосной лужайке. Ребята глядят — не женщина это, а голубая змейка, и обручи в пыль перешли. Правый — в золотую, левый — в чёрную.
Постояли ребята, запрятали свои золотые плиточки да кошелёчки по карманам и пошли домой. Только Ланко промолвил:
— Не жирно всё-таки отвалила нам золотого песку.
Лейко на это и говорит:
— Столько, видно, заслужили.
Дорогой Лейко чует — сильно потяжелело у него в кармане. Еле вытащил свой кошелёк, — до того он вырос. Спрашивает у Ланка:
— У тебя тоже кошелёк вырос?
— Нет, — отвечает, — такой же, как был.
Лейку неловко показалось перед дружком, что песку у них не поровну, он и говорит:
— Давай отсыплю тебе.
— Ну что ж, — отвечает, — отсыпь, если не жалко.
Сели ребята близ дороги, развязали свои кошельки, хотели выровнять, да не вышло. Возьмёт Лейко из своего кошелька горсточку золотого песку, а он в чёрную пыль перекинется. Ланко тогда и говорит:
— Может, всё-то опять обман.
Взял щепотку из своего кошелёчка. Песок как песок, настоящий золотой. Высыпал щепотку Лейку в кошелёк — перемены не вышло. Тогда Ланко и понял: обделила его голубая змейка за то, что пожадничал на даровщину. Сказал об этом Лейку, и кошелёк на глазах стал прибывать. Домой пришли оба с полнёхонькими кошельками, отдали свой песок и золотые плиточки семейным и рассказали, как голубая змейка велела.
Все, понятно, радуются, а у Лейка в доме ещё новость: к Марьюшке приехали сваты из другого села. Марьюшка веселёхонька бегает, и рот у неё в полной исправе. От радости, что ли? Жених, верно, какой-то чубарый волосом, а парень весёлый, к ребятам ласковый. Скоренько с ним сдружились.
Голубую змейку с той поры ребята никогда не вызывали. Поняли, что она сама наградой прикатит, если заслужишь, и оба удачливы в своих делах были. Видно, помнила их змейка и чёрный свой обруч от них золотым отделяла.
ЗОЛОТЫЕ ДАЙКИ
Кто-то сказывал, что дайки — чужестранное слово. Столбик будто по-нашему обозначает. Может, оно так и сходится, только наши берёзовские старики смехом смеялись, как такое услышали.
— Какое же, — говорят, — чужестранное, коли чисто по-нашему говорится и у здешних стариков раньше в словинку входило. Вроде заклятья берегли. Не всякому из своих сказывали. Как дойдут до настоящей породы, так кто-нибудь в этом сведущий и бормочет ту словинку.
Пустяк, конечно, пустословье одно, вроде ребячьей поговорки, да к тому речь, что дайка тут родилась, в нашем заводе, и не след её чужим людям отдавать. Себе пригодится. Может, в ней, в этой самой дайке вся маята первых здешних добытчиков завязана. Поворошить такое — старикам утеха, молодым наученье. Пусть не думают, что деды-прадеды золотые пенки снимали. Тоже, небось, и рук не жалели и часов не считали, а сколько муки приняли, то по нынешнему времени и поймёшь не сразу. Известно, в чём понавыкнешь, то всегда легко да просто кажется, а ведь сперва не так было. На деле с нашим берёзовским золотом вовсе мудрено вышло. Как нарочно придумано, чтоб до концов не добраться.
Ведь с чего началось? Искал Ерофей Марков дурмашки да строганцы и нашёл в той ямке золотые комышки. Вроде и просто, а как подумаешь — большая это редкость, чтоб в здешнем жильном золоте комышек отдельно найти. Золото у нас, поди-ко, полосовое: полосами в земле лежит и крепко в тех полосах заковано. Маленько посвободнее только в жилках, которые те полосы пересекают. Наши старики, кои потом научились эти поперечные жилки выковыривать, приметку оставили:
— В которой жилке турмалин блестит либо зелёная глинка роговицей отливает, там золота не жди. А вот где серой припахивает либо игольчатник-руда пойдёт, айконитом-то которую зовут, там, может статься, комышек готовенького золота и найдёшь.
Вот на такую-то редкость Ерофей и наскочил, видно, да ещё в ту пору, когда по всей нашей земле золота добывать не умели. И немцы, которых в городе за сведущих кормили, тоже в этом деле кукарекать не умели. Видимость только одну делали, будто что разумеют.
Ну вот… Нашёл Ерофей золото, принёс по начальству, честно указал место, а стали искать — даже званья не оказалось. Как быть? Пришлось нашему первому золотому добытчику голову на плахе держать да под палачёвским топором клясться-божиться:
— Места не утаил, а куда золото подевалось, того не ведаю.
А ему одно обещают:
— Коли в срок не укажешь место, голову отрубим.
При таком-то положении недолго умом повихнуться. Неведомо кого просить-молить станешь, а то и грозиться примешься. Это уж кому как подходит.
Не один Ерофей из-за золота она-покою лишился. У других, кто про находку узнал, тоже руки зачесались: мне бы. Разговоры всякие про золото пошли, которое, может, и от тогдашних шарташских стариков в те разговоры налипло.
Ерофей-то Марков из Шарташа происходил. Коренной тамошний житель. А в Шарташе в ту пору самое что ни есть кержацкое гнездо было свито. Когда ещё нашего города и в помине не было, туда, на глухое место у озера и набежало скитников-начётчиков с разных концов. Иные, сказывают, из Выгорецких каких-то пустынь, другие — с Керженца-реки. Этих больше было, потому шарташских и прозвали кержаками. Скигов-то, мужских и женских, порядком тут поставлено было. И все эти скитники-начётчики большую силу в народе имели.