«Подай-ко, Дайко, свой золотой венец да опояски!»
От того тихого слова змей Дайко очумеет, голову маленько сбочит, будто слушает да разобрать не может. Тут и хватай у него с головы золотой комок. Коли успеешь, ничего худого тебе змей не сделает, потому с шапкой силу потеряет и станет камень камнем, хоть кайлой долби. А коли оплошаешь да змей на тебя поглядит, сам камнем станешь.
Глафира посомневалась:
— Такое дело и удалому по грудки, а тебе выше головы.
Ну, Звонец недаром так назывался. Оболтал-таки жену, поверила, а про себя думает: заставлю испытать на деле. Вот и начала донимать Вавилу, чтоб поскорее яму в потаенном месте сготовил. Тот стал отговорки всякие придумывать: «время не подошло, земля не оттаяла».
Только Глафира не отступает, за ворот взяла:
— Пойдём выбирать место!
Вавило ещё отговорку нашёл: днём нельзя — скитники увидят, а ночами какая работа в эту пору, коли волков сила.
Глафира своё твердит:
— Огонь на что? Разведёшь — не подступят волки.
Добилась-таки. Пришлось Звонцу собираться. Кайлы, конечно, у него не было заведено, так он топор-тупицу взял. Ну, ломок да лопату тоже. Собирается так, а про себя думает: «Отсижусь у соседей либо у скитников, утречком пораньше прибегу». Жена своё в голове переводит: «Что-то мой муженек волков боится, а об огне у него и думушки нет. Сфальшивить, видно, хочет».
Подумала так и говорит:
— Сама с тобой пойду.
Звонец давай отговаривать:
— Не пригоже такое женскому полу. Небывалое дело.
Глафира упёрлась:
— Мало ли чего не бывало, да стало.
Так и не мог Звонец отбиться, пошла с ним Глафира. Полный горшок углей из загнетки нагребла.
Звонец злится, конечно, да хитрости придумывает:
«Коли на то пошло, заведу её подальше. Ноги по снегу-то наломает, другой раз не увяжется».
И скитников тоже побаивается, как бы они не узнали, что он тоже золото искать придумал. Вот, значит, идут да идут. Глафира женщина в силе — что ей? А Звонец притомился, язык высунул. Подбодрило, как волков услышал. Ноги сами на утёк пошли, да жена ухватила.
— Что ты, — говорит, — дурак такой, а ещё мужиком считаешься! Неуж не слыхал, коли кругом волки завыли, одно спасенье — разводи огонь.
Так и сделали. Остановились на полянке и скоро развели костёр. У Звонца зуб на зуб не попадает, а Глафира распоряжается:
— Выбирай место.
— Это, — отвечает, — самое подходящее.
— Коли так, начинай бить яму.
Звонцу что делать? Принялся, а земля мёрзлая, и руки непривычные. Видит Глафира, толку не выходит, занялась сама. Сразу смекнула, как костром работе помогать. Пошло дело. Глафира работает, а Вавило на волков оглядывается. К утру волчишки затихли, поразбежались видно, и Звонец с Глафирой домой пошли.
С неделю ли, больше Глафира этак-то своего мужика в лес таскала. Напринимался он страху. Ну всё-таки ямку вырыл. Мало-мальскую, конечно. На том месте она пришлась, где вот старый Берёзовский рудник теперь показывают.
Как к весне подвигаться стало, Глафира и потянула мужа в лес: не пропустить бы прилёт журавлей. Только Звонец на этот раз отбился. Насказал, что по всяким книгам женщине не указано при таком случае быть: змей её сразу учует. Выгородил, чтоб одному идти, а у самого одно на уме: «Ни за что на такую страсть не пойду». Глафира, конечно, подозрение имела, каждый вечер провожала мужа из дому, да по потёмочкам он увернётся и куда-нибудь к своим приятелям утянется. А как журавли прилетели, объявил жене:
— Не показался мне змей Дайко. Учуял, видно, что женщина в той яме бывала.
Глафира тут не вытерпела. Плюнула Звонцу в бородёнку и говорит:
— Эх, ты, сокол ясный! Нашёл отговорку — подолом прикрыться! Дура была, что такого трухляка слушала. Других журавлей поджидать не стану. Живи, как знаешь, а я ухожу.
Звонец, понятно, опять язычком заработал, да Глафира и слушать не стала: пошла. А куда ей? К брату и думать нечего, потому — Кончина: сказал слово — не отступится. Да Глафира и сама той же породы: оплошку сделала — плакаться не станет. Скитницы, на её житье глядючи, давненько к себе её сманивали, потому — работница без укору. Да, видишь, дело молодое, грехов не накоплено, каяться не тянет. Глафира и придумала в город податься.
В городе в ту пору в женщинах большая нехватка была. Увидели такую молодую да пригожую, валом за ней пошли. Один болезнует, как ты одна в таком месте жить будешь, другой это же говорит, и всяк к себе тянет. Глафира, женщина строгая, объявила:
— Не пойду без закону.
За этим тоже дело не стало — хоть рядами женихов составляй. Глафира и выбрала, какой ей показался поспокойнее, да и обвенчалась с ним по-церковному. Кержацкое-то замужество тогда вовсе в счёт не брали.
Когда до Шарташа слухи дошли, скитники-начётчики на две недели вой подняли. Нарочно в город своих людей послали передать Глафире:
— Проклята ты в житье и в потомстве твоём до седьмого колена. Не будет тебе части в небесной радости и счастья на земле.
Однем словом, не поскупились. Случай, конечно, небывалый, чтоб керженка из Шарташа по-церковному обвенчалась. Старики и нагнали страху, чтоб другие побаивались.
Небесного Глафира не больно испугалась, а земная доля у неё опять не задалась. Шарташские, видишь, в ту пору на бродяжьем положении значились и ни за барином, ни за казной не числились, а как вышла замуж, так и попала в крепостные. Как говорится, из глухого рему да в болотное окошко!
Муж Глафире неплохой будто пришёлся. Из маленьких начальников, вроде нарядчика по работам. Ну из боязливых. Больше всего за то беспокоился, как бы барина не прогневить. С год ли, два ладно жилось. Об одном Глафира скучала: ребёнка не было. А к счастью оно оказалось. Барин, видишь, приметил пригожую молодицу и велел наряжать её по вечерам в барский дом полы помыть да постель сготовить. Глафира знала эту барскую повадку, сказала мужу, а тот глаза в пол да и говорит:
— Что ж такое? Наше дело подневольное.
Глафира остолбенела от такого слова. Ну смолчала, а про себя думает: ни за что не пойду. Раз не пошла, другой не пошла, на третий барские слуги сами за ней пришли. Мужа, конечно, в ту пору дома не случилось. Глафира видит — прямо не выйдет, на кривой объезжать надо. Прикинулась весёлой, будто обрадовалась.
— Давно, — говорит, — завидки берут на тех девок да молодаек, коих в барский дом наряжают. Работа лёгонькая, а за большой урок им засчитывают. Сколько раз собиралась, да муж не пускал, и ещё на меня сваливает. Хорошо, что сами пришли. Рада-радёхонька хоть одним глазком поглядеть, как барин живёт, на какой постелюшке он спит-почивает.
Обошла этак посланных словами-то и говорит:
— Приодеться дозвольте. Негоже в барский двор растрёпой показаться.
Посланные видят — не супротивничает баба, доверились ей. Глафира выбрала из сундука сарафан понаряднее, буски да ещё что, прихватила ширинку и возвернулась в сенцы, будто умыться да переодеться. Сама первым делом подперла чем пришлось дверь, ухватила из угла лопатку и шмыгнула огородами.
Время летнее. К вечеру пошло, а ещё долго светло будет. Глафира и думает: как быть. Посланные не больно долго задержатся, из окошка вылезут и поиск учинят. Надо хоть до лесу добежать, а там не поймают. Вот и поторапливается, а дорогу только в одну сторону знает — к Шарташу.
Город в ту пору невелик был. Избушка по-за крепости приходилась. Глафира без хлопот и выбралась. Отдышалась, потише по лесу пошла, а сама всё думает: куда? В таких-то мыслях добралась до Шарташа-озера. По вечернему времени вода тихая да ласковая. Рыба в озере, видно, сытёхонька, не мечется за мошкой, а только плавится, хребтовое перо кажет. Круги по воде от этого идут, а плеску не слышно.
Отошла Глафира от тропочки, села на береговом камне, а в голове одно-: сколько ни прикидывай — нет ходу, как в воду. Женщина молодая, в полной силе, пути не исхожены, смерть не манит, а что сделаешь? Хлеба с собой ни крошки, в одной руке лопатка, в другой узелок с праздничным нарядом. Вспомнила про узелок, поглядеть захотелось. Известно — женщина… В последний, может, разочек. Развернула. Полюбовалась там всякими проймами-прошвами да позументом, буски на себя нацепила, погляделась в воду и говорит шуткой:
— Нарядиться вот да пойти в Вавилову яму. Не возьмёт ли змей Дайко меня в жёны. Иначе дороги нет. От церковников убежала, от своих проклята, а раков озерных кормить неохота.
Потом и по-другому подумала:
«Может, этот наряд и для дела пригодится. В ношебном-то меня многие видали. Вот и оставлю его на тропе, а сама в этом уйду. Найдут — скажут: утопилась, искать перестанут».
Придумала так, и давай переодеваться. Не утерпела, погляделась в воду да и говорит:
— Не может того быть, чтоб ни одного дитёнка не выкормить. Не в одном этом городе да Шарташе люди живут. Подальше уйду, а свою долю найду.
Сказала так и ровно переменилась. Скоренько переоделась в праздничный наряд, буски на себя пристроила и пошла дальше невеста невестой. Про горькую долю думать забыла, сторожиться стала. По счастью, ни одного встречного. Прошла мимо Шарташа. Дорога густым лесом, а уж вовсе к потёмкам близко. Волков по летнему времени, конечно, не опасайся, а всё-таки в потёмках идти несподручно. Глафира тогда и подумала:
«А что если мне в той ямке, какую с Вавилой рыли, переждать до свету».
Забавно показалось, как про это вспомнила. Ну и пошла. Место она хорошо знала. Пришла ещё на свету. Видит — перемена большая вышла. Яма много обширнее стала, и всё сделано по-хозяйски. Подивилась: неуж Вавило такое может? Валок с бадьёй пристроены, а вместо суковатой жердины для спуска лесенка хорошая устроена. Глафира раздумывать долго не стала, спустилась в яму. Ступенек десятка полтора оказалось. Темненько там, а разобрать можно, что тоже по-хорошему ведётся, и сухо в той ямке.
Глафира затуманилась, позавидовала:
— Бывают же мужики!
Неохота ей после того стало из ямы выходить. Нашарила рукой выступ да и села тут. Припомнилось ей, как Звонец про золотого змея Дайко рассказывал. Думала-думала об этом да, видно, и задремала. Только это ей, как