Девчонка бойконькая… Ну, руднишная, бывалая… Всё-таки мужикам это не в обычае.
— Как ты, — говорят, — птаха Дуняха, одна по лесу сорок вёрст пройдёшь? Осень ведь — волков полно. Костей не оставят.
— В воскресенье днём, — говорит, — убегу. Днём-то, поди, не посмеют волки на дорогу выбежать. Ну и топор на случай возьму.
— В Сысерти-то, — спрашивают, — знаешь кого?
— Баб-то, — отвечает, — мало ли. Через них и узнаю, что надо.
Иные из мужиков сомневаются:
— Что баба знает?
— То, — отвечает, — и знает, что мужику ведомо, а когда и больше.
Поспорили маленько мужики, потом и говорят:
— Верно, птаха Дуняха, тебе сподручнее идти, да только стыд нам одну девку на экое дело послать. Загрызут тебя волки.
Тут парень и подбежал. Узнал, о чём разговор, да и говорит:
— Я с ней пойду.
Дуняха скраснела маленько, а отпираться не стала:
— Вдвоём-то, конечно, веселее, да только как бы тебя в Сысерти не поймали.
— Не поймают, — отвечает.
Вот и ушли Дуняха с тем парнем. Из завода не по дороге, конечно, выбрались, а задворками, потом тоже лесом шли, чтобы их с дороги не видно было. Дошли так спокойно до Косого Брода. Глядят — на мосту трое стоят. По всему видать — караул. Чусовая ещё не замерзла, и вплавь её где-нибудь повыше либо пониже тоже не возьмёшь — холодно. Поглядела из лесочка Дуняха и говорит:
— Нет, видно, мил дружок Матюша, не приводится тебе со мной идти. Зря тут себя загубишь и меня подведёшь. Ступай-ка скорее домой, пока тебя начальство не хватилось, а я одна попытаюсь на женскую хитрость пройти.
Матюха, конечно, её уговаривать стал, а она на своём упёрлась. Поспорили да на том и решили. Будет он из лесочка глядеть. Коли не остановят её на мосту — домой пойдёт, а остановят — выбежит, отбивать станет. Подобралась тут Дуняха поближе, спрятала покрепче топор, да и выбежала из лесу. Прямо на мужиков бежит, а сама визжит-кричит:
— Ой, волк! Ой, волк!
Мужики видят — женщина испугалась, — смеются. Один-то ногу ещё ей подставил, только, видать, Дуняха в оба глядела, пролетела мимо, а сама всё кричит:
— Ой, волк! Ой, волк!
Мужики ей вдогонку:
— За подол схватил! За подол схватил! Беги — не стой!
Поглядел Матюха и говорит:
— Пролетела птаха! Вот девка! Сама не пропадёт и дружка не подведёт! Дальше-то влеготку пройдёт сторонкой. Как бы только не припозднилась, волков не дождалась!
Воротился Матвей домой до обхода. Всё у него и обошлось гладко — не заметили. На другой день руднишным рассказал. Тогда и поняли, что тех — первых-то — в Косом Броду захватили.
— Там, поди, сидят, запертые да ещё в цепях. То приказчик их и не ищет, — знает, видно, где они. Как бы туда же наша птаха не попалась, как обратно пойдёт!
Поговорили так, разошлись. А Дуняха что? Спокойно сторонкой по лесу до Сысерти дошла. Раз только и видела на дороге полевских стражников. Домой из Сысерти ехали. Прихоронилась она, а как разминовались, опять пошла. Притомилась, конечно, а на свету ещё успела до Сысерти добраться. На дороге тоже стража оказалась, да только обойти-то её тут вовсе просто было. Свернула в лес и вышла на огороды, а там близко колодец оказался. Тут женщины были, Дуняху и незаметно на людях стало. Одна старушка спросила её:
— Ты чья же девушка, будешь? Ровно не из нашего конца?
Дуняха и доверилась этой старушке.
— Полевская, — говорит.
Старушка дивилась:
— Как ты это прошла? Стража ведь везде наставлена. Мужики не могут к вашим попасть. Который уйдет — того и потеряют.
Дуняха ей сказала.
Тогда старушка и говорит:
— Пойдём-ко, девонька, ко мне. Одна живу. Ко мне и с обыском не ходят. А прийдут — так скажешься моей зареченской внучкой. Находит она на тебя. Только ты будто покорпуснее будешь. Зовут-то как?
— Дуняхой, — говорит.
— Вот и ладно. Мою-то тоже Дуней звать.
У этой старушки Дуняха и узнала всё. Барин, оказывается, куда-то вовсе далеко убежал, а нарочные от него и к нему каждую неделю ездят.
Всё какие-то наставления барин посылает, и приказчик Ванька Шва-рев те наставления народу вычитывает. Железный завод вовсе прикрыт, а мужики на Щелкунской дороге канавы глубоченные копают да валы насыпают. Ждут с той стороны прихода. Говорят — башкирцы бунтуются, а на деле вовсе не то. По дальним заводам, по деревням и в казаках народ поднялся, и башкиры с ними же. Заводчиков да бар за горло берут, и главный начальник у народа Омельян Иваныч прозывается. Кто говорит — он царь, кто — из простых людей, только народу от него воля, а заводчикам да барам — смерть! То наш-то хитряга и убежал подальше. Испугался!
Узнала, что в Сысерти тоже обход по домам и работам мужиков проверяет по три раза в день. Только у них ещё ровно строже. Чуть кого не случится, сейчас всех семейных в цепи да и в каталажку. Человек прибежит:
— Тут я, — по работе опоздал маленько!
А ему отвечают:
— Вперёд не опаздывай! — да и держат семейных-то дня два либо три.
Вовсе замордовали народ, а приказчик хуже цепной собаки.
Всё-таки, как вечерний обход прошёл, сбежались к той старушке мужики. Давай Дуняху расспрашивать, что да как у них. Рассказала Дуняха.
— А мы, — говорят, — сколько человек к вашим отправляли — ни один не воротился.
— То же, — отвечает — и у нас. Кто ушёл — того и потеряли! Видно, на Чусовой их всех перехватывают.
Поговорили-поговорили, потом стали о том думать, как Дуняхе в Полевую воротиться. Наверняка её в Косом Броду поджидают, а как мимо пройдёшь?
Один тут и говорит:
— Через Терсутско болото бы да на Гальян. Ладно бы вышло, да мест этих она не знает, а проводить некому…
— Неуж у нас смелых девок не найдётся? — говорит тут хозяйка. — Тоже, поди-ко, их не пересчитывают по домам, и на Терсутском за клюквой многие бывали. Проводят! Ты только дальше-то расскажи ей дорогу, чтоб не заблудилась да и не опоздала. А то волкам на добычу угодит.
Ну, тот и рассказал про дорогу. Сначала, дескать, по Терсутскому болоту, потом по речке Мочаловке на болото Гальян, а оно к самой Чусовой подходит. Место тут узкое. Переберётся как-нибудь, а дальше Полевские рудники пойдут.
— Если, — говорит, — случится опоздниться, тут опаски меньше. По тем местам от Гальяна до самой Думной горы земляная кошка похаживает. Нашему брату она не вредная, а волки ее побаиваются, если уши покажет. Не шибко к тем местам льнут. Только на это тоже не надейся, побойче беги, чтобы засветло к заводу добраться. Может, про кошку-то — разговор пустой. Кто её видал?
Нашлись, конечно, смелые девки. Взялись проводить до Мочаловки. Утром ещё потемну за завод прокрались мимо охраны.
— Не сожрут нас волки кучей-то. Побоятся, поди. Пораньше домой воротимся, и ей — гостье-то нашей — так лучше будет.
Идёт эта девичья команда, разговаривают так-то. Мало погодя и песенки запели. Дорога бывалая: хаживали на Терсутско за клюквой — что им не петь-то?
Дошли до Мочаловки, прощаться с Дуняхой стали. Время ещё не позднее. День солнечный выдался. Вовсе ладно. Тот мужик-от говорил, что от Мочаловки через Гальян не больше пятнадцати вёрст до Полевой. Дойдёт засветло, и волков никаких нет. Зря боялись.
Простились. Пошла Дуняха одна. Сразу хуже стало. Места незнакомые, лес страшный. Хоть не боязливая, а запооглядывалась. Ну и сбилась маленько.
Пока путалась да направлялась, глядишь — и к потёмкам дело подошло. Во всех сторонах заповывали. Много ведь в те годы волков-то по нашим местам было. Теперь вон по осеням под самым заводом воют, а тогда их было — сила! Видит Дуняха — плохо дело. Столько узнала, и даже весточки не донесёт! И жизнь свою молодую тоже жалко. Про парня того — про Матвея-то — вспомнила. А волки вовсе близко. Что делать? Бежать — сразу налетят, в клочья разорвут. На сосну залезть — всё едино дождутся, пока не свалишься.
По уклону, видит, к Чусовой болото спускаться стало. Так мужик-от объяснил. Вот и думает: «Хоть бы до Чусовой добраться!»
Идёт потихоньку, а волки по пятам. Да и много их. Топор, конечно, в руке, да что в нём!
Только вдруг два синеньких огня вспыхнуло. Ни дать ни взять — кошачьи уши. Снизу пошире, кверху на нет сошли. Впереди от Дуняхи шагов, поди, до полсотни.
Дуняха раздумывать не стала, откуда огни, — сразу к ним кинулась. Знала, что волки огня боятся.
Подбежала — точно, два огня горят, а между ними горка маленькая, вроде кошачьей головы. Дуняха тут и остановилась, меж тех огней. Видит — волки поотстали, а огни всё больше да больше и горка будто выше. Дивится Дуняха, как они горят, коли дров никаких не видно. Насмелилась, протянула руку, а жару не чует. Дуняха ещё поближе руку подвела. Огонь метнулся в сторону, как кошка ухом тряхнула, и опять ровно горит.
Дуняхе маленько боязно стало, только не на волков же бежать. Стоит меж огнями, а они ещё кверху подались. Вовсе большие стали. Подняла Дуняха камешок с земли. Серой он пахнет. Тут она и вспомнила про земляную кошку, про которую мужик сысертский сказывал. Дуняха и раньше слышала, что по пескам, где медь с золотыми крапинками, живёт кошка с огненными ушами. Уши люди много раз видали, а кошку никому не доводилось. Под землёй ходит.
Стоит Дуняха промеж тех кошачьих ушей и думает: как дальше-то? Волки отбежали, да надолго ли? Только отойди от огней — опять набегут. Тут стоять — холодно, до утра не выдюжить.
Только подумала, — огни и пропали. Осталась Дуняха в потёмках. Оглянулась — нет ли опять волков? Нет, не видно. Только куда идти в потемках-то! А тут опять впереди огоньки вспыхнули. Дуняха на них и побежала. Бежит-бежит, а догнать не может. Так и добежала до Чусовой-реки, а уши уж на том берегу горят.
Ледок, конечно, тоненький, ненадёжный, да разбирать не станешь. Свалила две жердинки лёгоньких, с ними и стала перебираться. Переползла с грехом пополам, ни разу не провалилась, хоть шибко потрескивало. Жердинки-то ей пособили.
Стоять не стала. Побежала за кошачьими ушами. Пригляделась всё-таки к месту, — узнала. Песошное это. Рудник был. Случалось ей тут на работе бывать. Дорогу одна бы ночью нашла, а всё за ушами бежит.