Так поворот и вышел. Выбили тогда ямщину да прасолов с поля. Человек с пяток пришлось им лежачими подобрать. Купчишко, который обряжал бойцов, чуть со злости не уморился.
— Не допущу, — кричит, — чтоб такое ещё когда случилось!
А на деле наоборот вышло. Всякий раз слесаря стали ямщину выбивать. Чего только те ни делали! Подставу без стыда до половины довели, башлыков сколько раз меняли, повадку эту, чтоб по руке-то бить переняли, а всё не действует. И то сказать, повадку перехватить недолго, да привычку нескоро добудешь, а он, слесарь, по всяк день молотком играет. Хоть с локтя, хоть с плеча без промаху бьёт. На то и слесарь. К Федюне тоже подсыл делали:
— Переезжай в наш конец. Избу тебе поставим за моё почтенье. Живи барином, а у нас в боях башлыком будешь.
Федя на это и говорит:
— Ежели бы мне такую подлость сделать, перевёртышем стать, так, всё едино, толку бы не вышло. По другим концам не угадаешь, кто кого одолеет, а у нас дело открытое. Раньше вы наших били, потому мы вашим же обычаем шли, а теперь пошли по-своему, — широким плечом, и быть вам завсегда битыми. Никакой башлык не поможет.
— Что, — спрашивают, — за плечо такое? Чем расхвастался?
— А это, — отвечает, — по вашему разумению и не втолкуешь. Народ вы одиночный: кто на козлах, кто при своей лавке либо постоялом сидит, а широкое плечо тому вразумительно, который с другими сообща в работе идёт.
Фенька тоже крючочки закидывать стала. Дескать, Федя да Феня как нарошно придумано, чтоб в одной избе жить, в одной упряже ходить. Только Федя к той поре одумался.
— Нет, — говорит, — девушка, не сойдётся дело, потому — в разные стороны глядим. Ищи себе кочета с богатым пером, а я свою долю в другом месте поищу.
И верно, вскорости женился, да и другая перемена у него в житье случилась. Старатели, коим он иной раз насос направлял, смекнули: подходящий мужик, ежели его вожаком пустить. Стали зазывать:
— Переходи к нам в долю!
Феде этак-то лучше показалось, чем по мелочам перебиваться, он и перешёл. И что ты думаешь? Загремела ведь артель! Сроду у нас по заводу такой не бывало. Башлычить в боях Федя с годами перестал.
— Седых-то, — говорит, — башлыков дураками зовут. Пускай молодые тешатся, а мы полюбуемся, как мастеровой народ широким плечом орудует. Ни силой, ни казной его не удержишь, всё сшибёт!
Из артели Федя до конца жизни не ушёл. В почёте его там держали. Когда, к разговору случится, похвалят артель, старик говаривал:
— Живём, не жалуемся, а всё потому, что хоть малой артелью, да одним плечом на дело навалились.
Когда ещё добавит:
— Конечно, ни у кого желанья нет хозяйский карман набивать. А не будь-ка этого да навалиться широким плечом по всему заводу! а? Заиграло бы дело! Через год-другой родного места не узнать бы!
И сам зажмурится, как от солнышка.
Теперь вот видно стало, что старый башлык не зря про широкое плечо говорил. На глазах у нас оно разворачивается. Давно ли мы радовались именитым людям заводов и рудников, а теперь именитые цехи да участки, звенья да смены пошли. С каждым годом растёт и крепнет широкое рабочее плечо, и нет силы, чтоб против него выстоять.
Сколько ни пыжатся разные толстосумы, а сомнёт их широкое плечо людей труда. Сомнёт, что и памяти не останется.
1948 г.
Золотоцветень горы
о нашим заводам исстари такой порядок вёлся, чтоб дети родительским ремеслом кормились. Так и в нашей семье было. Все мои старшие братья по отцовской дороге на фабрику пошли, один я на отшибе оказался, стал свою долю в горе искать да и задержался на этом деле до старости.
Не больно гладко она началась да и потом косогором с ухабами шла. Теперь вот подшучиваю над своей старухой. Каждый месяц, как ей деньги передаю, непременно скажу:
— Получите, Анисья Петровна, на домашние расходы пенсию, какая по заслугам мужа назначена.
Она, понятно, берёт. Ни разу не отказалась и тоже с полным обхождением отвечает:
— Покорно благодарю, Сидор Васильич. Премного довольны.
А когда ещё ласковенько этак спросит:
— Табачку-то тебе купить, али ещё тот не искурил?
— Это, — отвечаю, — какое участие ваше будет.
Ну, старуха у меня не привычна долго-то с обхождением поступать, заершится:
— А такое участие, чтоб этого проклятого табачищу вовсе не было. Всю избу прокоптил. До старости дожил, а ума не нажил!
Только мне эта воркотня вроде забавы, для домашнего развлечения. А ведь раньше не то было. Не одно, поди, ведро слёз моя жёнушка пролила, а попрёков да покоров в самый большой углевозный короб не вобьёшь. Не раз грозилась вовсе уйти от меня. Все, видишь, образумить да усовестить меня хотела, чтоб по-людски жил, — работал бы на фабрике, либо при каком другом заводском деле находился.
А сколь мы сладко с ней жили, по тому суди, что ни один из моих сыновей и зятьёв на моё ремесло не позарился.
Ну, всё-таки старуха от меня не ушла, а теперь и грозиться этим перестала. Пятерых ребят мы с ней вырастили и к делу приставили, пенсию вот получаю. В двух местах по моему наказу рудники есть. Один Талышмановский, а другой по моей фамилии прозвали. Чуешь? Не зря, выходит, я с малых лет да и женатым столько муки от семейных своих принял.
И тем могу похвалиться, что двое моих внучат по моей части пошли. Один ещё учится в институте, а другой уж три года все курсы окончил. Инженер! Со всякими приборами обходиться умеет. Теперь за Благодатью разведки ведёт. Недавно приезжал домой, так сказывал, — много чего они там нашли.
Известно, грамотные, с приборами идут и целой партией. В день узнают больше, чем мы за годы высмотрим в одиночку-то. И шли мы, почитай, вслепую. Одна надежда на глазок, на слушок, да приметы разные. Стариковские сказы тоже не отвергай. От иного и польза бывала. Да вот лучше я сначала расскажу про всё это.
В малолетстве я пристрастился рыбёшку ловить. Рыболовной снасти в нашем доме не было, а удочку всяк смастерит. Я и занялся с удочкой в те годы, как в школу учиться бегал. Тятя этому не препятствовал. Всё-таки парнишка не баклуши бьёт, а за школу одобрял: «Учись». Потом, как я три класса кончил и похвальный лист принёс, тятя этот лист на стенку повесил и другим показывал:
— Сидша наш, гляди-ко, отличился. Бумагу с золотыми каёмками ему выдали!
Как прошло с той поры еще года два, родитель стал поварчивать за мое рыболовство.
— Пора к делу приучаться, а ты всё со своей удочкой балуешься.
Ну, маменька меня заслонила:
— Что ты, отец, зря парня беспокоишь. Не сидим без рыбы-то. Вас вон трое на заводе, а получка какая. Кабы Сидша рыбу не носил, сплошь бы всухомятку хлеб жевали. А то приварок есть. Пускай ещё сколько порыбачит. На завод успеется.
Так и застояла меня себе на голову. Потом сколько её отец корил: «Лентяка вырастила». А мне тогда отсрочка вышла. С год ещё без покору рыболовил. Большенький стал. Кой-что понял. Жерлицы завёл, морды плести и ставить научился. Зимой тоже ловить навык. Рыба у нас всегда была. Случалось, какую рыбку побогаче мать и продавала.
Раз летом забрался я по Полдневской дороге к Чусовой. Река там мелкая, с перекатами, а мне это и надо было, потому — на таких перекатах харюз ловится. Простоял долгонько, а толку мало. Вижу, идёт какой-то пожилой человек. Одет попросту, походка лёгкая. Высокий такой и на лицо приметный. Усы реденькие, подбородок тоже чуть волосками прострочен, а под подбородком густой клин седых волос. Брови тоже седые и как-то вразмёт пошли. Ровно вот две маленьких птички сидят и крылышки подняли. Одним словом, приметный. Раз увидишь — никогда не забудешь.
Идёт этот человек и говорит:
— Ты, парень, неладно примостился. Тень-то твоя на воду падает, а харюз— рыба сторожкая, увидит — отойдёт. Ты лучше вон на ту излучину ступай. Там тебе солнышко чуть не в лоб придётся, тень — на кусты, да и кусты там поближе к берегу, а перекат такой же.
Сказал и прошёл. Мне, по ребячьему делу, дивом показалось: ни о чём не спросил, а посоветовал, будто наперёд всё узнал. Всё-таки послушался этого совета, перешёл к перекату, про который он говорил, и живёхонько наловил харюзов полную корзинку. Еле до дому донёс: тяжело оказалось. Мамонька обрадовалась.
— Самая это господская рыбка. Уважают такую. Побегу-ка, не купят ли.
И верно, целковый ей за корзину дали. Перед отцом мамонька даже похвалилась моей удачей. Показала полученный рубль и говорит:
— Тебе за это два дня у печей жариться, а Сидша в один день столько получил.
Отец, конечно, свое говорит:
— Моя полтина надёжная, — она на всяк день есть, а эти рубли, которые с водой плывут, — одна заманка для дураков.
После этой удачи повадился я ходить по Полдневской дороге на Чусовую. Харюз всегда на том месте ловился, только всё меньше и меньше. Раз опять подошёл ко мне этот человек. При ружье, в руке лопата, за поясом каёлка. Лёгонькая, для верхового бою. Подошёл, сел покурить. Я ему спасибо за хорошее место сказал, а он советует:
— Не надо на одном перекате ловить. Приметливая эта рыбка. Учует свою убыль, вовсе тут держаться не станет. Ты переходи с переката на перекат, не жалей ног-то. Одно помни, — к солнышку применяться надо, чтоб тень на воду не падала.
— Ты, видно, рыболов? — спрашиваю.
— Рыбачу, когда на ушку понадобится. Больше-то мне ни к чему. Одиночкой живу, а летом редко в избу захожу. В лесу больше.
— Охотничаешь?
— Какая охота с кайлой да лопатой. Ружьё это так, для провиянту. По нехоженным дорогам топчусь. Птица там спокойная. Когда и подстрелю на еду. Другое моё дело.
— Старатель, значит? — догадался я.
— Тоже не угадал. Старатель, он к своей Дудке пришитый, а я видишь, брожу да в землю гляжу.
— Что ищешь?
Он усмехнулся и говорит:
— Подожди. Не всё сразу. Чей хоть ты, любопытный такой?
Я сказался. Он опять спрашивает:
— Грамотный?
— Школу, — отвечаю, — с похвальным листом окончил.