Светло-голубая кожа, пустые белесые глаза и острые зубы за бесцветными тонкими губами. Тело существа было мужское, лишенное бугристых мышц, но при этом опасно-подтянутое. Славик знал, как выглядят парни, делающие упор на кардиотренировки: стоило «дохликам» снять свитер, и вместо снисходительных похихикиваний девчонки обмахивали вспыхнувшие щеки влажными от пота ладошками. Это тренированное тело, способное скрутить в бараний рог. Губы Елизарова растянулись в мрачной улыбке, голова дернулась вниз в коротком приветствии, он удобнее сел в кресле.
– И тебе привет, водяной. Че, волнуешься, что на стадо твое покушаюсь? Не нужны мне сомы, паси себе на здоровье.
Губы навьего существа медленно изогнулись в ответной улыбке – язвительной, нахальной.
– Кровью пахнешь, человек, своей кровью. Паскудная она у тебя, горит, шальная…
– Что бы ты знала, нечисть водная. – Челюсть с хрустом щелкнула, когда Елизаров раздраженно сжал зубы. Чего еще ждать от водяного? Ему не стоило начинать разговор, следовало сразу ехать прочь. Руки вернулись к колесам, он успел проехать с метр, когда за спиной послышался смешок, голос существа мягким шипением обволок кожу, приподнял на ней волоски дыбом.
– Приведет тебя нужда ко мне, человек, заставит подобраться поближе. И тогда ты пожалеешь о брошенном слове, уж я-то твою злость остужу, притоплю…
Он только хмыкнул, вжал в плечи голову, когда с очередным всплеском в затылок ударила набольшая круглая галька. Место удара заныло, зато на душе потеплело, Елизаров ощерился, поднимая взгляд на волнующиеся ветви ив. Нужно было возвращаться обратно к избе, натруженные руки ныли, а впереди предстояла долгая дорога.
Сейчас он выслушает нытье и нравоучения Бестужева, позволит ему залить распухшие костяшки перекисью, а затем путь и воспоминания о малахитнице сожрут все другие мысли.
Так оно и будет, воспоминания об Агидели очень быстро вышвырнет из головы. Славик размеренно ехал вперед, в спину летела галька пытающегося разозлить его водяного, а перед глазами стоял опущенный взгляд и прозрачная слезинка, сорвавшаяся с длинных медовых ресниц.
Глава 7
Впервые математические вычисления смекалистого Бестужева дали сбой – путь занял шесть часов вместо предполагаемых девяти. И горящие ладони Елизарова этому были невероятно рады.
Дорога не стелилась полосой по ровным полям, она загибалась, спускалась с мягких холмов, размеренно поднималась под горку. На деле спусков оказалось куда больше. Окутанных мягким запахом увядающих цветков клевера, разукрашенных в белый и пестрящий розовый. Все вокруг цвело. Ненавязчивый аромат цветов, мирный гул пролетающих мимо пчел и мохнатых шмелей, легкий ветер, щекочущий разгоряченную загоревшую кожу. Голова оставалась легкой, пустой. Глядя на простирающийся вокруг мир, Елизаров верил, что все у них непременно получится.
Управлять инвалидным креслом было сложнее обычного: колеса норовили попасть в короткие выемки, наехать на камень покрупнее. Чувствовался лишний вес – сзади покачивались намертво прикрученные изолентой к ручкам кресла рюкзаки с одеждой и сумка с палаткой. Саша бодро шагал рядом, поправляя врезающиеся в плечи лямки рюкзака. Стеклянные банки громко позвякивали о жестянки с тушенкой, но везти и эту ношу он Елизарову якобы не доверил. Его удручающе сочувственный взгляд то и дело возвращался к потеющим ладоням, на которые Славик дул и которые вытирал о шорты, периодически останавливаясь. Молчание их не тяготило, каждый думал о своем.
Когда глаза Елизарова поднимались к небу, почти всегда он находил там неожиданного спутника – большую часть пути сокол был над ними, простирая широкие крылья в свободном полете. Кружил, исчезал, но всегда возвращался. Так хотелось почувствовать его свободу… Ту, что заставит забыть все проблемы, чтоб любая беда казалась чем-то легко проходимым и мимолетным. Чтоб на сердце стало легко, в голове восхитительно пусто, а дурные мысли прекратили на него давить. И Слава разрешал себе срываться в ребячество: резкими рывками сильных рук отправлял коляску вперед, набирал скорость, съезжая с широкого холма. Подпрыгивая на мелких кочках, ловя зеленую рябь перед глазами от пролетающих мимо цветков и душистых трав, вырывая тонкие кисти мятлика, с любопытством склонившие головы к мельтешащим спицам колес. В такие моменты Бестужев сзади ускорялся, с тревогой его окликал и пророчил свернутую шею, разодранное лицо. И это подхлестывало еще больше. По-детски, совершенно безрассудно, как хотелось, но порою было стыдно себе позволить.
Сердце неизменно подпрыгивало вместе с инвалидным креслом на очередной кочке, восторг вылетал птицей из груди, поднимал его в небо к соколу. Легко, как в детстве, которое казалось грустно-далеким, когда санки несутся с горки, а мороз кусает зажатые шнурками шапки розовые пухлые щеки. Когда все так просто и главный страх – ожидание оклика, которым мама вот-вот позовет есть суп, а он еще не наигрался.
Внизу склона Елизаров останавливался, поджидая товарища. Шумно дышал, ощущая стук сердца в ушах, и тянул губы в восторженно широкой улыбке. Бестужев не сдерживался, отсмеивался, зараженный его безграничной радостью.
Славик почти не чувствовал боли в стертых руках, пальцы начало сводить яростными судорогами лишь к концу пути. Тогда они сделали короткий привал, позволяющий напиться воды и замотать его руки эластичными бинтами. Совсем как на тренировках по боксу, по старой привычке туже подтягивая плотную ткань на сбитых костяшках. Вряд ли здесь он смог бы выбить пальцы, но руки выполняли работу механически.
До заката оставалось полтора часа, может, немногим больше – солнце давно прекратило жечь голые плечи и макушки, ветер начал покусывать. Скоро он станет ледяным, жадно набросится, почуяв собственную силу, заставит роптать скрипучие ветви старых деревьев. А они уже подходили к остаткам деревни. Бестужев нерешительно замер на границе, огляделся.
Здесь давно не ступала человеческая нога, не было затоптанных до лысой земли троп, не было смятой травы и отзвуков людского голоса. Почуяв, что человек покинул эти места, природа принялась забирать свое жадно, нахраписто. Стремясь побыстрее затянуть нанесенную ей рану, она выцарапывала метр за метром у отсыревших развалившихся изб. Покрывала их стены диким виноградом и ядовитыми вьюнками, скрывала остатки скамеек и заборов высокой крапивой, борщевиком, широкими лопухами. Им здесь были не рады, территория была чужой, это чуялось каждым напряженным позвонком.
Вот они, почти у цели. Легкость испарилась, будто ее и не было. Славик понял, насколько сильно устал, как забились мышцы рук – завтра он едва сможет ими шевелить.
Деревня напоминала призрак. Где-то обвалились остатки крыши, где-то рухнула целая стена, подточенная термитами за десятилетия запустения. В некоторых местах дома, напротив, удивительно хорошо сохранились. Остались даже заборы, густо поросшие мхом и древесными грибами. На стоящей рядом сосне мелькнул рыжий хвост белки, карабкающейся повыше.
– Давай сразу поставим палатку и потом пробежимся по местности, шахта не должна быть далеко.
Елизарову хотелось бы, чтобы они разместились у самого рудника, но время играло против них. Совсем скоро небо окрасится алым, а затем начнет стремительно темнеть. Если расстояние до шахты слишком велико, а они не дойдут за оставшиеся светлые часы, завтра утром они перенесут место стоянки. В этом нет ничего сложного. Славик молча кивнул.
За первым же домом нашелся широкий лысоватый луг. Ровное место, нет высокой травы, в которой выжидают свою добычу клещи. Красота… Они почти начали разбирать сумки, когда от стены избы донесся подозрительно ровный монотонный гул. Переглянувшись, они драпанули в другую сторону. Земляные осы были отвратительными соседями, одними из самых агрессивных. Пока искали новое место, Елизаров не лишил себя возможности подшутить над другом: высоко поднимая ноги, тот летел через заросли бурьяна как можно дальше, бросая объезжающего по широкой дуге друга. Герой нынешнего времени, ярый убийца лесавок и гроза земляных ос. От жестоких шуток уши Бестужева алели.
На следующем месте отказался обустраиваться Саша, услышавший мягкое курлыканье куропаток в высокой траве. Небольшая птица выскочила у самых ног, не взлетая, засеменила прочь, постоянно останавливаясь и вопя что есть силы. Бестужев ставил тысячу на то, что подойди они ближе к зарослям, нашли бы нескладных птенцов в мягком гнезде из сухой травы, грязи и пуха. Тревожить заботливых родителей не хотелось, они отправились дальше. Когда длинная улица подошла к концу, открывая виды на просторные поля и косой гребень горы, ребята нашли подходящее место. За последними развалинами, будто подготовленная именно для них чьей-то заботливой рукой, лежала идеально ровная песчаная площадка с редкими клочками высокого полусухого ковыля.
Саша тяжело опустился на землю, сбросил натершие лямки рюкзака с плеч.
– Передохну немного и поставлю каркас с тентом, достань, пожалуйста, крепежи.
Славик кивнул, вывернулся в кресле так, что прохрустел позвоночник, и, отвязав сумку с палаткой, затянул ее на колени. Темно-зеленый тент с раздражающе-оранжевыми сетчатыми вставками на окнах выпал из расстегнутой сумки на землю, сверху легли две пары крепежей. Елизаров сразу отложил их в сторону.
– Подыши носиком, Саня, я и сам собрать могу, главное, чтоб ты ее зафиксировал, ползать по земле не хочу, тут точно есть клещи. – Благодушно пропустив смешок друга, тайком переползающего с травы на снятый с коляски рюкзак с одеждой, Елизаров принялся разворачивать туго свернутый куль и раскладывать его по песку, опасно свешиваясь с коляски, чтобы поправить края. На каждый угол уронил крепеж, проверил страховочные скобы. Раньше он любил походы – тихие песни под гитару у костра, хохот жмущихся к теплому боку девчонок и обязательно страшилки. Такие, после которых совсем не стыдно повыть у девичьей палатки под полной луной, слыша испуганный визг и причитания.