– Быстрее, Сашенька, Славочка, быстрее. До дому. Украшать и прибирать, рябинкой заправлять. Скорее, по ваши души она идет, быстро-быстро рыщет, приноровилась к трем ноженькам, что зверье скорая. Ой, поспешите, Славочка, Сашенька, ой, сожрет она… Давно искала, давно ждала. – Зачастил Василько так быстро, так испуганно, что страх его размножился, вцепился в загривок Бестужева, начал выдирать кусок за куском, стараясь перекусить позвонки, парализовать. Из бодро вылетающих испуганных слов Саша никак не мог выявить смысл. А ноги уже сами бежали, тело работало на последнем издыхании, заставляя инвалидную коляску бешено скрипеть, подпрыгивая на кочках. Славик попытался подставить к колесу руку и тут же зашипел, отдергивая обожженную ладонь.
– Саня, стой, тебя кто под хвост ужалил? Эй, дурачок, что панику нагнетаешь? Ты мне Бестужева сломал, смотри, что творит? – Сумки норовили выпасть из рук, скатиться с колен на каждой кочке. Грязно выругавшись, Елизаров разжал руки, и вещи вылетели на дорогу, а он вцепился в подлокотники. Ничего, сейчас дурной Бестужев пропаникуется и как миленький вернется подбирать их пожитки. Нашел кого слушать, паникер…
Колесо коляски въехало в колею, клацнули зубы, и тело Славика чуть не вышвырнуло боком, заставляя его ругнуться. Скорость, с которой припустили оба парня, не позволяла ему перехватить управление, зажать колеса, останавливая коляску. Ребята словно его не слышали.
– Я с кем говорю, Саня, ты больной? Дебилизм теперь воздушно-капельным путем передается или у тебя малахитница за информацию мозг взамен забрала? Я тебе гово… – Он запнулся на полуслове, просто проглотил окончание, закашлялся. И затих, до белизны костяшек сжимая руки на подлокотниках. Боковым зрением он заметил шевеление, и теперь Елизаров жалел, что повернул голову.
С поля за ровным рядом изб, граничащим с подлеском, к ним бежало нечто. Лунный свет очерчивал резкие движения темного силуэта, скачущего вперед рвано, неправильно. Выгибались в разные стороны три конечности, без одной передней существо припадало на правую сторону. Выкручивались суставы. Вытягивалось и снова сокращалось тело. Человеческое. Елизаров был уверен, что это человек. Мозг пытался анализировать: как быстро они успеют добраться до избы, не перехватит ли их тварь, одним внешним видом возвращающая его в проклятый год и пережитые ужасы? Но ничего в голову не шло. Состояние шока.
Оно смотрело на них: то, как тварь вскидывала голову и затем ускорялась, не оставляло никаких сомнений. Будь у него нормальные ноги, он припустил бы быстрее этих двоих. Сердце провалилось вниз, ударилось о желудок, от этого нервного спазма трусливо сжало мочевой пузырь. Адреналин уже гнал кровь вперед.
– О, ля, а ну-ка резвее припустили, пацаны, быстрее говорю! Догоняет!
Испуганно завизжал Василько, запнулся, перепрыгивая через закрытую калитку у их избы. Замер, теряя заветные секунды, откидывающий крючок Саша. А затем Бестужев стрелой взлетел по пандусу, пытаясь с наскока взять инвалидным креслом порог. Как Слава и ожидал, его вытряхнуло вперед, тело по инерции сделало кувырок и кулем свалилось у стола, в поясницу больно впечаталась ножка. Происходящее заняло не более десяти секунд, но, когда Елизаров приподнял свое тело на вытянутых руках, Василько уже вовсю раскидывал рябиновые ветви у окон, вдоль стен, пару даже засунул в черное жерло печи. Замешкавшийся на пороге Саша сумел затянуть изрядно потрепанную коляску внутрь, захлопнул за собою дверь, опустил тяжелый деревянный засов.
Раскрасневшийся от долгого бега, с безумными глазами и глубоко вздымающейся грудью, Бестужев казался ненормальным, свихнувшимся, но безумно собранным. Молча подлетел к Василько, забрал у него часть веток, и работа пошла скорее. Елизарову не оставалось ничего другого, как доползти до коляски и забраться внутрь.
Страх тонким червячком копошился в кишках, выворачивал, зарождались внутри догадки. Нет, не она. Глупости, такого просто не может быть… Он свихнется, если закравшееся подозрение окажется правдой. Елизарова не будут больше беспокоить ноги – его просто увезут в дурку, возможно, он начнет идентифицировать себя как домового или лешего. У него не было права на слабину, Славик должен оставаться полезным. Развернув инвалидное кресло, он быстро покатил к полкам с посудой, извлекая мясницкий нож и неказистый огромный тесак. Нож лег в руку, тесак – на стол. Стало немного спокойнее.
– Сашенька, привяжи над порожком рябинушку, не пускай гостюшку…
Василько упал на колени у закрытой двери, размазывая по порогу сок раздавленных ягод. Пальцы так мелко дрожали, что движения его казались смазанными в темноте избы. Елизаров нервно облизал губы, покатил к свечам и лампам – темнота нервировала, скалилась из углов, ему нужен был свет.
Лампа нерешительно замигала на столе, рядом трусливо шипел и плевался фитиль косой восковой свечки, никак не желая загораться. Славик почти сдался, когда язычок несмелого огонька со спички перескочил на него. Вытерев трусливо потеющие ладони, он пристроил коляску рядом с печью, к которой напряженно жались парни. Три пары глаз уперлись в темноту сеней, туда, где за запертой дверью бродило зло. Минута, две – тишина. Такая глубокая, что в ней можно услышать сердцебиение каждого и тихий треск пламени.
Струхнула даже затаившаяся под печью шишимора – любительница душевно повыть с наступлением темноты. Каждый волосок приподнимался дыбом, надвигалось что-то страшное.
Тихо, крадучись, сначала до слуха Бестужева донеслось слабое поскребывание по оконной створке, затем легкие крадущиеся шаги к двери. Сердце билось на краю языка, когда он подскочил к столу, схватил лежащий у лампы тесак.
Адреналин еще бесновался внутри, искал выход, зашедшееся после бега сердце уже успокаивало галопирующий ритм. Изнутри поднималась волна ужаса, она была вполне естественна – предостережение предков, зашитое в генный код. Напоминание, что в темноте могут жить чудовища. Но страх его не спасет, голова должна оставаться трезвой. Бестужев почти убедил себя в этом, когда в дверь постучали. От голоса, который они услышали, Слава нервно и басовито хохотнул, а потом шумно выдохнул, устыдившись этой слабости.
– Я дома, мальчики. Открывайте двери…
Оно скреблось, хотело попасть внутрь, Саша слышал, как мололось в труху дерево, со стоном вылетали крупные куски из дверного косяка по ту сторону. Секунда, две, почти поверилось, что внутрь существу не попасть. Он перешагнул порог основной комнаты, оказываясь в сенях: неплохо бы дотянуть до двери тяжелый сундук с вещами…
Ее вынесло в тот момент, когда Бестужев поворачивался к выходу спиной, Саша не успел среагировать, его попросту смело с пути. Какая же была у Навьего отродья сила? Плечо хрустнуло, врезаясь в дверной косяк, а его, как котенка, инерция заволокла обратно в основную комнату, приложила о стол затылком, рядом россыпью осели крупные щепки. Петли сиротливо скрипели на ветру, ноги зажало рухнувшей дверью, боль прострелила навылет до самых лопаток. Чудо, что тесак не вылетел из судорожно сжатых пальцев. Стараясь выползти из-под обломков, Бестужев не отводил взгляда от черного проема дверей.
Надя. То, кем она стала после своей гибели.
Правой руки не хватало, на ее месте был куль предплечья с белоснежной костью. Тонкая серая кожа обтягивала кости, глазницы запали, втянулись иссохшие щеки. Но больше всего пугали ее глаза: рубиново-алые, горящие голодом. В них не было зрачка или радужки, лишь сплошная краснота – будто все капилляры склеры полопались разом, залили каждый миллиметр кровью. Неизменным остался лишь рот – будто накрашенные бордовой помадой губы были такими же пухлыми и широкими. Когда они растянулись в кривоватом оскале, Бестужев шумно сглотнул, не желая прощаться со скудным содержимым желудка. Во рту сотней острых игл белели зубы. Волосы давно спутались в бесформенный ком, истлевшая одежда порвана, на Наде не было одной кроссовки, на ногах местами виднелись кости, недоставало плоти. Ощерившись, она рванула вперед, Сашу рефлекторно вынесло из-под двери, будто она ничего и не весила.
На самом пороге ее отшвырнуло обратно. Со стороны казалось, что существо врезалось в прозрачную стену. С тонким голодным визгом Надя вытянула вперед судорожно скрюченные хищные пальцы, пытаясь продрать себе путь вперед. Трепещущие ноздри, тонкая нить слюны, стекающая из распахнутой оскаленной пасти, горящий взгляд. Ей потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя, потушить инстинкт хищника и резко задрать голову вверх, громко хрустя позвоночником. Рябиновые ветви равнодушно встретили ее взгляд.
– Как непристойно. Елизаров, ты никогда не умел обращаться с женщинами… Сними веточки, давай поздоровайся со старой подругой.
Тот невнятно крякнул за спиной Бестужева. Саша обернулся и с удовольствием отметил, что Славик себе не изменяет – на вытянутой вперед руке гордо выставлен средний палец. А кадык нервно дергается, бьется жилка на шее. Боится.
Дернись сейчас Надя, того наверняка смело бы с инвалидного кресла. Тут-то Славик точно захотел бы ходить. Мертвая подруга – лучший стимулятор. Не сдержавшись, Саша нервно хохотнул. Взгляд Нади тут же переметнулся на него.
– Веселишься, Бестужев? Веселись, пока я не сделаю с тобой то же, что тогда случилось со мной. Знаешь, как больно отрываются руки? Какие острые у лесавок зубы? Знаешь, каково это, гнить в лесу, в избушке, где тобой пируют мухи и за ребрами растят детенышей мыши? Знаешь, каково это, когда новые травы прорастают через твой рот?
Резко стало не смешно. Оттопыренный средний палец Славика мелко задрожал. Обезображенное жаждой и гневом лицо упырихи растянулось в многообещающей улыбке. Осмотревшись, Надя опустилась на четвереньки и с хриплым рычанием метнулась к бане. Загрохотало, заходило ходуном за дверью, Славик нервно сглотнул, тайком вытирая вспотевшие ладони о коленки.
Бестужев хотел бы ничего не понимать. Но пазл сложился слишком быстро, не дал пробыть ни мгновения в блаженном неведении: обратно существо возвращалось медленно, бережно тянуло в единственной руке наполненное водой ведро. Оно давно позабыло, как ходить на двух конечностях, Гавриловой стали привычнее четвереньки, и теперь она неказисто переваливалась с ноги на ногу, шаталась, как чумная, запиналась. Но шла вперед. Саша попытался сглотнуть вязкий ком, застрявший в глотке, язык отказывался ворочаться.