– Я знаю, почему ее дед раньше времени крякнул. Он просто решил слинять подальше от такой жизни. Лично я бы через год после свадьбы повесился.
– Все-таки придется муку молоть? – Помогая спустить кресло, Саша потянулся всем телом, сочно захрустели расправившиеся позвонки. Елизаров бросил на него хмурый взгляд, сморщил нос, коверкая голос до зубодробительного писка:
– Дык ты ж калека. Пока молоть будешь, Саша мне избу вымоет да паутину смахнет. Не корчись, чем тебе, безногому, еще тут заняться, чай, милость тебе делаю, вон какой пирог пышный вам сготовила, гляди, за него б другая куда больше взяла…
Смешок щекотал горло; наклонившись, Бестужев приподнял бирюзовое полотенце на корзине. Под ним оказался румяный пирог с маринованными боровиками и мясом. Пахло так одуряюще, что желудок болезненно съежился и громко загудел. Он тут же выпрямился, сглатывая слюну.
– Не обманула, как для себя делала.
– Если бы. У нее там второй каравай размером с корову на столе дымится. После такого леший не то что грибами и ягодами засыпать должен – минимум жениться должен. – Обреченно махнув рукой, Славик прокатил еще пару метров, пока Бестужев не перехватил ручки коляски. Елизаров сразу же тайком растер перебинтованные наспех руки. Гноиться они прекратили, а вот кровить при резких движениях – нет.
На поляне уже вовсю гудел праздник – деревенские расселись по скамейкам, столы ломились от еды и выпивки, под каждым деревом виднелись горки пирогов, блинов и открытые бутылки. Вокруг всего этого великолепия жужжали пчелы, мохнатые шмели и злобные осы. То там, то здесь взлетала вверх дряблая старческая рука с широкой кружкой, а в воздухе разносилось громогласное: «За лесного хозяина», ему вторили другие голоса: «За лешего!» Плясали под гитары и гармошки женщины, взлетали разноцветные подолы платьев, залихватски свистели раскрасневшиеся от медовухи мужики.
Мимо протанцевала та самая маленькая шустрячка, подмигнувшая ему перед домом Софьи. Разгоряченная, с пылающими глазами и розовыми щеками, она широко улыбнулась, в танце схватила его ладонь, вовлекая в хоровод. Злорадно хохотнул за спиной Елизаров, удобнее устроился в инвалидном кресле, планируя насладиться зрелищем. А Сашу закружило, поволокло. Его пальцы крепко сжимали с одной стороны егоза и дородная женщина лет сорока – с другой, уставшие ноги едва поспевали за их бодрым быстрым бегом. В мельтешении красок – стремительно пролетающих мимо старых стволов деревьев, поросших мхом, и столов, заваленных едой… он потерял Елизарова. Деревенские все плясали, весело взвизгивали и улюлюкали, залихватски притопывали рискнувшие поспорить с возрастом старики и старухи, по-детски тонко визжали друзья девчонки, едва успевающие вслед за взрослыми.
Саша не сразу уловил тот момент, когда люди оказались не единственными празднующими: из-за деревьев на поляну выходили все новые и новые существа. Одни маленькие и тонкие, другие – толстенькие, словно невыкорчеванные пеньки, поросшие мхом. Ручки-ветки и неказистые головы были украшены нежными почками и листьями, у других виднелись белые бутоны цветков, отдающие всеми оттенками от небесно-голубого до розового. Существа с интересом следили за праздником, переступали с ноги на ногу, будто сами желали пуститься в пляс. А потом встряхивали головами, сноровисто подхватывали дары, оставленные для лешего под кронами высоких вековых деревьев и направлялись обратно в чащу. Увидев его живой интерес, девчушка захохотала, ловко подпрыгнула и обвила шею Бестужева длинной нитью красных бус, оставила влажный поцелуй на щеке, выпуская из хоровода. Танцующие понеслись дальше, а Саша медленным крадущимся шагом направился к деревьям.
Лешата. Неказистые, забавные дети лешего. От осознания того, что когда-то они были обычными младенцами, украденными нечистью у людей, болью щемило сердце. Черные глазки-бусины с интересом следили за приближающимся парнем. Один из них, напоминающий круглый бочонок меда, что-то пискнул на своем языке, засеменил навстречу, протянул руку-веточку, Бестужев присел рядом на корточки, вытягивая вперед свою. Пальцы коснулись теплого шершавого дерева, листья пощекотали ладонь. Довольно хихикнув, лешонок позволил провести горячими, влажными от волнения подушечками пальцев по выпуклому пузу и косолапо посеменил прочь, подхватывая бутылку пива. Слишком большая для него, она едва его не опрокинула. К счастью, вовремя подоспевшие товарищи подхватили ее с другой стороны, потянули за собой в сторону чащи. Совсем скоро они скрылись за широким кустом шиповника. Рассеянно почесав ладонь, Саша встал.
Дань лешему они отдали, веселиться не хотелось. Будто издеваясь над ним, Елизаров провалился под землю. Следы от колес привели к протоптанной тропинке, ведущей прочь с поляны, а там их давно стерли чужие ноги. Корзинка с приметным Софьиным полотенцем уже бодренько плыла в сторону леса, значит, подарок от них Слава успел оставить. Возвращаться в избу не хотелось, Бестужев знал, куда направится сейчас.
«Твое спасение лежит в ведьминой могиле».
Он был уверен, что договариваться лучше без вспыльчивого Елизарова под боком.
Путь до озера он преодолел за десять минут. Сам не заметил, как широкий шаг перешел на легкую трусцу. У берега все так же тихо шептались ивы, проплывали по тихой водной глади лебеди, следя за своим пока неказистым потомством. Бестужев замедлился, неспешно двинулся вдоль берега. Догадливый Елизаров так и не рассказал, где именно видел водяного, – недовольно оттопыривал губу и подозрительно щурил глаза. Знал, что Саша захочет пойти без него.
«Ага, Саня, скачу вприпрыжку, так не терпится поделиться. Айда вместе прогуляемся, там и узнаешь».
Друг усмехался, ерзал в кресле, пока Саша катил коляску под очередную гору, рассуждая над их планами. Сыпал грубыми шутками и храбрился, а глаза оставались холодными, серьезными.
«Я поговорю, извинюсь, а ты на стреме стой, вдруг топить потянет. Сильный, уродец, ты бы его, жилистого, видел… Найти бы гребешок или заколку какую, в мифах пишут, что он на бабские побрякушки падкий. Своих русалок ими балует».
Ему нечего было бояться, Бестужев не собирался подходить близко к опасной воде. Разговаривая издали, он ничем не рисковал, да и дар для хозяина вод так легко пришел к нему в руки. Он погладил крупную алую бусину, нанизанную с сотней таких же на крепкую нить. Стянув украшение с шеи, Саша намотал его на ладонь.
Он дважды обошел вокруг озера, местами продираясь через плотные заросли горца и кусачей крапивы, – нигде не было и намека на водяного. Тогда Бестужев спустился к тому самому пляжу, на котором когда-то отдыхала их компания. Взгляд зацепился за склоненную над водой толстую ветвь ивы, сердце болезненно сжалось. Кулак ударил в грудь, словно это могло выбить все чувства, позволить забыться. Не помогло, внутри все так же надсадно болело, Саша с досадой растер место удара пальцами, отвернулся от дерева.
Знал ведь, что к этому месту подходить нельзя… память так четко и ярко оживляла образы, взгляд продолжало тянуть к ветке. Оставалось молча злиться на себя. Садясь на корточки, он коснулся теплой воды рукой, пошевелил, пропуская мелкий песок через пальцы.
– Хозяин вод, покажись, поговорить нужно. Я с подарком.
Прошла секунда, другая, третья – и так десять минут. Бестужев замер, вслушиваясь в мир вокруг. Цепкий взгляд уперся в водную гладь вдали и совсем упустил из виду камышовые заросли поблизости, в которых когда-то баловались озерные выдры.
Голос, зазвучавший совсем рядом, заставил крупно вздрогнуть, оттолкнуться руками от песка и стремительно отшатнуться.
– Вижу, вижу ведьмин дар. Черный, ядовитый, как сладко он гложет твои ноющие кости, как крутит… – Бесцветные глаза глядели в упор с жадным интересом. Саша нервно сглотнул, в попытке успокоиться принялся медленно перебирать пальцами бусины.
– Расскажи мне, где найти ее могилу. А я взамен бусы подарю. Хочешь? Могу и другими украшениями порадовать, назови свою цену, я все отдам.
Заскользило по воде обнаженное бледное тело, плавно, словно не было под ним совсем глубины, существо двинулось вдоль широкого берега, Саша, сам того не замечая, пошел рядом по суше.
– Мне радостен тот дар, который ты несешь с собою. Почему не рассказать? Лежит твоя ведьма в сырой земле да злится, клянет весь свет. Нет ей покоя, жадность из могилы тянет. Грызет, разлагает, не дает в мир иной отойти. Вижу я ее злую улыбку, вижу скрюченные пальцы. Наберет она кроху прежних сил за полночь, да земля-мать не пускает, держит в утробе своей, молит смириться с участью. А над ведьмой заветные корешки, письмена да руны, свитки на телячьей коже, тонкими детскими косточками писанные… Чую воду, что любого мертвым сном сложит, все проклятия, оголодавшие до людских тел. Таких слабых, хрупких, сладких…
Свистящий голос сошел на нет, водяной остановился, жутко осклабился. Здесь берег был круче, вялые стебли мятлика скрывали обрыв, рядом разрослась горько пахнущая полынь с желтыми мелкими соцветиями. Не пришлось бы это место русалкам по вкусу – не плясали бы среди разросшихся корней плакучих ив. Ему стоило присмотреться к воде, к могучим длинным теням и темным местам. Но Бестужев не отрывал сосредоточенного взгляда от скалящегося Навьего сына. Тот подплыл совсем близко, ненавязчиво протянул к бусам руку.
– Позволь взять дар и узнай ответ, коль не страшишься.
– Не страшусь.
Пальцы свободной руки ухватились за высокие стебли трав, помогая телу удержать хрупкое равновесие на краю. Вторая тянула к водяному предложенные ему бусы. Все решил один миг, в который тонкое мускулистое тело метнулось из воды, перепончатые пальцы вцепились в запястье, пуская кровь неестественно длинными прозрачными когтями. Водяной со всех сил дернул его вниз.
Вода ударила по перепонкам, оглушила, забилась в нос и глотку. Мутная от ила и цветущих водорослей, в ней было не понять, где верх, где низ. Ощущались лишь твердые, обвивающие торс крепкие руки, до боли зажимающие ребра. Водяной тянул на дно, в голове набатом звучал искрящийся от злого веселья голос: