– Мне нужно, чтобы кто-то отнес Вячко в его избу. Я вернусь к себе за настойками и приду к нему.
Деревенские молчали, кто-то, убедившись, что парень остался жив, уже развернулся и шагал к собственному дому. Красочное выступление колдуньи окончилось.
Остался Ждан. Пошатнулся, цепляясь за сруб колодца, подтянулся, встал на ноги и, прочистив горло, кивнул:
– Я отнесу. Предупреди мою женушку, что к обеду не поспею, пусть не волнуется. Она за домом, землянику собирает, наверняка не услыхала этого переполоха.
Ей оставалось вымученно улыбнуться, соглашаясь с выдвинутым условием, – Агидель быстрым шагом направилась сначала к избушке Ждана и Зарины, а затем уже к собственному дому.
То, что магия отзывалась так покладисто, завораживало. Словно огромная ластящаяся к руке кошка. Пока гладишь, она будет нежна с тобой. Но стоит потянуть за хвост, потребовать больше, чем тебе положено, и она тут же выпустит когти.
С парнем пришлось провозиться до самых сумерек. Вячко метался на короткой лавке, взмахивал руками, отгоняя от себя привидевшееся зло. Всхлипывал и скручивался в пустых спазмах. Ведьма продолжала хладнокровно вливать в него отвары, ложкой разжимая плотно стиснутые зубы, с силой впиваясь ногтями в бледные щеки. Если он хочет жить – должен выпить. От пневмонии, тоски, от давящих страхов. Ложка за ложкой, пока мутные глаза не прояснились. Наконец тот с хрипом вскочил, сел на лавке.
В грязной избе было темно, Агидель не нашла свечей. Громко храпящий на печи отец парня дышал перегаром и на их присутствие не реагировал, сама бы она не стала его будить. Равнодушный к жизни и сыну Мирон прилежно топил себя в алкоголе. Дни его были сочтены, она чуяла крупного беса, вгрызающегося в гнилое пропитое нутро.
Нашарив на кособокой табуретке возле лавки кружку с мутным березовым соком, парень сделал несколько крупных глотков и снова зашелся кашлем. Взглядом исподлобья следил за Агиделью.
– Спасла, значит. Почему?
Говорит, пришел в себя и не бредит – ей было этого вполне достаточно. Удовлетворенно кивнув, Агидель встала с табуретки, направилась к столу, чтобы собрать разложенные там травы и отвары. Время позднее, она слишком устала, пора домой.
– Было скучно. Может, просто потому, что могла.
Парень за спиной засмеялся. Зло, тихо, будто этих самых слов от нее и ждал. Агидель не услышала шагов, неожиданно крепкие пальцы вцепились в ее запястье и швырнули к стене. Лопатки врезались в прогретое за день дерево, Вячко навис сверху. Нестрашно, она сумеет осадить его одним заклятием, слово ее крепко. Но то, как безумно горели его глаза в темноте избы… По телу пробежал рой мурашек, поднял волоски на загривке.
– Вы одинаковые, так ведь? Что Чернава со своими играми, что ты – обе суки бесовские. Сегодня я видел твою учительницу, знаешь? Услышал голос из колодца и наклонился посмотреть, вдруг кто упал. Она потянула меня за собой. Пела и пела, цеплялась за волосы и руки, пока я хлебал воду вместо воздуха.
– Ты бредишь или пьян. В Чернаве нет больше силы, все забрала я. – Голос не дрогнул, Агидель не попыталась выдернуть руку, просто разжевывала ему очевидное. Медленно, устало, как взрослый говорит с перепуганным ребенком. – Ты же сам ее хоронил, как ей оттуда выбраться?
Бледная кожа посинела еще больше, пухлые губы Вячко задрожали, а пальцы на запястье Агидели сжались с такой силой, что она невольно вскрикнула, потянулась к ним свободной рукой. Ледяные и каменные, его хватка напоминала цепкость неупокоенного.
– Да, хоронил, сбросил, как собаку, в вырытую яму, надеялся, что ее размоет паводками и тело сожрут волки. Разве достойна она иного? А она выбралась. Слышишь, ведьма? Она выбралась.
Сердце трусливо сжалось, пропустило удар, завязался в узел страх внизу живота.
– А кол? Ты цепями ее сковал? Все сделал как положено?
Он сам разжал свои пальцы, медленно отступил от нее. Теперь Агидель потянулась следом.
– Не тратил ни мига на ее тело, думал, чему там восставать? Сколько хоронили, ни одна не воротилась, глупые байки да россказни. А она не мертвая, слышишь? Ведьма-то живая. Все смеялась и пела, пела твоим голосом. Она вернется, влезет в твою шкуру и мором вытравит всю деревню. Она пообещала мне. Чернава сказала, что начнет с тех, кто первую ниточку в череду изменений вплел. Сдается мне, она идет за твоим дорогим калекой. Как думаешь, теперь она его и рук лишит? Или сразу головы? – Голос парня надломился, зашелся безумным хохотом, а она ринулась прочь из маленькой, пропахшей перегаром избушки.
Все бежала вперед, задыхалась, смех Вячко подгонял, толкал в спину. С одной тропинки на другую, сжимая во влажных от испуга ладонях края путающегося в коленях платья.
Изба, в которой остановились ребята, встретила ее тишиной. Распахивая двери, Агидель уже знала ответ: никого из них она там не найдет.
Глава 12
Деревенская простота и полное отсутствие подозрительности у Ждана стали для них настоящим благословением: парни не смогли бы найти скотомогильник своими силами. Взгляд Бестужева и Елизарова запросто мог скользнуть мимо этой неприметной, казалось бы, вытоптанной животными, узкой тропинки. Едва заметная среди высоких кустарников, она коварно провела их по широкой дуге вокруг деревни, а затем нырнула в непроходимую чащу.
Через плотно переплетенные ветви кустов орешника и колючую малину, через высокие заросли густого шумящего папоротника. Уже на десятой минуте пути Славик за спиной Саши брезгливо взвыл и сбросил с виска крупную оленью кровососку. Периодически поскрипывание колес затихало, сзади слышалось ожесточенное почесывание. Бестужев не мог отказать себе в удовольствии, он то и дело оборачивался, бросал взгляды на нервничающего друга и тянул губы в снисходительной улыбке. И тогда инвалидное кресло снова ехало вперед, раздосадованный Елизаров кривился, набирал скорость резкими рывками рук.
Большую часть пути Славик не мог преодолеть сам – на дорогу выползали широкие корни вековых дубов и высоких сосен, тогда Бестужев тянул коляску волоком. Когда начались первые овраги, оба пропотели насквозь. Они ошиблись, не стоило соваться сюда сегодня, вряд ли они найдут Чернаву до заката. На первый взгляд простой путь теперь подкашивал ноги, выкручивал кисти рук, вцепившиеся в колеса, он гнал их прочь.
Запах скотомогильника парни учуяли намного раньше, чем смогли его разглядеть. Тошнотворно сладкий аромат смерти… Котлован был заполнен до краев, разлагающееся зеленоватое мясо местами слезло с костей. На них смотрели белесые глаза коз, коров и тощих индюшек, в углах которых копошились белые жирные опарыши. Тошнота подступила к горлу, Саша отвел взгляд, прочистил горло. Елизарова увиденное так не всколыхнуло: сморщив нос, он чихнул и потер его кончик подушечкой пальца.
– Как-то спокойно Ждан отреагировал на «падение» в такую жесть. Я бы тебя уже десять раз самогонкой промыл и втихушку гроб подготовил. Сколько ж тут трупного яда.
Сашу дернуло. Хохотнув, Елизаров шутливо похлопал его по боку и аккуратно покатил коляску вперед.
– Куда нам теперь? Если ты скажешь, что ее просто скинули в эту кучу, я разворачиваю коляску. О, Сань, смотри, шарик-коза…
Слюна стала вязкой, Бестужев захлебнулся едким воздухом, стараясь глядеть куда угодно, но не на полную падали яму. Надутая коза и правда была – сдохшая на днях, из-за пригревающего солнца и посмертных процессов в сычуге брюхо ее напоминало шар, четыре ножки широко развелись, равнодушно поднимая копытца к небу. Стало дурно. Лучше б они встретили на дороге лесавку.
– Водяной что-то говорил о кровавых ядовитых ягодах и волках. Скорее всего, нам нужны кусты волчеягодника. На первые из них будут указывать козьи рожки, ужаснее ориентира он не придумал.
– Рожки? Хорошо, что не ножки, они-то почти все вверх торчат.
– Умоляю, заткнись, меня сейчас стошнит. – Тяжелый ком засел где-то в глотке. Словно издеваясь, порыв ветра швырнул очередную волну смрада прямиком в лицо. Со стоном отвращения Бестужев уперся ладонями в колени и прикрыл глаза, борясь с бушующим желудком.
Тот, кто по ошибке назывался его лучшим другом, самодовольно захохотал, радуясь произведенному эффекту. Поехал вокруг широкой ямы.
– Нежный ты, Саша. Водяной нашу барышню учуял, значит, она не разложилась. Ты прикинь, какой там душок будет? Я ж тебя из ямы не вытяну.
Стало еще хуже. Приоткрывая один глаз, Бестужев отрицательно замотал рукой, умоляя друга заткнуться. Тот осклабился, показал два больших пальца вверх и снова вернулся к созерцанию трупов животных.
Совсем скоро Славик остановился, хищно наклонился к яме, почти вываливаясь в кучу останков из коляски. Отвратительно, но увиденное его явно обрадовало, откатываясь назад, он довольно хлопнул в ладоши:
– Айда за мной, тут удивительно беленькая черепушка и рожки красочно в сторону леса торчат. Если не эти – вернемся и поищем еще. Или хочешь сразу все варианты рассмотреть? – Снисходительный взгляд парня уперся в сгорбленную фигуру Саши, плавно меняющего цвет лица на нежно-зеленый.
Бестужев угрюмо промолчал, шустро направляясь в указанную сторону. Неожиданно злопамятно отпустил упругую ветку черемухи прямо перед склабящимся лицом Елизарова.
Им не пришлось долго искать путеводные знаки, за чередой первых густых веток вспыхнуло алым, Саша принялся прокладывать путь. От одного куста к другому, а внутри поднималась волна тревоги. Разогретая мрачной картиной скотомогильника, она с наскока вскарабкалась Бестужеву на плечи, обняла когтистыми лапами грудь, сжала так, что заныли ребра.
Ягодка за ягодой. Ломаные ветви, украшенные алыми каплями сока, указывали им дорогу. Крупные гроздья падали на землю, окрашивали подошвы кроссовок, за которыми оставалась кроваво-красная тропа. С Бестужевым творилось что-то неладное.
Потяжелели перевязанные крест-накрест лопата и лом за спиной, стали ватными ноги. В ушах зашумела кровь. Гулко, оглушающе громко, мешая сконцентрироваться, уцепиться хоть за одну мысль.