Чертово пекло. Разве может в лесу быть так душно? Отошел на задний план пустой треп Славика, неожиданно оживившегося, морально готовящегося к очередному рывку. Собственные легкие подводили его, Бестужев дышал с трудом, с хрипом выдирая очередной клок кислорода из раскаленного воздуха.
Просто перенервничал. Руки и спина покрылись испариной, пропитались насквозь бинты и вывернутая наизнанку майка. Саша просто разволновался – совсем скоро он простится с ночными кошмарами, он ведь на пути к этому. Откопать, забрать записи, закопать. Три этапа простой задачи. Если судьба к нему милосердна, дневники сохранились в целостности и их с телом разделяет хороший пласт земли.
Он отодвинул очередную широкую ветку, рассеянно сбросил с плеча жирного паука и замер, мир перед глазами всколыхнулся, Бестужев слышал то, чего слышать никак не мог.
Ее голос. Мягкий тягучий мед, пропитанный гадючьим ядом. Соблазнительный, переливающийся глубокими томными нотами. В пляшущих перед глазами мушках угадывался силуэт Чернавы, ее развевающиеся черные волосы и легкий шарф на плечах.
«Пусть тоска придет, Александра свяжет, лучше он умрет, чем Катерине откажет. Хочет быть лишь с ней и к венцу идти, с каждым днем сильней, с ночи до зари…»
Сердце испуганно вжалось в ребра, сзади под колени ударила подножка инвалидной коляски, настороженный голос Славы напомнил, что он должен дышать.
– Сань, все хорошо? Что-то ты совсем бледненький, может, попить присядешь, продышишься? Извиняй, не знал, что на тебя трупы козочек так подействуют. Вот прямо сейчас язык прикушу. Водички дать?
Бестужев отрицательно мотнул головой, сморгнул темную пелену, прочистил горло:
– Все в порядке, идем дальше.
Психосоматика, не иначе. Организм отчаянно боится перемен, дает сбои. Так невротики начинают задыхаться на холодном кафеле собственной ванны – паническая атака убеждает, что это инсульт, инфаркт, последняя стадия рака. Саша просто отчаянно боится будущего, а мозг в попытке сберечь травит больше прежнего, просит отступить от травмирующего события.
Взгляд зацепился за следующий куст волчеягодника, Саша заставил ноги двигаться. Вдох через трепещущие ноздри, шумный выдох ртом.
«Ну же, трус, давай приходи в себя. Это нужно только тебе, вытягивай себя со дна за шкирку».
«Пейте его кровь, жизни не жалея. Чертова любовь в нем горит сильнее. Пусть и страсть придет, жарче пламя будет, лучше он умрет, чем ее забудет».
Его повело в сторону, пальцы зацепились за шершавую кору сосны, Бестужев устало застонал, закрывая глаза. Проклятые слова мантрой бились в черепной коробке, выгрызали из него кусок за куском. Больно и тревожно. Идти дальше не хотелось.
– Не, Саня, это не дело. Айда завтра с утра вернемся? Дорогу мы нашли, разведку провели, тем более уже смеркается. Если она где-то в чаще, будет слишком темно, мы не успеем вернуться домой до полуночи. Тут кроме волков всякой нечисти выше крыши, давай обратно.
Страх Бестужева был заразным – он выглядывал из глаз Славы, сочился из напряженных быстрых нот низкого голоса. Елизаров забеспокоился – как всегда в такие моменты, заерзал, неспособный усидеть на одном месте. Заворочал коротко стриженной макушкой, разворачивая коляску назад. Бесполезно. Саша достаточно убегал.
– Мы уже пришли.
– Да где же мы пришли, тут темно, как в жо…
Саша не дослушал. Раздвигая куст волчьих ягод, почти выпал на широкую поляну. Она была сказочной. Нежные стебли белоснежных вьюнков обвивали широкие сосны, разукрашивали каждый ствол, стелились по низким ветвям. А все вокруг горело от алого – волчеягодник рос всюду. Где-то темнели сочные ягоды белладонны и вороньего глаза, широкими белыми зонтиками возвышалась цикута. Над поляной стелился плотный запах дурмана. Слава за спиной пораженно выдохнул, с широко распахнутыми от удивления глазами выкатил на лишенное деревьев пространство.
– Саня, тут же каждый сантиметр ядовитый, ты только погляди. Мечта для маньяка-убийцы, покажи мне хоть что-то безопасное.
Бестужев промолчал. Взгляд был прикован к маленькому холмику, лишенному травы. Он не видел ничего подобного, ноги сами понесли вперед. И пение Чернавы в черепной коробке стихло. Тишина была такой одуряющей, приносящей облегчение, что дышать стало в разы легче. Пальцы коснулись комковатой свежей земли, с удивлением поднесли ближе к лицу. Земля как земля, сколько месяцев в ней лежит ведьма? Почему на холме ни единой травинки? Славик так и остался на краю поляны, нервно прочистил горло:
– Точь-в-точь как на болотах. Если бы кто сказал – не поверил бы. Эх, помню те времена, когда уговаривал нашу Катюху вернуться на болота и пару раз лопатой махнуть. Сейчас бы сам себе прежнему морду начистил. А гляди, мечты сбываются, копать все равно придется. Давай, Саня, помочь я ничем не могу. Хочешь, матерщинные частушки попою?
Напряжение чуть ослабило свою тугую хватку. Настолько, что Саша растянул губы в вымученной улыбке, снял перевязь с лопатой и ломом с плеч, потянулся перед нелегкой работой, хрустя позвоночником.
– Спасибо, но не нужно. Предпочитаю послушать что-то более благонравное.
Оскорбившись, в притворном возмущении Елизаров взмахнул руками. В глазах плескалась тревога, но тот успешно гнал ее прочь, забалтывая и себя, и друга.
– Представляешь, сейчас книги заберем, нужное найдем, и я спрошу у Агидели, сможет ли она что-то сделать. Если не сможет – поищем другую ведьму, отвалим ей чеканных монет побольше, и будешь ты жить припеваючи.
– Странно. Мне казалось, что ты не рискнешь новую ведьму просить. Агидель смотрит на нас так, будто рядом с Чернавой за гнутую монетку уложить готова. – Лопата шла легко, взлетал пласт за пластом, рассыпался мелкими влажными камешками по траве. Никто из них не обращал внимания на то, как желтеет под увеличивающейся грудой трава. Как чахнут тонкие стебли, съеживаются и падают, как осыпаются ядовитые ягоды одна за другой, разукрашивая поляну вокруг.
– Не знаю… Мне кажется, она поможет, если это будет в ее силах. – В голосе Славы послышались благоговейные ноты, удивленный Бестужев мельком скосил на него глаза. Спокойная умиротворенная улыбка, пальцы расслабленно почесывали бесчувственную коленку, взгляд бессознательный. Блуждал Вячеслав далеко от могилы, мысли его были явно в более приятном месте. Понимающе улыбнувшись, Саша продолжил свою размеренную работу.
– Ладно, попытаться можно. А что насчет твоих ног?
Друг неожиданно легко отмахнулся:
– А что с ногами? Поворошим записи, может, и про них что найдем. А нет – покачусь обратно к малахитнице. Или сдохну в шахте и буду ей там неприятно попахивать, или выстрадаю пару самоцветиков за любую службу. Сделаю операцию и начну вприпрыжку бегать. Пару первых лет буду останавливаться только для того, чтоб поспать. Эдакий бешеный бодрый козел… – Они засмеялись, Славик откинулся на спинку коляски, растер костяшками прикрытые веки. Пальцы парня были перемазаны ядовитым соком, тянуться подушечками к глазам он благоразумно не рискнул. – Ужас как не хочу этих сборов на операцию. Грустная рожа на экранах, слезливая мелодия. Встану и так, не выклянчивая копейки. Сам.
Саша согласно кивнул, вытер проступившую на лбу испарину. С каждой следующей лопатой земля становилась тяжелее и тяжелее. Яма под ногами успешно разрасталась. Вот он стоял в ней по колено, а теперь по бедро. Удивительно, но не было и намека на запах разложения. Или Чернава давно истлела до костей, и водяной его обманул, или копать придется еще очень и очень долго. Его бы порадовал первый вариант.
Руки уже мелко подрагивали, заныли горящие огнем мышцы. Стараясь работать ровно, дышать размеренно, он стал сдавать: лопата взлетала все реже, скорость замедлилась. Не было и речи о том, чтобы остановиться и передохнуть. Когда награда так близко, не могут разжаться пальцы, отпустить гладкий черенок.
Заметивший, что друг устал, Славик молча вывернулся, потянулся к прикрепленному к креслу рюкзаку. С мягким звуком расстегнул молнию, доставая бутылку воды.
– Лови. Глотни пару раз, Чернава от тебя уже не убежит. Как минимум поздоровается.
Нервно усмехнувшись, Саша выпрямился, но предложенную воду не поймал. Сделал короткий шаг вперед, поближе к краю, и нога запнулась за выглядывающий из земли книжный корешок. Послышался зазывный шелест бумаги, голова резко опустилась вниз, а литровая бутылка сочно впечаталась в лоб, едва не усадив его в разрытую могилу. Елизаров бессовестно хохотнул, Саша скрылся в яме.
– Ослаб?
– Я нашел.
Присев на корточки, он бережно поднимал и отряхивал дневник за дневником, прижимал их к груди. А те светились белизной страниц, манили рядами остроконечных букв. Будто и не лежали в земле – не взяла их ни сырость, ни плесень, даже корешки не истлели. Такими же целыми увидели солнечный свет смятые пожеванные свитки, перекрученные тонкими черными шнурками. Бестужев складывал их на краю могилы и снова присаживался на корточки. Увлеченный, он не услышал быстро приближающегося шелеста и звука надламывающихся веток. Первый на шум обернулся Елизаров.
На поляну вылетела Агидель верхом на невероятно крупном чалом волке. Морда исполосована сучьями в кровь, уши и хвост трусливо поджаты. А она босая, зажимает пятками ходящие ходуном бока, цепляется напряженно сжатыми пальцами за густую шерсть. А в глазах такой ужас… Славик выматерился и покатил ей навстречу. Ведьма даже не заметила его, впилась взглядом в выпрямившегося в могиле Сашу и соскочила на землю. Испуганной птицей метнулась к яме:
– Вон из могилы, живо! Дурак, беги, ее неправильно хоронили, Чернава опасна!
Быть не может, они пробыли здесь столько времени и не услышали ровным счетом ничего. Ни единого намека на то, что кто-то хочет причинить им вред. Земля неподвижна, а записи вот они, рядом. Не желая пугать девушку, Саша кивнул и наклонился за последним зеленеющим в грязи корешком.
Они свое получили, больше оставаться здесь незачем. Подвывающий волк и несущаяся навстречу зеленоглазая колдунья совсем отбили охоту задерживаться. Сейчас он закопает могилу обратно, заберет дневники, а по приезде в город обязательно сходит в церковь и поставит свечу за упокой несчастной женщины. Все ведь хорошо…