Пальцы коснулись корешка дневника, Саша собрался потянуть его на себя. И произошло то, на что он совершенно не рассчитывал. Книга провалилась вниз, в его кисть вцепилась чужая рука. О, он помнил эти пальцы. Бледные, длинные и невероятно тонкие. В первую встречу с Чернавой Бестужев посчитал их невероятно женственными.
Будто в замедленной съемке, он с отстраненным ужасом следил, как эти пальцы скользят по дорожке голубоватых вен на его кисти, а затем, сплетаясь с пальцами, смыкают их руки в плотный замок. Резким рывком она дернула его вниз, щелкнул Сашин вылетающий плечевой сустав, провалился невесть на чем держащийся тонкий пласт земли.
Он оказался на Чернаве. Нос к носу, утыкаясь губами в ее холодный подбородок. Нутро скрутило такой волной дикого первобытного ужаса, что каждый волосок на его теле встал дыбом.
Мертвая женщина глядела на него белесыми пустыми глазами, лишенными зрачков, и улыбалась. Тление почти не коснулось ее тела, такими же соблазнительно пухлыми были губы. Отливающая синевой, ледяная. Мертвая. Саша оттолкнулся свободной рукой от земли, пытаясь увеличить расстояние между ними, а мертвая ведьма подтянулась следом.
Так больно… Он не чувствовал неестественно вывернутого онемевшего плеча, нет, боль раскаленной кочергой выжигала в его мозге новые кровавые извилины. Бестужев слышал нежный голос внутри, от его громкости закладывало уши и застилало кровавой пеленой глаза.
Она пела. Пела свое проклятие, сводила его с ума. Когда губы разомкнулись и Чернава заговорила, его почти вывернуло наизнанку от этой подавляюще тяжелой лавины боли.
– Здравствуй, не верящий в колдовство мальчик.
Сашу вышвырнуло из могилы ледяной волной злости. Вот пальцы женщины держали его за руку, а в следующий миг она уже толкнула его в грудь так, что вышибло жалкие остатки воздуха. Тело ощутило невесомость, пустоту полета, а затем спина встретила широкий ствол дерева, позвоночник обожгло пламенем. Ни вдохнуть, ни выдохнуть, Бестужев пытался хватать воздух широко открытым ртом, но тот никак не проталкивался в глотку, дыхание сперло. Летающие перед глазами мушки мешали, он не видел, как ловко выпрыгнула из могилы Чернава, как приподнялась в злом оскале верхняя губа, когда взгляд ведьмы зацепился за попятившуюся назад Агидель.
– Ты… – В голосе столько затаенной боли и злобы. Ведьма сделала плавный шаг вперед, рыжая побледнела и попятилась обратно к волку. – Ты сила моя, ты воля моя. И как отплатила ты за мой дар? Посмотри, твой брат больше не закован, ты можешь заставить петь ветер, убедить каждого склонить голову, и что я получаю взамен?!
Голос Чернавы сорвался на визг, взлетела вверх тонкая рука, отвесила звонкую пощечину, и Агидель упала к ее ногам ничком. Не попыталась вскочить, вскинула голову, зажимая алое пятно на скуле мелко дрожащими бледными пальцами. Следом воцарившуюся тишину разрезал пронзительный, нечеловеческий крик Елизарова:
– Не смей ее трогать, слышишь? Не смей!
Сильные руки уже крутили колеса коляски, ему оставалось проехать с десяток метров, не больше. Чернава, не отводя испепеляющего взгляда от девушки, потянула руку назад. В зажатых пальцах оказался тот самый лом, который Саша оставил у могилы. Короткий замах. Удар. Испуганно закричала Агидель, подвывал замерший на месте волк, а Бестужев все пытался подняться, пытался дышать.
Истошно заскрипел гнущийся металл, колесо коляски не просто искорежило ударом, его сложило надвое. Инвалидное кресло тут же завалилось набок, выбрасывая незадачливого спасителя.
Ей словно того и нужно было, коротко взглянув на лежащего в ядовитых ягодах Славу, ведьма снова повернула лицо к Агидели. Та нервно тряслась, зажимала рот пальцами.
– Как никчемную дохлую курицу, на задворках скотомогильника… – Очередная пощечина, девушка повалилась на землю, рассыпались веером вокруг хрупкого тела рыжие пряди. Чернава коршуном возвышалась над ней, корчила губы в брезгливой всепоглощающей злости. – Где были твои глаза, что чуяло сердце, когда меня, как убитую скотину, тянули на скрипящей ржавой телеге в это место? Каково тебе было бы, а?
Чернава наклонилась, тонкие пальцы вцепились в запястье Агидели, когти пропороли разукрашенную веснушками кожу, полилась кровь. Алая, она побежала резвым ручейком по их рукам, крупными каплями окропляя примятую траву, заблестела на боках ядовитых ягод. И мертвая ведьма снова запела. Страшно, упираясь свободной рукой в ответившую ей, заходившую ходуном почву. Начали съеживаться растения, разлился по воздуху трупный смрад, а Чернава все пела, все тянула не принадлежащую ей теперь силу из живой девчонки.
– Мри скот, урожай засыхай, живущий на землях покоя не знай. Ни с ночи поутру, ни в день, ни повечеру. Кровавой слезой исходи, еды и питья нигде не найди.
Вверху угрожающе громыхнуло, стали сгущаться плотные черные тучи, порыв ветра голодным зверем вгрызся в их застывшие фигуры, разметал огненные и черные волосы, поднял в воздух и закружил резво падающие на землю капли крови.
Проклятие. Она прокляла всех жителей Козьих Коч в одно мгновение. И этим же сломила, иссушила силу Агидели. Совсем скоро закатное солнце сменится полной луной, тогда никто из них отсюда не выберется, нечисть наберет свою силу, окрепнет еще больше.
Бестужев попытался встать. В эту же секунду обезображенное гневом лицо ведьмы повернулось, белые глаза нашарили его, застывшего у корней.
– Лежать.
Прозвучало, как брошенная хозяйкой команда для непослушной собаки. И его сложило. Парализовало болью, страхом и отвращением. Сковало проклятием, почуявшим собственную хозяйку, затянуло удавку на горле сильнее. Образ Кати вынес его с поляны, заставил забыть о мертвой ведьме, карающей их за беспечность. Он тонул в этой дикой тоске, Бестужев ею захлебывался.
Бока волка ходили ходуном, скулеж раздирал воздух, но Василько не сделал ни шагу к сестре, страх его обездвижил или заклятие, было не понять. А Славик просто не успевал доползти до Чернавы и Агидель. Все они оказались беспомощными зрителями.
– Око за око, я дала тебе новую жизнь, теперь я ее заберу. – С угрожающей нежностью ведьма коснулась лица преемницы, а затем вцепилась в волосы. И потащила. Потащила девчонку к разрытой могиле.
Надсадно взвыл волк, закашлялся кровью пытающийся подняться Бестужев. Но страшнее всего были не их жалкие попытки помочь или испуганный, наполненный болью крик Агидели. Страшнее всего был рев Славика.
Он был пропитан злостью и болью. Пальцы Елизарова судорожно сжали очередной пучок белладонны, проволокли тело на десяток сантиметров вперед, а затем он начал подниматься. Сначала к животу подтянулось одно колено, за ним другое. Стоя на четвереньках, Елизаров обливался горячим потом, смаргивал выступающие слезы и пытался поднять тело с помощью атрофированных мышц ног.
Замерла у самого края ямы Чернава, будто видела, что творится у нее за спиной. Громче всхлипнула Агидель, царапающая каменную руку, вцепившуюся в волосы. Голова мертвой ведьмы медленно повернулась в его сторону. Острый подбородок оказался аккурат над ее лопатками, громко захрустели смещающиеся позвонки. Но она давно уже не чувствовала боли. Сочные губы растянулись в холодной улыбке.
– Считай, у тебя хоть что-то останется от твоей первой любви, скажи ей напоследок спасибо.
Елизаров зарычал – протестующе и зло, опираясь на колено, поднялся на ноги. Не дойдет, это было понятно сразу, он просто не успеет. Шатаясь, сделал один неуверенный шаг, второй. На третьем задрожали не только ноги, все тело пошло крупной дрожью. Взгляд парня прикипел к хрупкой фигурке Агидели, распластанной на краю неглубокой ямы. Заплаканное лицо, горящая от пощечин щека, припухший нос. Господи, она уже не верила в собственное спасение, сквозь слезы она ободряюще улыбнулась ему и прикрыла глаза.
Славик захрипел, сделал четвертый шаг, зло сморгнул подступающие слезы. Он ее не потеряет, не сможет.
– Забери меня, не ее. – В голосе ни капли сомнения, надтреснутый и выцветший, он мог принадлежать глубоко уставшему старику, никак не храбрящемуся самоуверенному Славику. – Если ты хочешь кого-то наказать, то наказывай меня. Я сделаю что угодно, умоляю, отпусти Агидель.
Он уже проиграл. Он мертв. Если мир не услышит больше звонкого смеха рыжеволосой красавицы, если солнце больше не поцелует россыпь ярких веснушек на ее щеках, то зачем ему жить? Если не станет Агидели, его больше не будет. Потому что одна лишь близость к ней цепляет крюком, глубоко, навыворот, вытягивая изнутри все хорошее, на что он способен. Она сделала его живым. Заставила забыть о собственной немощности, одним своим существованием напомнила, что может быть тепло и уютно. Она стала его домом.
Насмешливо цокнула языком ведьма, тряхнула начавшую вырываться и причитать девушку. Глупая. Агидель ругала и кляла его такими матами, что, будь Елизаров в другом месте и не в такой поганой ситуации, громко хохотал бы и поспешно записывал. Славик сделал пятый шаг. Умоляюще сложил вместе руки, глядя на мертвую женщину. Опустить глаза на Агидель ему просто не хватило храбрости.
Господи, пожалуйста, пусть она живет.
– Не пойдет. – Чернава разрушила весь его мир одной фразой, это было сильнее удара в солнечное сплетение. – Прости, Вячеслав, мне вернуть свою силу нужно, а в тебе отродясь ничего ведьмовского не было. Порадуйся, тебя жизнь от ведьминой любви уберегла. Она у нас ох какая ядовитая и тяжелая.
Завыл надрывно Василько, в беспокойстве заметался по краю поляны.
– Давай же, трус, она ведь твоя сестра! – Бестужев захрипел, слова выдрались из глотки вместе с новой порцией крови. Будто в гортани стеклянное крошево – ни проглотить, ни сплюнуть. И в этот момент волк ринулся к ведьме.
Чернава играючи швырнула Агидель в разверзнутую могилу. С хрустом вернулась на положенное место голова, ведьма хищно осклабилась, нетерпеливо перебирали воздух скрюченные пальцы. И тут, не добежав до нее метра, Василько резко вжался в землю брюхом и затормозил.